Приключения сестры милосердия

Глава 4

Утром я проснулась поздно и попыталась понять, где я нахожусь. Я спала в маленькой комнатке, похожей на светелку из старинного русского романса. Узкая кровать стояла у стены, сложенной из толстых светлых бревен, в щели между бревнами выглядывал темный мох. На маленьком окне висели веселые голубые занавески в беленьких цветочках. Пластмассовый белый абажур, свисавший с низкого деревянного потолка, был засижен мухами, на стене тикали древние часы-ходики с гирьками на цепочках.

Ситцевая занавеска-задергушка, заменявшая дверь в комнатку, вдруг отодвинулась, и в комнатку вошла пожилая женщина. Черные, с сильной проседью волосы обрамляли загорелое лицо, глаза женщины были голубыми, с неприятным прищуром.

— Проснулась, девонька? — сильно окая, спросила меня хозяйка.

— Да, у вас тут спиться хорошо, — постаралась я быть вежливой.

— Намаялась, пока сюда бежала?

Вопрос поставил меня в тупик.

— Пойдем, молочка попьешь, я корову подоила…

— Извините, а у вас халатика нет? Мне бы одежду постирать…

— Сейчас, — она вышла из комнатки, мотнув подолом широкой юбки. «Как странно одевается, как цыганка, а на цыганку не похожа».

Тщательно завернувшись в старенький, но чистый фланелевый халат, я вышла из комнаты.

Дом, в котором я нашла приют, был сложен из толстенных бревен, и назывался избой-пятистенкой. Деревянные широкие лавки, покрытые домоткаными половиками, да железная допотопная кровать, стоявшая у дальней стены, были единственной мебелью в просторной комнате. Над кроватью на полочке, покрытой белым полотенцем, стояли иконы, перед ними слабым пламенем горела маленькая лампадка. За перегородкой у печки стоял стол. Большая русская печь была тщательно выбелена, из печи пахло топленым молоком и хлебом. Я умылась из древнего рукомойника, прибитого к стене, пригладила ладонью спутанные волосы, села за стол, покрытый клеенчатой скатертью, на которой стояла алюминиевая кружка с молоком. Рядом на маленькой тарелке лежал кусок пирога с ягодами, видимо с черникой. Пирог состоял из толстого слоя печеного теста, покрытого сверху слоем ягод или варенья. В комнату из сеней вошла хозяйка, молча села напротив меня, как бы изучая, пристально вглядываясь мне в лицо.

— Спасибо. Очень есть хочется. Меня Аней зовут, — назвалась я на всякий случай чужим именем. Почему-то я чувствовала себя очень скованно. — Только денег у меня нет, скажете, как, я вам отработаю.

— Отработаешь, отработаешь, — хозяйка внезапно рассмеялась.

— Ешь пока, там поговорим.

Пирог с молоком улетели в один момент, и мне опять захотелось спать.

— А ты иди, поспи, не стесняйся. — Как будто я что-то ей сказала, подхватила мою мысль хозяйка.

Голова закружилась, ноги стали ватными, и я еле смогла дойти до постели в светелке, и, не успев даже снять халатик, крепко заснула.

Проснулась я к вечеру, когда стемнело. И опять, не успела я открыть глаза, в комнату вошла хозяйка, и пригласила меня ужинать.

Я умылась наспех из умывальника, прибитого на стене в кухоньке, вытерла лицо жестким льняным полотенцем, которое мне подала хозяйка, после чего немного пришла в себя.

— Меня зовут Татьяной Васильевной, можно бабкой Таней. — первая представилась мне хозяйка.

Я молчала, напрочь забыв, как представилась ей несколько часов назад. То, что я назвалась не своим именем, я помнила точно, только вот каким?

Пауза становилась уже явно затянутой.

— Ты не бойся меня, я никому не скажу, что ты была здесь. Вижу, неприятности у тебя большие, бежишь куда-то. Расскажи, может, я помочь тебе смогу чем.

— А вы что, всем помогаете? — от растерянности мой вопрос звучал почти по-хамски, но хозяйка почему-то не обиделась на меня, а тихо рассмеялась.

— Ладно, не хочешь говорить, не надо. Поешь, милая. Я картофельную запеканку спекла.

