Рассказы о необычайном

Вещая сваха Фэн Третья

Одиннадцатая в семье барышня Фань, дочь лучэнского «возливателя вина»[328], с детства отличалась красотой и привлекательностью; ее тонкое, одухотворенное изящество было совершенно исключительным. Отец с матерью ценили и любили ее. Когда искали за нее посвататься, то они тут же предоставляли дочери выбирать самой, но она всегда находила в женихах мало желательного.

Дело было в день первой лунной полноты[329]. Монахини в храме Водной Луны[330] устроили молитвенное собрание Юйланьпэнь[331]. В этот день «девы на прогулке, словно в небе тучи»[332]. Фань тоже явилась туда и стала, как говорят набожные люди, «следовать своей радости»[333]. В это время какая-то девушка, идя за ней шаг за шагом, часто заглядывала ей в лицо и, по-видимому, желала иметь с ней разговор. Фань всмотрелась пристальнее – перед ней была красавица, для своего времени небывалая, лет этак восьмерки на две. Она понравилась, полюбилась барышне Фань, и та, в свою очередь, устремила на нее свой взор. Девушка улыбнулась…

– Сестрица, – начала она, – вы не будете ли Фань Одиннадцатая?

– Да, – отвечала Фань.

– Ваша прекрасная слава мне давно уже известна. Люди говорят действительно не попусту и не зря!

Фань тоже стала спрашивать, где она живет.

– Моя фамилия Фэн, – отвечала девушка. – По счету ж в семье я третья. Живу отсюда недалеко, в соседнем селе!

С этими словами она взяла Фань за рукав и радостно засмеялась… В ее речах и движениях была теплая грация. Фань тут же почувствовала к ней большую и радостную любовь. Обе девушки страстно приникли друг к дружке и не могли оторваться.

– Почему у вас нет сопровождающих? – поинтересовалась Фань.

– Отец и мать у меня рано оставили свет. Дома сидит только старуха-прислуга и сторожит у ворот. Прийти сюда ей, значит, и нельзя.

Фань собралась уходить домой. Фэн застыла на ней зрачками и готова была заплакать. Фань тоже стала какая-то рассеянная, потом пригласила ее зайти вместе с ней к ним.

– Ах, барышня, – сказала Фэн, – у вас там красные ворота[334] и затканные шелками двери[335], у меня, скромной, нет, как говорится, родни «тростника и камыша»[336]… Боюсь, как бы не навлечь на вас насмешек и высокомерного пренебрежения!

Фань принялась настойчиво приглашать ее, и она наконец ответила, что подождет до другого раза. Тогда Фань вынула одну из головных шпилек и подарила ей. Фэн отблагодарила ее: точно так же вытащила из прически зеленую заколку.

Вернувшись домой, Фань вся была охвачена думой и воспоминанием, необыкновенно острым и тесным. Она достала подаренную ей заколку – ни золото, ни яшма: никто из домашних не знал, что это такое. Фань сильно подивилась.

Теперь она стала каждый день ожидать прихода Фэн и, вся в тоске, наконец расхворалась. Отец с матерью, разузнав, в чем дело, послали человека в ближние села расспросить и найти, но никто решительно о ней ничего не знал.

Подошел праздник двойной девятки[337]. Ослабевшая, исхудавшая Фань чувствовала себя совершенно несчастной и с помощью мальчика-слуги, поддерживавшего ее, кое-как выбралась посмотреть свой сад. Она велела постлать себе тюфячок, как полагается, «у восточного забора»[338]. Вдруг какая-то девушка лезет по стене, высовывается и смотрит на нее. Фань бросила взгляд и увидела, что эта девушка – Фэн.

– Прими меня своей силой! – кричала она мальчику.

Тот сделал, как она велела, и она с шумом спрыгнула вниз. Фань, радостно удивленная, сейчас же встала и потащила ее, заставила усесться на тюфячок. Затем принялась журить ее за то, что не исполняет своих обещаний, и спросила, откуда она сейчас-то появилась.

