Девушка с картины

Глава 12

1855

Вайолет

Убежав от мистера Форреста, я вернулась домой через кухню и сразу прошла прямиком на чердак. Не хотелось видеть отца ни спящим, ни бодрствующим. Мне тяжело было смотреть в окно на скалы, где совсем недавно так грубо повела себя с молодым человеком, отвергнув его доброту. Я упала на стул и стянула шляпу. Щеки вновь залились краской. Как ему удалось прочитать мои мысли? Понять, что я в ловушке и нуждаюсь в его помощи? Мне повезло: отец не горел желанием выдать меня замуж первому встречному, проявившему интерес. Но недавно он завел разговор о человеке по имени Джон Уоллес, который работал с ним над одним из проектов, подчеркнув, что молодой человек умен, организован, умеет обращаться с деньгами. Я знала, именно эти качества восхищали отца. Качества, которые, по его мнению, необходимы хорошему мужу.

До сих пор мне удавалось избежать встреч с мистером Уоллесом. Но отец пригласил его в Сассекс. «Вот и все», — в отчаянии подумала я.

Я знала, что должна поговорить с папой, поведать ему о своих чувствах, о своем желании писать картины, рассказать о том, что мистер Форрест, кажется, воспринимает мое увлечение всерьез и готов показать мои работы в Лондоне. Я понимала: у меня вряд ли что получится без отцовского одобрения. Но мысль о предстоящем разговоре наводила страх.

В целом, с самого начала отец поддерживал мою любовь к искусству. Многие девушки, как и я, брали уроки рисования. Меня обучала женщина из деревни с волосами мышиного цвета, которая серьезно относилась к технической стороне рисунка. Она отправляла меня на пляж собирать ракушки, перья, ветки, а потом заставляла их рисовать снова и снова и только углем. Никакого цвета!

Несмотря на однообразие занятий, они мне нравились. Нравились больше, чем уроки с пожилыми гувернантками, скучно бубнящими о королях и королевах и заставляющих учить стихи. О, лишь вспомню старую миссис Прингл и ее рассказы о Реформации, так сразу хочется уснуть, свернувшись клубочком. Но на уроках рисования я становилась собой.

Покончив с занятиями, я закрывалась в спальне, чтобы рисовать. Делала наброски своих частей тела: ног или рук. Смотрелась в зеркало и срисовывала лицо, вновь и вновь пытаясь правильно изобразить волосы.

Как-то раз я набросала портрет отца, и он с восторгом отметил, как точно я поймала выражение его лица. С гордостью погладил меня по голове. Мы часто посещали Королевскую академию, где я, потеряв дар речи, молча любовалась картинами, а он лишь посмеивался. Но по мере моего взросления, отцовская снисходительность к увлечению дочери ослабевала.

— Больше никаких разговоров о живописи, Вайолет! — говорил он при попытках завязать разговор. — Не пристало девушке заниматься только этим. Расширяй свои знания. Арифметика только улучшится, если потратишь хотя бы половину того времени, что уделяешь рисованию.

Он будет ругаться, если увидит меня с бумагой и карандашом, и непременно откажет, если я захочу съездить в Королевскую академию. Поэтому я уходила рисовать в спальню. И только если отец уезжал из дома, перемещалась в гостиную, где освещение ложилось лучше.

До встречи с Эдвином о моих занятиях знали только Мэйбел, наша домработница и Филипс, отвечавший за дом и сад. Мэйбел, удивляясь, мельком бросала взгляды на мои рисунки.

— О, посмотри, глаза отца здесь просто идеальные, — сказала она однажды, когда я показала скетч. — Ну, разве ты не умница? А теперь иди и не мешай мне убираться.

Филипс проявлял бо́льший интерес. Задавал вопросы, указывал на недостатки и достоинства. Я жаловалась на недостаток света в спальне, выражала желание иметь собственный уголок для работы. Однажды, когда отец был в Манчестере, парнишка повел меня по шаткой лестнице на чердак, где хранилась старая мебель, сундуки и постельное белье.

— Смотри. — Он отступил в сторону, приглашая меня войти.