— Спасибо. Вы не сердитесь, у меня и, правда, неприятности. Сунула нос в чужие дела, теперь ищу, где спрятаться. Вернее, не ищу, в больницу на Березовом поселке еду, там у меня друг главным врачом работает, спрячусь там. — сама не понимая почему, я легко рассказывала бабке Тане то, что совсем не стоило бы говорить.

— Ладно, покушай. Чаек пей, я заварила с травами.

В полном молчании я быстро расправилась с вкуснющей запеканкой, выпила душистый чай, заваренный прямо в кружке, и исподлобья посмотрела на хозяйку, которая внимательно наблюдала за мной, сидя напротив.

— Тебя ведь не Аня зовут? — я, молча, кивнула. — Ладно, давай, я тебе погадаю.

Откуда-то из-под стола появилась колода карт, каких я никогда не видела. На черном фоне картонных прямоугольников были затейливо выписаны необычные рисунки.

Загорелые, покрытые морщинками пальцы ловко метали кусочки картона на старенькую скатерть. Татьяна Васильевна внимательно всматривалась в них, убирала обратно в колоду, перемешивала, наконец, на столе осталось три карты.

— Тебе угрожает смертельная опасность. — Тихо вымолвила она, глядя на карты. — Только ты не в ту сторону бежишь, куда ты бежишь, там не спрячешься.

— Меня похитили, хотели убить, — призналась я. — А где мне прятаться? И от кого, я не знаю. Я медсестрой в больнице работаю, в субботу на операции больной умер, а потом меня по голове стукнули, похитили, я еле убежала.

— Так как тебя зовут? — хозяйка испытующе глядела на меня.

— Олесей. Я, и, правда, ничего не знаю. Боюсь очень.

— Правильно делаешь, что боишься, заступиться за тебя сейчас некому.

— У меня жених — мент. — попыталась я хоть как-то упрочить свое нынешнее положение.

— Жених у тебя может и есть, только он далеко, да и в ссоре вы…

— Неужели это на картах написано? — Моему удивлению не было предела. Я всегда относилась к гадалкам и предсказателям скептически, как к фокусникам, выступавшим в цирке.

— Кому читать…  — Уже совсем непонятно ответила мне Татьяна Васильевна, быстро смешала карты на столе, резко встала и как отрезала, — Иди-ка ты спать, я подумаю, утром поговорим.

— Татьяна Васильевна, а где у вас туалет, я с утра терплю, а спросить неудобно.

— Во двор выйди, там. Да, и не мешай мне ночью, даже если увидишь чего.

Я послушно кивнула, отворила тяжелую дверь и вышла во двор дома по скрипящим ступенькам крыльца. Темнота была, хоть глаз коли. Вдруг справа от меня раздался шумный глубокий вздох. Первой мыслью было кинуться назад в избу, потом я сообразила, что это, наверное, хозяйкина корова, и пошла искать туалет. С большим трудом в кромешной темноте нащупав во дворе маленькую досчатую будку, я еще раз подумала, как в деревне только люди живут. Покинув, пожалуй что, самую экзотичную в моей жизни уборную, и, поглядев на темное небо, я поплелась спать.

Ночью я проснулась от невнятного бормотания. Выглянув из-за занавески, я увидела хозяйку, сидевшую за столом. На голову ее был накинут черный платок, на столе горела тоненькая свечка. Рядом со свечкой стояла глиняная миска, видимо с водой и деревянная солонка, в которой горкой была насыпана соль. Татьяна Васильевна взяла горсть соли, бросила в миску с водой, и внимательно начала всматриваться в миску, как будто видела там что-то недоступное моему взгляду. Окончательно оробев, я тихо залезла под одеяло, и крепко заснула.

Утром события вчерашнего вечера показались мне сном. Хозяйки в доме не было. Выйдя во двор, я увидела образцовый огород, с ровными рядами зеленого лука и зонтиками укропа. Кое-где в огороде росли красивые цветы — кажется георгины и маки. За забором из деревянных кольев, на которых вверх ногами сушились трехлитровые банки и глиняные горшки, расстилались желтые поля, кое-где перечеркнутые синеватыми перелесками. Не удержавшись от соблазна, я сорвала с грядки два крепеньких огурца и, отщипнув перышко сочного лука, пошла в избу. Но поесть так и не успела, дверь открылась, и в комнату вошел тот самый парень, который привез меня сюда сутки тому назад.

