Приключения сестры милосердия

Постепенно его монотонный голос убаюкал меня, и я заснула. Обычно я устаю на работе и сплю без сновидений, но переживания последних дней не прошли даром, и приснившийся мне сон походил на кошмар и был реален до мельчайших подробностей. * * *

Я бежала по темному длинному коридору, задыхаясь от ужаса. Стены были грязно-серыми, покрытые жуткими пятнами и брызгами бурого цвета. На потолке мутно светили круглые плафоны, с которых свисала грязная паутина. Когда паутина коснулась моего лица, я закричала от ужаса и отвращения. Позади меня тяжело клокотало в безуспешной попытке меня догнать, нечто отвратительное, чужое и грязное. Пол был залит чем-то липким, мои ноги увязли на повороте, и я упала, но смогла подняться, обламывая ногти и цепляясь за грязную стену. Внезапно свет в коридоре стал ярче, я увидела в конце коридора открытую дверь, с разбегу влетела в какую-то комнату.

Собственно, это была не просто комната, а операционная. Посредине стоял стол, ярко светила круглая плоская лампа на штативе, отбрасывая чудовищные тени по углам. На операционном столе вместо больного лежали какие-то темно-красные куски. Я подошла ближе и поняла, что это органы — вот сердце, вот две почки, вот печень. Они были живые, они пульсировали, и как мне показалось, слабо пищали. «Нужно их унести отсюда» — почему-то решила я. Рядом с операционным столом на металлической тележке стояла переносная сумка-контейнер. Я подбежала к столу и дрожащими руками начала складывать органы в контейнер. На ощупь они были скользкими, видимо, от свежей крови. Дверь медленно открылась, я от страха закрыла глаза. На пороге стоял молодой мужчина. Я не сразу его узнала, это он сидел в то субботнее дежурство в приемном покое моей больницы и виновато улыбался, ожидая, пока его поведут в операционную умирать. Но выглядел он сейчас ужасно, в углах рта запеклась кровь, запавшие глубоко глаза были обведены темными кругами и полузакрыты. На животе кровоточил длинный операционный шов, руки болтались вдоль обнаженного тела. Он подошел к операционному столу, не замечая меня, взял в руки пульсирующий кусок плоти из контейнера, запихнул его в рот и начал медленно жевать, не обращая на меня никакого внимания. От ужаса и отвращения меня затошнило.* * *

В этот момент я проснулась, и поняла, что меня сейчас вырвет. Услышав мой дикий вопль, Митрич быстренько припарковался к обочине, и я пулей вылетела на свежий воздух.

Заползая минут через пять в кабину, я была в панике. Если мое состояние — результат удара по голове, это не так страшно. А если нет? Внеплановая беременность на фоне последних событий — это уже перебор, как ездовые коты, подумала я. Черт, дура, какая беременность, обругала я себя, с Денисом я поссорилась где-то три месяца тому назад, он уже месяц как в Чечне, а других связей у меня не было. Эта мысль меня успокоила, и я с явным облегчением глотнула теплой минералки из полупустой уже бутылки.

За окном желтые поля сменяли еще зеленые перелески, маленькие домики придорожных деревень выглядели опрятно и мило. Небо еще было по-летнему голубым, белые облака уходили за горизонт, унося прочь всякую надежду на грибной дождик.

Судя по времени, которое я спала, мы уже подъезжали к нужному километру дороги. Впереди замаячил пост стационарный ГАИ на трассе и в этот момент страх опять навалился на меня, лишив возможности двигаться и соображать. Поток машин, в котором мы двигались, вдруг начал притормаживать. Проехав еще немного, мы встали в длинную очередь на досмотр машин. Проверка документов по плану перехвата преступников — решила я. Я уже была рядом с больницей, поэтому рисковать не было смысла, объясняться с Митричем по поводу отсутствия у меня документов я не стала, и довольно натурально изобразила очередной приступ рвоты. Он остановился, подозрительно посмотрев на меня, но мне уже было наплевать, я бежала прочь от трассы в сторону ближайшего перелеска, быстро перебирая ногами и по возможности пригнувшись как можно ниже. Скорее всего, искали не меня, а очередную угнанную машину, но такая предосторожность вовсе не казалась мне лишней.

