Мы уходим последними… Записки пиротехника

К вопросу о романтике

– Ах, вы, конечно, романтик! Ни-че-го не говорите: вы самый настоящий романтик! Разве у вас не самая интересная профессия?

Девицы из массовки обстреливают меня подретушированными глазками и капризно требуют, чтобы я тут же, на съемочной площадке, сознался, что у меня «ужасно романтическая» работа.

Право же, я не знаю, что им ответить. Может быть, здесь, под «юпитерами» и «зрачками» кинокамеры, на виду у большой толпы любопытных (съемки идут на улице Толмачева в центре Ленинграда) и в самом деле все это выглядит заманчиво. Но вот сейчас режиссер фильма «День молодого человека» Юрий Николаевич Озеров даст «отбой», и, кое-как смыв грим, я отправлюсь на реальное дело. Пройду мимо Русского музея… Выйду на Конюшенную площадь… Зайду во двор дома № 5 по улице Желябова и… полезу в канализационный колодец. Посыльный из штаба только что сообщил мне, что в отстойнике обнаружен снаряд. Удивительно романтично! Не правда ли?

Когда я еще был в училище, нас как-то повезли туда, где работают «настоящие» пиротехники.

…Огромная, скучная территория, очищенная даже от травы. Высокие серые заборы. Контрольно-пропускные пункты с дотошными вахтерами: «Спичек не проносите?», «Папиросы оставили?», «Зажигалок не имеете?». Усталые парни в засаленных рабочих шинелях перекладывают ящики, считают снаряды, чистят их, смазывают… «Занимаются пиротехникой»…

– Дал бог профессию, – грустно сказал кто-то из наших. – Считай себе ящики да снаряды и вози… Обыкновенные кладовщики…

Потом я где-то прочитал про упрямого боеприпасника, который во время войны вез снаряды на фронт и застрял в грязи со своими грузовиками. Завяз, и никто не хотел его вытаскивать – все спешили в прорыв, вперед и только вперед. Тогда он лег на пути у танковой колонны и сказал сердитому генералу: «Хоть раздавите, хоть расстреляйте – пока машины не вытащите, не встану». Красиво был написан рассказ, с душой. И в первый раз я тогда гордо подумал: «Это про нас – пиротехников».

Ну, а потом – будние дни, месяцы, годы… И вот сейчас я даже затрудняюсь сказать: есть ли профессия интереснее и разнообразнее, чем моя пиротехника?

* * *

«Пирос» – по-гречески «огонь». Выходит, что «пиротехника» переводится как «огненное искусство». В самом широком смысле и наука, и техника, и искусство (да-да, и искусство тоже!) занимаются огнем, дымом, взрывами и всем, что им сопутствует. А сколько этого сопутствующего, никто никогда не мерял и не считал. Да и не думаю, чтобы можно было сосчитать. Боюсь, что тогда пришлось бы сильно обидеть другие уважаемые отрасли и специальности.

Разумеется, нужны доказательства. Их нетрудно найти и на земле, и под землей, и в космосе. Можно начать с подземных проблем, можно – с космических.

Люди рвутся к центру земли. И уже не писателями-фантастами, а учеными вместе с солидными государственными организациями создан и рассмотрен недавно проект бурения пяти сверхглубоких скважин. Неоднократно воспетые геологи сравнивают прорыв к мантии Земли с прорывом в космос, к Луне. Не берусь судить, насколько правомерно такое сравнение, но зато твердо знаю, что геологи просят помощи у пиротехников. Традиционный разведочный бур, оказывается, не годится для сверхглубоких работ, и сейчас экспериментируют со взрывным способом бурения. Кстати говоря, уже не одна сотня метров породы пройдена с помощью направленных взрывов.

В 1857 году ирландский инженер Роберт Мале, взрывая порох в сосудах с ртутью, изучал скорость распространения сейсмических волн и положил начало сейсмологии. С тех пор почти все промеры больших глубин – в земле и под водою – не обходились без пиротехники.

