Окаянные

VIII

Лишь поздно ночью Лев Давидович Троцкий закончил работу над тезисами к выступлению на ближайшем пленуме ЦК. Недовольный содержанием, ворочался, плохо засыпал; переволновавшаяся Наталья Ивановна несколько раз вставала и подходила к нему с таблетками, но он отнекивался, скрывая раздражение, отворачивался. Жена грустно вздыхала, сочувствуя, поправляла одеяло. Он начинал сопеть носом, затевая игру, она удалялась за дверь, но, помалкивая там, таилась, он начал считать, потом перемножать и складывать цифры, не заметив, как наконец забылся.

Однако с утра снова не заладилось. Пропал аппетит. Из-за стола встал, лишь отхлебнув чаю.

— Ты бы сегодня никуда не собирался, Лёвушка. — Наталья присела к нему на диван, положила руку на колено.

— Надо выбросить всё написанное, — буркнул он. — Всё дрянь! Усатый таракан раскритикует в одну минуту. Всё прочь! Надо работать заново.

— Так уж сразу и выбросить? — посочувствовала она, прижавшись щекой к его плечу. — Позволь мне взглянуть, может…

— Ты? — вспыхнув, не дал он ей договорить, но тут же взял себя в руки, смутившись, потянулся поцеловать.

Она не отстранилась, широко раскрыла всегда чарующие его выразительные глаза, хитро улыбнулась:

— Не забывай, пожалуйста, что я училась в институте благородных девиц, а Ульянов Владимир Ильич не так давно похвалил меня за письмо к нему.

— Бедняжка, — погладил он её по плечу. — Наивное создание. Твои письма к нему в заступничество сотрудников вашего музея, закончились расстрелом Викентия. А ведь личность была незаурядная. Мне довелось знать твоего подчинённого, толковый и умный издатель.

— Я давно их не пишу! — вскочила она и, пряча лицо в ладони, отбежала к окну. — И Ленин в том не виноват. Тебе прекрасно всё известно. ВЧК тогда была неуправляема.

— Эта гильотина такой и остаётся по сей день, но я не укоряю, дорогая. — Он не поднялся вслед, чтобы её успокоить. — Ульянов с некоторых пор не авторитет для некоторых товарищей из Политбюро, а в ГПУ тем более. Там властвуют такие, как Коба, как… Впрочем, достаточно его одного. Вот и на пленуме, где мне необходимо выступить, он приложит все силы, чтобы переманить сомневающихся и ещё верящих в меня на свою сторону. Его голубая мечта заткнуть мне глотку, если ни уничтожить.

— Всё так плохо, дорогой? — Она позабыла про невысохшие слёзы, развернулась, но броситься к нему её что-то удержало.

— Бывало и хуже, — изобразил он подобие улыбки и заспешил в прихожую одеваться.

— Ты что же! — кинулась она следом. — А твой доклад?

— Я допишу его после. Когда возвращусь со свежей головой.

— Уезжаешь?

— Звонил Муралов[116], — приостановился он. — Николай Иванович случайно встретился с Зайцевым из Забо-лотья. Я тебе рассказывал про этого общего нашего знакомого. Чудаковатый прекрасный товарищ. Живёт в селе на реке. Вокруг болота кишат дичью. Сам — заядлый охотник, но там и ягод, и грибов полно. В общем, лесной рай, этим и живёт.

— Ты, гляжу, весь засветился, Лёвушка, — прижалась она к нему. — Тоже заядлый охотник?

— Я что? Я дилетант, — хмыкнул он. — Но пригласят соревноваться — маху не дам.

— Что ж, прямо сейчас и помчитесь в болотный рай комаров кормить?

— Какие комары, Натали? На улице морозом пахнет. Мне у Зайцева валенки придётся просить. У него найдутся. Он мужик запасливый. Завтра, чую, по ледку кое-где бегать придётся. А если из шалаша утку высматривать, без валенок не обойтись.

— Ты уж и тулуп проси, горе-охотник, — улыбнулась она, но глаза тревоги не скрывали. — Ты у меня до первого сурового ветерка — и враз на больничную койку.