– Мой дом, – отвечала Фэн, – отсюда все-таки далеко, а сейчас я была у дяди, куда пришла позабавиться… В прошлый раз я вам говорила о ближайшем селе – это я о дядиной семье! С тех пор как мы расстались, мне было очень мучительно о вас все время думать и вспоминать, но знаете, когда бедный и ничтожный дружит со знатью, то прежде, нежели его нога ступит к знатному на порог, в груди у него уже живет стыд и застенчивость. Я все боялась, что ваша прислуга будет смотреть на меня сверху вниз. Вот почему я не приходила, как действительно обещала. А вот сейчас я как раз проходила за этой стеной, услышала женский голос и сейчас же полезла на стену поглядеть: я надеялась, что это вы… Вот и оказалось, что так и есть, как я хотела!

Фань вслед за этим рассказала ей об источнике своей болезни, и Фэн заплакала дождем.

– Знаете что, – сказала она, – о моем посещении надо будет молчать строго-настрого, как о секрете… А то будут болтать и создавать, чего нет, раздувать скверное, струить слова о нехорошем – все это для меня невыносимо!

Фань обещала. Обе девушки вошли в дом, уселись на одной кровати и с отрадным чувством высказали друг другу всю свою душу. Болезнь сейчас же прошла. Они решили быть сестрами и сейчас же поменялись одеждой и обувью.

Завидя кого-нибудь, направляющегося в комнату, Фэн скрывалась за пологом, и так прошло месяцев пять-шесть. Господин и госпожа узнали об этом наконец предостаточно, и вот однажды, в то время как обе девушки сидели за шахматами, незаметно и неожиданно для них вошла госпожа, которая взглянула в лицо Фэн и сказала в крайнем изумлении:

– И действительно, это подруга моей дочери! Слушай, – обратилась она к дочери, – у тебя в комнате есть такая чудесная подруга – нам обоим с отцом это же одна радость… Почему, скажи, ты нам не сообщила об этом раньше?

Девушка тогда довела до сведения матери мнение на этот счет Фэн.

– Вы дружите с моей дочерью, – обратилась теперь госпожа к Фэн, – это нам доставляет наивысшую радость и утешение. Чего же это скрывать?

У Фэн стыд и замешательство покрыли все щеки… Она молчала и только теребила свой поясок…

Госпожа ушла, и Фэн стала прощаться. Фань изо всех сил старалась ее удержать… Наконец она осталась.

Однажды вечером вдруг она, вся расстроенная и растерянная, вбежала и залилась слезами.

– Я ведь твердила тебе, – говорила она плача, – что не стоит здесь оставаться… Вот и пришлось на самом деле сегодня нарваться на этакий позор!

Вся в испуге, Фань бросилась ее расспрашивать.

– Только что я сейчас вышла, так сказать, переменить платье, как некий молодой человек грубо подошел ко мне и стал от меня, знаешь, требовать… К счастью, мне удалось убежать, а то если б так вышло, то что у меня было бы за лицо и глаза после этого?

Фань расспросила подробно, как он выглядит, и стала извиняться.

– Не нужно это считать чем-то особенным, – говорила она. – Это мой глупый брат. Вот ужо я пойду и скажу маме: она его проучит палкой!

Фэн стала твердо и определенно прощаться, чтоб уйти, но Фань все упрашивала ее подождать, когда рассветет.

– Дядин дом, – говорила она, – всего ведь пол-аршина отсюда. Стоит только дать мне лестницу, и я перелезу через стену!

Фань, зная, что ее не удержать, послала двух служанок перелезть с ней через стену и проводить ее в дорогу. Прошли они с половину ли, как девушка простилась с ними, отослала их и пошла одна.

Служанки пришли домой, а их барышня легла ничком на постель и стала горевать и грустить, словно потеряла супруга.

Прошло еще несколько месяцев. Однажды служанка Фаней по каким-то делам была в селе, лежавшем к востоку от города, и, возвращаясь вечером домой, повстречала девушку Фэн, которая шла в сопровождении старухи. Служанка обрадовалась ей, поклонилась и стала спрашивать о здоровье. Фэн тоже грустным-грустным голоском осведомилась, как живет ее барышня. Служанка ухватила ее за платье и сказала:

– Третья барышня, вы зайдите к нам. Наша барышня смотрит и ждет вас – вот-вот умрет!