На крупных строительствах, разработке горных пород, тушении пожаров в лесах и на нефтепромыслах, осушении болот, даже при создании искусственных островов – всюду работает взрывчатка, созданная химиками и пиротехниками. Современной металлургии пиротехника дала так называемую алюминотермию, с помощью которой получают чистые металлы, транспорту и связи – способы сварки рельсов и проводов. В производстве радиоламп применяют легковоспламеняющийся металл цирконий, за которым тоже нужен глаз да глаз пиротехника.

А кино? Несколько лет назад многочисленные посетители Петропавловской крепости с любопытством взирали на странные манипуляции, высокого худощавого человека, целыми днями поджигающего какие-то смеси на берегу Кронверкского канала. Вряд ли кто-нибудь из экскурсантов тогда догадывался, что мой старый приятель и коллега (мы с ним целое лето вместе работали на съемках фильма «В твоих руках жизнь», который я консультировал) мастер-пиротехник студии «Ленфильм» Саша Гапонович готовит не гаснущие под водой факелы для самого Ихтиандра – «человека-амфибии». Как вряд ли вообще догадываются, что без пиротехников просто немыслимо современное кино: никогда не получилась бы, например, потрясающая своим размахом и реализмом сцена Бородинского сражения в «Войне и мире», если бы постановщики не потратили при ее съемках двадцати трех тонн пороха, семнадцати тысяч дымовых гранат и имитационных зарядов, пятнадцати тысяч электрозапалов и полторы тысячи холостых снарядов…

А ведь пиротехника не только, так сказать, прикладное, но и совершенно самостоятельное искусство! В Европе фейерверочные праздники устраивали еще в IV веке, а в Китае – и того раньше. Петр I собственноручно мастерил ракеты и «шутихи», составлял рецепты фейерверочных составов, а при Александре I был издан даже специальный государственный акт: «Положение о фейерверках».

Кажется, я упомянул слово «ракета». Теперь любой ребенок знает: это огромное сооружение, улетающее к чужим мирам. А произошли эти гиганты от скромной деревянной трубочки, начиненной первым пиротехническим составом – дымным (иногда говорят еще: «черным», или «охотничьим») порохом. По-итальянски такие трубочки назывались rocchetta. И уж если на то пошло, многие из создателей первых советских ракет тоже вышли из пиротехников. Рассказывают, что в молодости одному из них, очень уж досаждавшему начальству своими «бредовыми» космическими проектами, не раз советовали перейти на работу в «наиболее близкую» к ракетам область – игрушечную промышленность: делать елочные хлопушки.

Ну, а космические корабли создавали тысячи крупнейших специалистов, представители почти всех наук. И я рад, что на освоении межпланетной целины трудятся люди и моей профессии.

«Вот куда мы взлетели!» – думал я с гордостью, шагая со съемки на очередное задание.

И все-таки спускаться в канализационный колодец было неприятно… Я лезу и убеждаю себя: черт возьми, ну, а когда и кому было приятно мокнуть, допустим, на палубе, подставлять комарам шею, копаться в грязи, изнывать от духоты под прожекторами на съемочной площадке? Однажды в моем присутствии Герману Степановичу Титову задали вопрос: тяжело ли ему было в космосе? Ответил он что-то в таком плане: даже у ночного сторожа работа нелегкая. Позже в журнале «Космические исследования», в статье о психофизиологических результатах полета корабля «Восток» я прочитал, что Космонавт-два испытывал очень неприятные ощущения. Видите, даже тем, кому завидуют тысячи людей на планете, бывает несладко. А уж нам-то…

Так в чем же она, романтика? В чем она, радость труда, если труд этот подчас и тяжел и не эстетичен?

…Но вот я кончил самую грязную часть работы. Наконец-то выволок этот проклятый снаряд из колодца, положил его на какие-то тряпки и теперь, покуривая, жду машину.

– Милай, да молодой-то ты какой! Спасибо уж тебе большое-пребольшое! Мы-то думали: дня на два, не меньше, воду у нас закроют. Да и ребятишки тут бегают – глаз не хватает. Спасибо тебе!

