Гадалка для холостяка

* * *

— Мммм… — бодрый стон пробуждает.

Промаргиваюсь и растираю лицо ладонями, стараясь взбодриться. Встряхиваю головой и смотрю на Яну: откинув одеяло, девчонка лениво крутится.

— Ян, Яна, — осторожно зову, слегла наклонившись вперед. — Ты меня слышишь?

Блохастый вытягивает шею и заспанными глазами поглядывает то на меня, то на Яну.

— Ты как? — тянусь рукой и трогаю лоб. Он еле теплый. Облегченно выдыхаю.

— Ммм… Миронов, сгинь, — взмахивает неопределенно в воздухе рукой, будто избавляясь от навязчивого видения. — Дай мне умереть без твоего присутствия, — сипит.

Усмехаюсь.

— Еще чего, Решетникова. Я тебя буду мучать еще долго и счастливо, — мой веселый тон лишь побочка внутреннего психоза.

— Я столько не проживу, — шепчут ее бледные сухие губы.

— Ничего. На этот случай я знаю отличное средство. Сушеный горох. Мне как-то одна хитрая знахарка пыталась впарить.

Глаза девушки резко распахиваются. Блохастый шугается и с испуганным визгом спрыгивает на пол, потягивая тощее тело.

— Ты? — увидев меня, замирает. Янка смотрит на меня словно не верит в то, что действительно видит меня.

— Я, — улыбаюсь. — Как самочувствие? Пить будешь?

Отупело хлопает глазами. На голове небрежный стог сена, а на груди надпись «Доцент тупой» вполне себе уместна.

— Как ты… Что ты тут делаешь? — нахмурив брови, с трудом произносит. Яна обхватывает горло и болезненно морщится.

— Спасаю тебя. Добрый доктор Айболит всех излечит, исцелит… слышала?

— Ммм… — недоверчиво тянет, не впечатлившись моим красноречием.

Откидывается на подушку.

Я вижу, что ей лучше. По крайней мере ее не сжигает температура.

Лезу к ней. Укладываюсь рядом.

— Янаа-а, — зову. Глаза девушки закрыты, руки вытянуты вдоль тела. — Что у тебя сейчас болит?

Янка медленно поворачивает ко мне голову и блуждает по моему лицу устало, но не равнодушно. Скорее обиженно.

— Ты зачем притащился? — спрашивает, глядя в глаза, шепотом.

— Я же сказал. Спасаю…

— А меня не надо спасать, — отворачивается и смотрит вперед. — Может быть я не хочу, чтобы меня спасали.

Это прозвучало так по-детски мило, что я придвигаюсь теснее и впиваюсь носом в ее сбившиеся растрепанные волосы, вдыхая их не ароматный, но родной запах.

— А кто мне будет порчу снимать от бесплодия и венца безбрачия? — спрашиваю, осторожно кусая мочку сладкого ушка.

Слабый хохоток подсказывает, что лед тронулся. Да и в целом Янка — не истеричная особа, выносящая мозг. Она проста и естественна. И это нехило подкупает.

— А у вас, Илья Иванович, запущенный и хронический случай. Вам уже ничего не поможет, — поворачивает ко мне голову и хитро улыбается.

Провожу пальцем по бледной щечке. Яна довольно прикрывает мутные глаза, а мне так кайфово, что самому хочется заболеть и валяться с ней рядом.

— Давай мириться? — протягиваю ей мизинец.

Яна поднимает веки и смотрит удивлённо на вытянутый палец.

— А мы разве ругались? Просто я тебя обманула, а ты всем в группе растрепал о нашем личном. Всего-то. Пустяки.

Дерьмо. Согласен.

— Извини, — поджав губы, шепчу. — Я… знаю, это не аргумент, но я злился на тебя.

— А сейчас?

— Сейчас тоже, — говорю ласково и убираю тонкую светлую прядь с лица. Задерживаю руку у ушка. Обвожу раковину подушечкой пальца: кожа нежная, розовая, мягкая. Янкины глаза вспыхивают, и это так красиво, словно на озеро упал солнечный луч. — За то, что напугала меня.

На мое бедро плюхается нога. Закинув конечность, Янка вжимается в меня с особой тщательностью, прижимаясь щекой к груди.