— Ну-ну, пошуткуй, антиквар музейный[117], — шутя, похлопал он её по плечу. — Прощаю, перед расставанием.

— Значит, уезжаешь?

— А что время попусту тратить? Не люблю рассусоливать, ты же знаешь. По фронтам в эшелоне гонял, белые не успевали носами водить.

— Там и загубил здоровье, в железном том ящике, — опустила глаза она.

— Ошибаешься, дорогая, это последствия отсидок в царских казематах. Но не грусти, подруга! Мы врагу не кланялись и под снарядами! — бодро накинул он лёгкую шинель. — А уж больничная койка тем более не наша участь. Нам не заказана смерть в постели!

— Да что ты, ей-богу, распетушился, Лёвушка. Уймись. Не люблю я про смерть слушать. Да и не к месту, — нахмурила она бровки.

— Прости. Это я от предчувствия приятной встречи с природой с ума схожу. Язык болтает, обгоняя разум. Прости. Но ведь, правда, дорогая, здесь я всё равно ничего толкового не выстрадаю. А там дичь тебе настреляю…

— Опять ты…

— Наберусь ума-разума, — резво перескочил он с одного на другое. — Там азарт! Охота, это, Натали, такая страсть!..

Глаза его закатились от удовольствия.

— И не жалко убивать?

— Птицу? Она же с неба сама не упадёт. Её поднимать надо да не прозевать, когда на воду сядет. Знаешь, сколько всего придумать надо, чтобы она поверила и попалась?

— А меня в дрожь кидает, Лёвушка, когда слышу такое. Обманом, значит? Не надо мне никаких птичек.

— Работница музея, куда ж тебе…

— Не кичись, пожалуйста. Не вижу отваги в способности заманивать легкомысленных, чтобы лишить жизни. Даже если это и не человек.

— Я своё хлебнул.

— Не вспоминай. Не хочу слушать. И рассказывали о тебе, и начиталась. С Мураловым, значит? — постаралась она сменить тему. — А где же ружья? Он возьмёт?

— Нет. Их у него никогда не водилось, кроме как на войне, а ведь вооружённым восстанием в семнадцатом руководил в Москве, теперь командует в столице военным округом.

— Знаю, знаю про все его заслуги.

— Но я его с собой не возьму. Заболтает, а на охоте тишина нужна. Я по этой причине не раз Ильичу отказывал, когда он просился. Ульянов, оказывается, жуткий любитель пострелять, но говорун, а на охоте такое непозволительно. Любой шум может дичь спугнуть.

— Один поедешь?

— Давыдов, шофёр, мой надёжный дружище ещё по фронту, довезёт до деревни, а там, у Зайцева, может, и на "вечёрку" поспею. А нет, в шалашике и заночуем. Костерок, то, сё. Не замёрзнем. И заскучать не даст. Зайцев прекрасный рассказчик, заслушаешься.

— Ты, Лёвушка, поменьше там слушай, ты выспись по-человечески.

— Там воздух!..

— Вот после и свалишь Сталина неслыханными тезисами! — подхватила она.

— После охоты в тех местах, надышавшись всей грудью да с просветлённым разумом, — развеселился он, — я на всякие подвиги способен!

— Не сомневаюсь, дорогой, — обняла она его, а в ухо прошептала: — Что-то неспокойно у меня на душе, Лёвушка. Я и в дорогу тебе ничего не собрала.

— Нет нужды, — отстранил он её и поцеловал в слезящиеся ресницы. — Это что за мокрота выступила? — нахмурился и встряхнул ей плечи. — У Ивана Васильевича припасов на месяц вперёд заготовлено. Соленья, копченья, варенья — царский стол накрыть не пожадничает! Я вот тебя как-нибудь туда утащу. Уезжать обратно не пожелаешь.

Не загадывай, не сбудется.

— Ты права, давай доживём.

С тем и укатил. В окно глянула — Давыдов в автомобиле уже дожидался, и не видела, не слышала, когда вызван был.