Я остановилась в немом изумлении. Филипс вынес весь хлам во флигель сада, как выяснилось позже, вычистил деревянный пол и покрыл темперой стены. Потрепанный шезлонг стоял в углу, а рядом чаша с кувшином. («Кто ж знал, что тут можно найти?», — с добродушной улыбкой объяснил Филипс),

— Мне показалось, что место идеально, — продолжил юноша. — Здесь солнечно, видишь?

Благодарность и радость переполняли меня. Теперь я действительно смогу работать.

С тех пор прошло почти два года. Отец не знал про студию. Я не то, чтобы врала ему, просто не упоминала об этом. Да и он не проявлял интереса к чердаку, видимо полагая, что там до сих пор склад старых вещей. Филипс продолжал помогать мне. Починил лестницу, чтобы я, не боясь упасть, бегала вверх-вниз, купил по моей просьбе краски и кисти в Брайтоне. К тому же охотно слушал мои размышления об искусстве.

Время шло. Отец с облегчением вздохнул, видя, что я забросила занятия. Он заводил разговоры о роли жены, но я игнорировала их, на самом деле ничего не зная о мужчинах, да и о женщинах тоже. Друзей у меня не водилось, только кузен, который жил с нами, когда я была маленькой. Но и с ним мы не были близки, а после его семья переехала, и вот уже много лет мы не виделись. Из-за папиной работы, заставлявшей его так часто отсутствовать, к нам редко приходили гости. А если и заглядывал кто-нибудь, то это был, как правило, мужчина. Я молча обедала с ними, пока они обсуждали дела, а затем скрывалась в комнате. Идея брака была настолько чуждой, что я не воспринимала ее всерьез.

Но сейчас неопределенные разговоры о том, как стать хорошей женой велись с упоминанием мистера Уоллеса. Я понимала, что нахожусь на перепутье, что без отстаивания своих прав через год стану миссис Уоллес. Но смогу ли так жить? С другой стороны, идея открыть отцу свои истинные взгляды пугала еще больше.

Мы с папой всегда хорошо ладили. Даже когда он был строгим, я знала, что любима и скучала по нему, когда он уезжал. К матери подобного не испытывала. Совсем. Она умерла давно. Я ее едва помнила.

И только недавно мне отчаянно захотелось, чтобы мама была рядом. Как-то днем я смотрела на море из окна чердака и услышала смех у дома. Перейдя на другую сторону комнаты, я выглянула из окна поменьше. На улице Мэйбел разговаривала с пожилой, очень похожей на нее женщиной, только меньше ростом и коренастее. Это была мать девушки. Недалеко на лужайке играли две девочки, бегая взад и вперед, волосы у них были распущенны. Их смех потревожил меня. Прислонившись к дереву, за сестрами наблюдал с оттенком презрения, как мне показалось, мальчуган, чуть постарше, с такими же светлыми волосами, как у Мэйбел. Домработница, которая была старшей в семье, говорила, волнуясь и размахивая руками. Женщина внимательно выслушала ее, затем взяла руки девушки в свои и что-то сказала. Не прекращая беседы, она убрала непокорные пряди со лба дочери, заправляя их под шапочку. Мэйбел кивнула и крепко обняла мать. Вскоре женщина высвободилась из объятий, поцеловала дочь и направилась в деревню. Девочки побежали следом, весело помахав на прощание. За ними, отсалютовав девушке, поспешил брат. Старшая сестра с улыбкой ответила ему тем же. Мэйбел смотрела им вслед, затем поправив шапочку, вернулась в дом.

Я стояла у окна и думала, как должно быть здорово, когда можно поделиться горестями с мамой, которая пригладит твои волосы, выслушает и даст совет. Представила себе младших сестер, с которыми можно поиграть, или младшего брата, которого можно помучить. Наш дом, наполненный криками и смехом, маму, присматривающую за всеми сразу, и внезапно почувствовала боль в груди, заставившую опуститься на пол, чтобы прийти в себя.

— Мне не хватает тебя, мама, — прошептала я.

Какое-то время я неподвижно сидела на полу, чувствуя печаль и одиночество. Потом встала, отряхнула юбку от пыли и принялась за рисование.