— Извини. Я больше так не буду, — теплые губы касаются рубашки.

— Уж постарайся, — целую в макушку. — Мир?

— Дружба, жвачка, — смешливым голосом шепчет Янка.

Приподнимаю бледное лицо за подбородок и впиваюсь в сухие губы, закрепляя наше перемирие глубоким поцелуем.

— Илья, заразишься, — переживает моя маленькая ведьмочка, отстраняясь.

— Офигенно, — расплываюсь в широкой улыбке. Довольный как слоняра. — Я знаешь какой капризный, когда болею. Будешь меня лечить? Сырники там всякие готовить, оладушки? — поигрываю бровями.

— Обойдешься, — закатывает глаза, улыбается.

— Ооо, коза, вижу тебе полегчало, — встряхиваю браслетом наручных часов и смотрю на время. — Так, давай командуй, где у тебя сумка или чемодан. Возьмем самое необходимое, — вскакиваю с дивана, наступив блохастому на хвост. Тот шипит и скалит зубы, но я мысленно ему обещаю, что это только начало. Паршивец ответит за каждую испорченную вещь.

— Не поняла, — приподнимается на локте, впиваясь вопросительным взглядом в мое лицо. — Зачем тебе чемодан? — хрипит.

— Не мне, а тебе. В восемь приедет медсестра колоть второй антибиотик. Сейчас отвезу тебя домой, — рыскаю по комнате, пытаясь среди барахла отыскать что-то похожее на дорожную сумку, — а сам сгоняю до аптеки.

Яна закашливается:

— К себе домой? — недоверчиво спрашивает.

— К нам, — киваю. — Тебе чай сделать?

— Илья, — болезненно сглатывает. — Ты… — вижу, что слова ей даются с трудом, принося массу неприятных ощущений. Хочу разделить с ней эту боль, но больше забрать. — Ты хочешь, чтобы…

— Я хочу о тебе заботиться, — сажусь рядом с Яной и беру в руку теплую ладошку. Целую один пальчик, — … каждый день, — целую второй, — … каждую ночь, — целую третий. — Хочу видеть тебя рядом с собой, — прикасаюсь губами к безымянному, — хочу быть рядом с тобой, — целую крохотный мизинчик. Я не оставлю её в этом бардаке. Идти на поправку будет эффективнее и быстрее, когда из окон не будет сквозить, а адский диван прекратит приносить нечеловеческие муки. — И да, я хочу, чтобы ты жила со мной.

Янка закашливается и смущенно опускает лицо, становясь невозможно очаровательной.

— Илья… я не смогу… наверное, — жмется. Меня пригвождает к спинке дивана. Вот сейчас не понял. — Я не брошу Степана Васильевича, — поясняет, замечая мое замешательство.

— Это еще кто такой? — недоверчиво интересуюсь.

— Это мой кот.

Поворачиваю голову в сторону облезлой наглой морды.

Степан Васильевич? Серьезно?

Вот этот кусок плешивой шерсти? Не жирно ли?

Тот сидит, высокомерно задрав рожу, мол, да, Степан Васильевич — это я, а кто не согласен — пусть идет лесом.

Усмехаюсь.

Обзаводиться живностью я не планировал. Тем более таким пакостным существом, нагло и целенаправленно портящим мои вещи.

Тащить этого заморыша к себе в квартиру? Извольте.

— Что-нибудь придумаем, — цежу сквозь зубы. Бросаю взгляд на черного, демонстративно обещая ему место в приюте. Для агрессивных и неуравновешенных.

— Правда? — Янка подскакивает с постели, словно не она несколькими часами ранее умирала. Активно усаживается на колени и обвивает мою шею руками, а живот — ногами, переплетая их сзади в щиколотках. Дождавшись моего кивка, благодарно пищит и целует. — Степан Васильевич, — отстранившись, оборачивается к кошакену, — не подглядывайте. Идите, собирайте вещи, — командует.

Мяукнув с отвращением, блохастый по-царски от бедра вышагивает в сторону запертой двери, смежной с зальной комнатой.

Как только жертва энуреза скрывается из вида, Янка набрасывается на мои губы и валит на спину. Осыпает поцелуями, щекоча дыханием лицо.

Че ж так хорошо-то, а!?