— Бабка Татьяна велела отвезти тебя до больницы. — Буднично сообщил он мне. — Сказала, чтобы ты потом к ней заехала.

— Слушай, а заплатить ей за постой, наверное, надо?

— Не надо, поехали. — И он вышел, не дожидаясь моего ответа.

Я вышла во двор и уселась в коляску уже знакомого мне допотопного мотоцикла. Мы завелись и медленно покатили по деревенской улице, сопровождаемые лаем лохматой собачонки, выскочившей из-под соседнего забора. «Реутово» мелькнула табличка, извещающая об окончании населенного пункта, и мотоцикл, выехав на асфальтовую дорогу натужно хрипя, набрал скорость.

Ведущая к больнице дорога кривлялась, как будто заметала следы, а состояние асфальта вызывало ощущение недавней бомбежки. До больницы оказалось всего ничего, каких-нибудь полтора-два километра, но ночью я дороги точно бы не нашла. Не доехав до ворот больницы метров двести, мотоциклист остановился, и как только я вылезла из коляски, быстро развернулся и уехал, как будто боялся, что я попрошу отвезти меня обратно в деревню.

Подойдя к больничным воротам, я почувствовала необъяснимый страх, но деваться мне было некуда, и я, открыв тяжелые ржавые ворота, шагнула туда, куда по доброй воле никто и никогда не заходил. * * *

В маленьком кабинете следователя районного отделения милиции было очень душно. Перечитав в который раз, написанный неразборчивым почерком осмотр места происшествия, следователь, уставший от жизни мужчина лет пятидесяти, откинулся на спинку стула, и закурил. Дело по факту смерти докторши из районной больницы под колесами грузовика он собирался отправить месяца через два в шкаф с «висяками», но что тогда делать с этим? Он взял другой листок, на котором ровным женским почерком сообщалось, что медсестра той же больницы украла три упаковки наркотического средства и скрылась в неизвестном направлении два дня тому назад, дата, подпись.

Почти все сотрудники отдела или были в отпуске, или взяли отгулы за сверхурочную работу, кто копал картошку, кто собирал ребенка в школу, посещая многолюдные школьные базары. В отдел по борьбе с оборотом наркотиков управления МВД без соответствующих мероприятий и доказательной базы дело о похищении наркотиков из процедурного кабинета сплавить не удастся. Придется следователю ехать на обыск в квартире дуры-беглянки, а для этого нужна санкция прокурора, а значит, ему нужно оформить кучу бумаг, и на рыбалку, так давно обещанную пятнадцатилетнему сыну, он так и не попадает. Чертова девка, ну что ей стоило тиснуть эти наркотики на неделю позже, он уже бы был в отпуске, копал картошку у матери на огороде, а теперь все пошло насмарку, и жена опять будет обиженно поджимать губы и молчать, всем своим видом показывая, что он никудышный муж и плохой отец.

Но что он мог сделать? До пенсии ему оставалось доработать всего три года, все в отделении это знали, поэтому ездили на нем, почем зря.

Если бы кто знал, как он ненавидел свою работу! Поддавшись на уговоры своего соседа по лестничной клетке, следователь пришел сюда после армии рядовым дознавателем. Высшего образования у него тогда еще не было, юридический он заканчивал уже заочно, постоянно путаясь в словах на экзаменах и зачетах и ненавидя про себя все эти толстенные тома с казенными формулировками законов и предписаний. Но работать в милиции тогда было некому, и он закончил все-таки институт с грехом пополам, к сожалению, поздно осознав, что кроме изнурительной работы следователя районного отдела милиции ему в органах внутренних дел ничего не светит. Идти на завод ему не хотелось, поэтому он постарался смириться с мыслью о том, что это навсегда. Все, что следователь много лет наблюдал, приходя на работу — пьяные опустившиеся бомжи, укравшие из трансформаторной будки кусок высоковольтного кабеля, молодые наркоманы, вытащившие из сумки у девушки в автобусе сотовый телефон, малолетние парни и девчонки, распивающие водку с пивом около своих подъездов — это и есть его жизнь, его территория закона.