Мы уходим последними… Записки пиротехника

Пять небольших перекуров

12 мая 1961 года. Станция Красное Село. Сегодня здесь ремонтировали мост через железную дорогу и под его опорами нашли фугас. Нас дезинформировали, сообщив, что обнаружен-де всего-навсего артиллерийский снаряд. Поэтому и выехали мы туда только вдвоем с Валентином Николаевым, нашим шофером. А когда ошибка выяснилась, было уже поздно вызывать подмогу: глубокий, никак не укрепленный шурф, на дне которого лежали противотранспортные мины, вот-вот мог обрушиться.

Две мины мы вытащили сравнительно легко. Подивились их великолепной сохранности, с любопытством перевели немецкую надпись: «Установлено 2 января 1943 года». Но дальше дело не пошло – раскапывать вдвоем огромную трехметровую яму оказалось немыслимым занятием. А кругом – дома, какой-то заводишко, поезда снуют, как трамваи…

В мрачном настроении я стою на крылечке местного отделения милиции и мучительно ищу выхода из создавшегося положения. Знакомый мне начальник отделения, всегда предупредительный и очень отзывчивый человек, в этот раз ничем не может помочь: его подчиненные находятся далеко и прибудут только часа через два-три, не раньше.

Я пытаюсь думать, прикуривая папиросу от папиросы, но никак не могу собраться с мыслями. Прямо перед крыльцом раздражающе тарахтит маленький экскаватор. На его «троне» с удобством расселся какой-то чумазый «принц». Он маячит у меня перед глазами и никак не дает сосредоточиться.

«Принц» то замахнется огромным зубастым ковшом, то пошлет его вниз с нагоном и, ловко притормозив у самой земли, вонзит блестящие зубья тютелька в тютельку рядом с трассировочной линией. Артист!

– Стой! – заорал я неожиданно для себя и почувствовал, как охотничий озноб прошел между лопатками. – Стой, тебе говорят!

«Принц» заглушил мотор и по-воински вежливо представился:

– Косарев. Рядовой Косарев.

– А зовут?

– Геннадий.

– Отлично, рядовой Геннадий! Закуривайте.

– Спасибо, я не курю.

– Э… Все равно. Пойдемте со мной. Дело есть. Где тут ваше начальство помещается?

* * *

Лицо косаревского начальника за одну минуту, пока не нашлись слова, успело выразить все отрицательные эмоции, какие только возможны.

– Вы это всерьез? – спросил он наконец.

– Вполне, – хладнокровно заверил я его.

Начальник долго малевал на лежащем перед ним документе какие-то бессмысленные круги и треугольники, спохватившись, попытался их зачеркнуть, отчего документ окончательно испортился, потом поднял на меня недоумевающие глаза.

– Как же так, товарищ? – сказал он тихо. – Мы не можем копать мины! Это же экскаватор. Мы совсем другая организация. – Укоризненный взгляд в сторону сжавшегося у входа экскаваторщика. – И потом, вы знаете, я бы на вашем месте поостерегся с изобретениями. Поверьте мне, я прошел всю войну и никогда…

– В начале века самым нелепым изобретением считали самолет, – сказал я и тотчас понял, что сморозил глупость. Шутить-то сейчас никак не следовало. А начальник будто того и ждал.

– Так какого же черта, – загремел он, – вы приходите с этим ко мне? Несите свое открытие в научные журналы. По крайней мере позабавите людей и никому не принесете вреда. Никогда бы не подумал, что на такое дело посылают таких… – Нет, он не опустился до оскорблений. Лишь досадливо отвернулся: – Извините, я сейчас занят.

У меня буквально запылали уши. Но отступать было некуда. И я пошел на приступ.

– Товарищ, я специалист и знаю, что говорю. Для дела нужен экскаватор и этот экскаваторщик. – Хозяин кабинета гневно развернулся к вздрогнувшему пареньку, но промолчал. – Всего на полчаса! Он не будет копать мин. Только землю… Ну, неужели вы не понимаете?!

– Людям же надо, – подал вдруг голос экскаваторщик и даже побелел от собственной дерзости.

– Пошли, – сказал начальник после долгого-долгого молчания. – Посмотрим… какой там этот фугас…

В яме одинокий Николаев с трудом боролся с обвалом. Несмотря на сильный и холодный ветер, он уже снял мундир и, весь мокрый, поминутно сплевывая песок, сражался, как гладиатор.