Полная пожилая женщина смотрит то на меня, то на снаряд влажными глазами и беспрестанно благодарит. За ней – еще несколько женщин. Они тоже кивают головами:

– Спасибо…

А может, это и есть мерило человеческого счастья? Я сделал дело. Большое или малое – неважно. Важно, что кому-то нужное. И в ответ – спасибо. И в результате – чувство удовлетворения.

Уже дома я вдруг вспомнил, что так и не ответил сегодня девушкам из массовки, «самая» ли у меня романтическая профессия или «не самая». Наивный вопрос навел на сложные, почти «философские» мысли. Впрочем, тому была весьма реальная причина.

Сегодня, после того как я вывез снаряд, на Невском меня окликнули. Оборачиваюсь… Боже мой!

– Сколько лет, сколько зим! Откуда ты?

Старый товарищ, водолаз, с которым мы, пока он служил сапером, делили не одну командировку.

– Да вот приехал… Посмотреть, подкупить кое-что…

– Где же ты теперь разворачиваешься? Пошли, пошли куда-нибудь в сторонку, – заторопил я его.

– На Черное море перебрался. Работаю на спасательной. Давно уже…

– Ну и как? Это же так интересно!

Водолазы для меня – люди первого сорта. Старшего сержанта сверхсрочной службы Васю Скибу (сейчас он уже офицер, служащий где-то в других краях) я, бывало, готов был слушать часами. Мне всегда казалось, что жизнь их полна тайн и борьбы. А этот вдруг смотрит на меня так равнодушно и, жуя папиросу, цедит:

– А… Что там интересного! Скучно… Платят не очень. Приработаешь иногда – и ладно. Так жизнь и идет. А вы все такой же, товарищ старший лейтенант, – чудеса вам всюду мерещатся. А я их, если по правде, за тридцать лет ни разу не видел…

– Как же это так – не видел? – возмущаюсь я. – А помнишь, ну хотя бы, как мы с тобой на Север ездили? Помнишь?

– Это на озеро, да? А что там такого? Вода… яма… «Вода»… «яма»… И это про историю, которую я запомнил на всю жизнь…

* * *

В ту субботу вечером я сидел дома и весь был захвачен необычайными событиями, описанными известным американским физиком Дональдом Мензелом в книге под интригующим названием: «О летающих тарелках».

«…7 января 1948 года,—читал я,—на военно-воздушной базе Годмен, недалеко от Форт-Нокс (штат Кентукки) был замечен в небе непонятный предмет, по форме напоминающий «шарик мороженого с красной верхушкой…» Дежурный по аэродрому базы Годмен попросил поднять в воздух четыре самолета F-51 для расследования этого явления.

Командир звена капитан Томас Ф. Мантел связался с командным пунктом и доложил, что предмет движется вдвое медленнее, чем его самолет, и находится прямо над ним.

«Иду на сближение, чтобы лучше его рассмотреть, – радировал капитан Мантел. – Поднимусь до высоты 20000 футов и, если не смогу сблизиться, прекращу преследование».

Было 15 часов 15 минут (3 час. 15 мин. пополудни).

На этом радиосвязь с капитаном Мантелом прекратилась.

Спустя несколько часов его тело было найдено среди обломков самолета возле Форт-Нокс…»

Но дочитать мне не дали. Раздался телефонный звонок, и через полчаса я уже стоял перед майором Пятаевым, выхваченный из тихого субботнего отдыха его экстренным вызовом.

Он протянул мне радиограмму.

«Берегу озера образовалась непонятная воронка. Нужны специалисты и водолазы».

– Ясно?

– Ясно, Михаил Дмитриевич.

– Тогда собирайся. Выезжаем завтра в шесть утра.

…Оперативному совещанию в конторе лесоучастка, кажется, не будет конца. Уже далеко за полночь. В комнате стоят плотные облака дыма: думается, вот еще кто-нибудь закурит, и дым выпадет рыхлыми белыми хлопьями, как снег.