– Я тоже все думаю о сестрице, – говорила Фэн. – Только мне бы не хотелось, чтобы дома знали. Придешь домой, открой дверь сада – я сама и приду!

Служанка, вернувшись, доложила своей барышне. Та обрадовалась и сделала, как было сказано. Глядь – а Фэн уже в саду. Как увиделись они, так и стали говорить, что называется, о «разлуке беспредельной». Нить за нитью так и вили свою речь, не ложась спать. Наконец, увидя, что служанки уже крепко уснули, Фэн встала и улеглась на одной подушке с Фань.

– Я, конечно, знаю, – шептала она ей втихомолку, – что ты еще не помолвлена и что при твоей красоте, при твоем уме и при вашем богатом доме нечего беспокоиться о том, что не найдется тебе знатного жениха. Однако юношей в шелку да в атласе, высокомерных и заносчивых, нечего считать. Если же ты хочешь себе настоящую, прекрасную пару, то уж позволь попросить тебя не рассуждать о том, беден он или богат.

Фань нашла это справедливым.

– «В давние годы место там было для встречи[339]… Ныне ж не то: стал там молитвенный дом». Завтра усердно попрошу тебя дать себе труд поехать разок со мной, и я дам тебе поглядеть на молодого господина, отвечающего твоим желаниям. Я, видишь ли, с малолетства начитанна в книгах гадателей по лицу[340] и очень даже нешатка в понимании их.

Рано утром Фэн ушла, условившись ждать Фань в буддийском ланьжо. Фань действительно приехала туда, а Фэн была там уже давно. Осмотрели все кругом, и Фань пригласила девушку сесть с ней вместе в повозку. Сидя рука об руку, они выехали за ворота и увидели студента, лет семнадцати-восемнадцати, одетого в холщовый халат без всяких украшений, но статного, рослого по виду и фигуре. Фэн, тихонько указывая на него, шепнула:

– Это, я тебе скажу, талант для Ханьлинь, Сада Кистей.

Фань бегло оглядела студента, и Фэн простилась с ней.

– Сестрица, – сказала она ей при этом, – ты вернись первая, а я приду сейчас же за тобой.

Под вечер она действительно явилась.

– Я только что ходила, как говорят, «за вещью по цвету», искала и спрашивала самым подробным образом. Этот человек оказался моим земляком Мэн Ань-жэнем!

Фань, зная, что он беден, не сочла дело вообще возможным.

– Сестрица, – сказала Фэн, – зачем и ты тоже падаешь в человеческие мирские чувства? Если этот человек будет всегда беден и ничтожен, я должна буду выковырять свои зрачки, чтобы они больше не смотрели в лицо судьбы ученых, что на виду у всей Поднебесной.

– Как же быть-то? – спрашивала Фань.

– Я хочу, – отвечала Фэн, – чтобы ты мне дала какую-нибудь вещь; с ней в руках я могла бы с ним условиться и дать ему торжественное обещание.

– Что это ты, сестрица, так уж заторопилась? – останавливала ее Фань. – Отец и мать у меня еще живы. Если они не согласятся, то как же тогда-то быть?

– Если так поступать, то я действительно боюсь, что они не согласятся… Однако если твоя воля тверда, то жизнь или смерть разве могут отнять ее у тебя?

Фань упорно не считала это возможным.

– Да, – говорила на это Фэн, – женщиной уже владеют брачные оковы, а бесовские силы все еще не исчезли. Вот поэтому я и явилась, чтобы отблагодарить тебя за прежнюю ко мне любовь. Позволь, значит, с тобой здесь проститься, а ту шпильку с золотым фениксом, что ты мне подарила, я возьму с собой и подарю ему вопреки твоей воле.

Только что Фань хотела предложить поговорить об этом еще раз, как Фэн уже вышла за дверь.

Студент Мэн обладал большими способностями, но в то время был беден. Поэтому, хотя ему было уже восемнадцать лет, но он еще лишь хотел начать выбор подруги и пока не сватался. В тот самый день он вдруг увидел двух красавиц, вернулся домой и предался тайным мечтаниям. К концу первой стражи[341] Фэн постучалась к нему в ворота и вошла. Он зажег огонь и узнал ту, которую видел днем.