– Вот видите, – заискивающе сказал я нашему спутнику, – ряды мин идут на глубине больше трех метров. По этому месту прошли тысячи машин и потяжелее вашей «Беларуси». Да она, собственно, и не будет стоять на минах. Надо только снять, ну, метра… полтора грунта. Особенно дорожное покрытие: его же лопатой не угрызешь! Вот и все…

Не отвечая, начальник долго смотрел на яму, железную дорогу и дома вокруг. Потом позвал:

– Косарев, идите сюда… Вы согласны на такую работу?

Парнишка как завороженный смотрел на вынутые и еще находившиеся в земле мины, и я вдруг почувствовал, что ему мучительно хочется отказаться.

– А чего бы ему и не согласиться…

– Товарищ старший лейтенант, – строго остановил меня начальник. – Так как, Косарев? Вы подумайте. Не справитесь – не беритесь. Здесь рядом фабрика, люди живут, станция… Смотрите…

– Так надо же, Максим Денисович, – чуть не плача, выдохнул тот. – Надо же людям… – как за спасительный талисман, уцепился он за этот единственный дающий ему силы аргумент.

* * *

– Значит, так, Гена, – сказал я ему, когда все отошли на приличное расстояние. – Ничего страшного нет. Главное, ты не волнуйся и старайся работать… ну хотя бы как на той траншее. Я здесь внизу, в шурфе. Ты только не зацепи меня по голове этой своей штукой, и все будет в порядке. Идет? – Я хотел во что бы то ни стало его развеселить, но голос подвел.

Гена без улыбки, молча кивнул, совершенно откровенно вздохнул и пошел к экскаватору. Потом неожиданно остановился и нерешительно попросил:

– Товарищ старший лейтенант… Давайте закурим…

– Ты же не куришь? – удивился я, вспомнив начало нашего знакомства.

– Да уж…

Алчущая челюсть ковша повисла над головой. Я посмотрел на кабину. Косарев сидел прямой и строгий, как изваяние египетского бога. На лице спокойствие и внимание. Будто подменили человека.

– Начали!

На этот раз он работал не как артист. Вдохновенный каприз художника, виртуозная игра с неожиданными поворотами, вспышками, искрами сменилась у него холодной расчетливостью экспериментатора, ставящего сложный, очень важный и удивительно тонкий опыт. Глаза, руки, рычаги, ковш, даже огромная штанга, к которой ковш прикреплен, – все слилось в одно целое, в размеренный замах и легкий, точный захват порции грунта.

Сначала меня раздражал скрежет ковша по булыжному покрытию, но потом Косарев как-то умудрился и его ввести в общий гармоничный ритм. Стало уютнее и спокойнее. Даже неумолчный звон цепей и скрип передач казались мне теперь мелодичными.

Минут через пять Геннадий остановился. Приглушил двигатель. Нерешительно перегнулся через кабину.

– Что случилось?

– Да ничего… Товарищ старший лейтенант… давайте закурим… В последний разок…

Когда он неумело прикуривал от поднесенной мною спички, было видно, как мелкой дрожью дрожат у него руки.

– Ничего, старик. Все будет в порядке! Ты не волнуйся…

Он доверчиво посмотрел на меня маленькими печальными глазками и глубоко, до кашля, затянулся едким синеватым дымком.

– Ну что? Продолжим?

– Надо, – коротко подтвердил он и уверенно полез на свое место.

Еще раза три закуривали мы с ним «по последней». И каждый раз он заглядывал в яму и, откровенно вздыхая, говорил: «Надо». Потом твердыми шагами шел к экскаватору. За рычагами Косарев чувствовал себя куда спокойнее. Парадокс? Вряд ли. Человек, знающий свое дело и свою цель, всегда уверенно чувствует себя, делая это дело. Даже в самых необычных ситуациях.

Широкая ровная траншея подошла к краю насыпи.

– Я сейчас развернусь и пробью дальше, – сказал Косарев.

– Не надо. Давай-ка мы не будем больше испытывать судьбу.

За линией ограждения нетерпеливо переминался целый взвод с лопатами, а начальник Косарева уже давно подавал мне выразительные сигналы: кончай, мол.

Экскаваторщик быстро развернулся и, не оглядываясь, покатил к шлагбауму. Пока солдаты по очереди осторожно углубляли отрытую им траншею, а мы с Николаевым снимали и вытаскивали уложенные в три ряда мины и взрывчатку, Косарев исчез. Мне до сих пор неловко, что в суматохе я так и не успел его поблагодарить за тот душевный и технический подвиг, который он совершил.

Когда мы везли мины на подрывную площадку, Николаев вдруг сказал:

– Сильный малый! Жидкий-жидкий, а сильный… Бывают же такие… – и победно посмотрел на меня: во, дескать, какие мы – мастеровые! Впрочем, даю голову на отсечение, что себя к мастеровым он даже и в мыслях не причислял.