«Береженого Бог бережет» — пришла мне на память любимая фраза моей бабули. Она родилась еще до революции, ребенком пережила гражданскую войну, работала учительницей в сельской школе, но дожила до очень почтенного возраста, сохраняя ясный ум и твердую память. Она умела все: печь пироги, доить корову, вязать и штопать. Дочь известного дореволюционного фотографа она никогда мне об этом не рассказывала, я узнала об этом от своей мамы уже после смерти бабули. Ее родители настрадались после революции от новой власти, выехать за границу они не успели, были репрессированы за то, что у деда было свое фотоателье, в котором он делал портреты богатых и влиятельных людей из нашего города. Бабулю от лагеря спасло только то, что она заболела то ли тифом, то ли испанкой, и провалялась в госпитале, а когда вышла оттуда, никто не узнал в истощенной обритой наголо худющей девочки румяную красавицу с длинными косами, которая кружила голову кавалерам. Бабуля уехала в деревню, устроилась в школу преподавать русский язык местной ребятне, познакомилась там с молодым агрономом (который тоже скрывался в деревне по причине своего происхождения — был сыном священника из соседней области), и вышла за него замуж. Не смотря на то, что они встретились, когда моей бабушке было уже за тридцать, они родили двоих детей и перебрались в город уже во времена хрущевской оттепели. Все свое детство я слышала от нее эту фразу. Как правило, это фраза для меня означала неприятные ограничения моей свободы: меня не пускали отдыхать в пионерский лагерь или в поход с одноклассниками, не разрешали кататься на велосипеде по проезжей части улицы, или ночевать у подруги. Но сейчас, в свете последних событий, знакомые с детства бабулины слова вдруг приобрели горький и глубокий смысл.

«Береженого Бог бережет», повторяла я как заклинание, пробираясь по молодому лесочку прочь от дороги, в сторону, где по моему мнению должна была находиться Славина больница. Но я шла уже больше часа, а признаков населенного пункта мне не попадалось. Придорожный лесок, начинавшийся веселой порослью кустарников, становился все выше и гуще, ноги заплетались в высокой траве, сменившейся густыми папоротниками, и я вдруг поняла, что заблудилась.

Солнце стояло в зените, тишина была какой-то нереальной. Ни жужжания, ни шорохов не доносилось до моих ушей, окружавший меня лес как будто вымер. Сил, чтобы двигаться дальше у меня не было.

«Ну здесь меня точно никто не найдет», попытка успокоить себя в этой непростой ситуации, прошла успешно. Кстати, я и не подозревала, что могу в принципе выдержать все то, что пришлось на мою долю за последние сутки.

В детстве, впрочем, как и сейчас, я была одинокой и нелюдимой. Любила, сидя на подоконнике в своей комнате представлять себя на месте героев только что прочитанной книги. Библиотека у нас дома была огромная, хотя и старомодная, собранная в шестидесятые-семидесятые годы прошлого века. На полках произведения Жюля Верна, братьев Стугацких и Рэя Бредбери стояли по соседству с идеологически правильными опусами о героической жизни пионеров, тружеников села или заводской рабочей династии. Описанный в книгах, выдуманный мир приключений и путешествий заменял мне шумные компании друзей в переходном возрасте. Вместо общения с грубоватыми сверстниками я проводила все свободное время с моими любимыми героями. Отдельное место в моей жизни занимали книги о войне. Я прочитала их очень много, плакала над судьбой Вани из «Сына полка», восхищалась силой духа героев «Молодой гвардии», подвигом отважного летчика Маресьева из «Повести о настоящем человеке» (к слову, больше всего я жалела зарезанную бабкой курицу). Но для меня все военные произведения как для любого современного читателя были какими-то нереальными, как Мифы древней Греции. Но то, что со мной произошло за последние сутки, вернуло меня к прочитанной мной в шестом классе средней школы повести «Девочка ищет отца». Там довольно натуралистично описывались опасные приключения партизанской дочки в поисках отца-героя-партизана в оккупированном немцами городке во время Великой отечественной войны. Книга запомнилась мне своей безысходностью — куда ни сунься, везде немцы. Так и сейчас я вдруг почувствовала себя затравленным зверьком. Как выйти из этого леса, куда мне идти потом, и что вообще делать со всей этой ситуацией?!

Между тем, солнце ушло за облака и стало заметно прохладнее. К моим ногам стали подползать причудливые мохнатые тени, прятавшиеся до этого в тени высоких папоротников. Если нельзя определить направление движения по солнцу, надо идти в любую из сторон света, не сворачивая, в этом районе области больших лесов нет, я обязательно выйду куда-нибудь до темноты. Внимательно оглядев стволы деревьев, росших вокруг, и определив юг и север, я смело пошла на запад, так как солнце могло выглянуть до конца светового дня из-за туч, и это мне могло служить дополнительным ориентиром. Но ждать просвета в облаках мне не пришлось, где-то через час, я уже стояла на опушке леса и смотрела на большое поле, покрытое по краю фиолетовыми бутончиками увядающих васильков. На нем стояло множество стогов сена, заготовленных на зиму.

В этот момент я поняла, что если не посплю хотя бы полчаса, сил добраться до больницы у меня не останется. Надеясь, что здесь нет змей и мышей-полевок, я подошла к ближайшему стогу сена. Часто в разных фильмах я видела, как люди в стогах прятались, ночевали, занимались любовью…  Мне казалось, что это невероятно романтично. Однако все гораздо прозаичнее, подумала я, когда попыталась устроить себе лежбище. Во-первых, от разворошенного стога шел ошеломляющий запах скошенной и начавшей перепревать травы, во-вторых, сено нещадно кололось, в-третьих, мне казалось, что мне под одежду кто-нибудь заползет. Тем не менее, повозившись еще чуток, я моментально заснула. * * *

Я стояла на краю высокого обрыва, под моими ногами медленно проседала и ползла вниз мягкая земля. Внизу, метрах в десяти отсюда, мелко извиваясь между заросшими осокой берегами, под обрывом текла неширокая грязная речка. Противоположный берег у речки был низким и болотистым, у берега цвели какие-то желтые цветы, кажется, это были кувшинки. Облачное небо нависало над моей головой, придавливая к земле, оно было серым, как пепел догорающего костра. Мне было не по себе, я нервно озиралась, потому что мне все время казалось, что кто-то пристально наблюдает за мной. В который раз я почувствовала на себе чей-то взгляд, и оглянулась назад, но кроме края леса ничего не увидела. В этот момент вдалеке на темной глади реки появилось черное пятно, края его постоянно меняли свою форму. Пятно стремительно приближалось ко мне. До берега реки с верха обрыва было далеко, я никак не могла понять, что это за пятно, я попятилась, но лес за моей спиной сомкнулся, подступил ближе, и я опять очутилась на самом краю обрыва. Черное пятно было уже совсем близко от меня, я всматривалась в его поверхность, и когда вьющаяся по краям чернота уже почти поравнялась со мной, я увидела, ЧТО плывет вниз по реке, и громко завизжала. Черная извивающаяся масса состояла из множества змей, их здесь были тысячи, десятки тысяч, миллионы… Я увидела даже маленькие глазки на плоских треугольных головках, эти глазки смотрели прямо на меня, как мне показалось, с ненавистью. Внезапно край обрыва зашатался под моими ногами, край берега обрушился, и я начала стремительно сползать вниз к темной гуще реки, покрытой клубками змеиных тел…  Одна из змей оторвалась от поверхности реки, и, каким-то непостижимым образом подпрыгнув над водой, подлетела ко мне, и вцепилась мне зубами в щеку.