Приключения сестры милосердия

Глава 9

Утром я проснулась отдохнувшая и бодрая. От ночных страхов не осталось и следа. План действий представлялся мне логичным и ясным. Работая в операционном блоке, я смогу незаметно перемещаться по всем пяти операционным практически во время всего рабочего дня, а значит, у меня есть шанс заметить что-то подозрительное.

Операции по пересадке органов непременно будут зафиксированы в больничном операционном списке, который вывешивается на стене оперблока каждую неделю. Для проведения подобных операций требуется шовный материал, стерильные хирургические инструменты, лекарства для проведения наркоза, операционное белье. Все это не может быть спрятано, а значит, останутся улики.

Возможность встретить кого-то из знакомых в стенах больницы меня не пугала — при больнице находилось собственное медицинское училище, где, как правило, учились те, кто жил до этого в районах нашей области, выпускников моего училища здесь определенно не было.

Старшая операционная медсестра даже не удостоила меня взглядом, сказав, что я пришла сегодня поздно, и в оперблоке сегодня уже не нужна.

— Начнешь там завтра, а сегодня иди в экстренное отделение, помоги там. Да, зайди к сестре-хозяйке за одеждой и инвентарем — сказала она, не отнимая глаз от экрана компьютера, на котором высвечивалась какая-то накладная.

Через полчаса, с трудом напялив на себя стираную выцветшую одежду, которая когда-то имела приветливый зеленый цвет, а сейчас напоминала серо-бурую «варенку» с подозрительными пятнами на куртке, я натянула до ушей зеленую шапочку и нацепила на лицо одноразовую маску, взяла в руки ведро и швабру, и приступила к своим обязанностям. Для начала мне поручили вымыть коридор в отделении экстренной хирургии. На полу в коридоре лежал новый линолеум, сохранивший первозданный резиновый запах, стены были покрашены бежевой краской, на подоконниках стояли горшочки с чахлыми цветами.

Больных в коридоре было немного — сюда поступали со всей области те, кому требовалось проведение сложных операций, технически сложновыполнимых в условиях районных больниц. Человек пять или шесть, бережно держась за животы, медленно тянулись к окну раздатки столовой, куда только что провезли тележку с большой кастрюлей, полной манной каши и тремя чайниками, от которых слабо пахло кофе с молоком.

Пожилая медсестра сидела за столом в середине коридора и что-то рисовала в историях болезни разноцветными карандашами.

— А что это вы делаете? — поинтересовалась я.

— Ты новенькая? — я явно ее не интересовала.

— Да. Санитарка. Буду в оперблоке работать. А сегодня попросили вам помочь. — Я старательно изображала глуповатую провинциалку.

— Вижу, что не сантехник. Я листы назначения оформляю.

— А почему цветными карандашами?

— Так у нас принято. Заведующий говорит, так нагляднее. — Она подняла глаза на меня и тихонько сказала — Глупость, по-моему, но ничего не сделаешь.

— А я вот поступать хочу на медицинский. В этом году провалилась, баллов не набрала, домой ехать не хочется, решила здесь поработать.

— Ну и правильно. Общагу дали?

— Да, но ненадолго, сказали до октября только.

«Версия должна быть или полностью проверяемой, или непроверяемой вообще» — я снова вспомнила любимую фразу Дениса.

Уличить меня во лжи было практически невозможно, я могла рассказать подробности поступления в медицинский институт в любой момент, даже с именами и фамилиями конкретных преподавателей, принимавших у меня вступительные экзамены.

Но других вопросов не последовало, наоборот, медсестра, полностью погрузилась в работу.

— А вы здесь давно работаете? — я старалась, чтобы мои вопросы не показались медсестре назойливыми.

— Десять лет уже. — Она явно не собиралась со мной разговаривать.

— Ну и как, вам нравится? — Я понизила голос, чтобы вопрос звучал доверительно.

— А где лучше-то? Здесь и зарплаты повыше, и общежитие дали, мы с мужем из района, так и живем с двумя детьми в малосемейке, привыкли уже. — Медсестра была явно польщена тем, что мне интересно ее мнение.

— Да, больница огромная, сложных операций, наверное, много?

— Раньше было много, а теперь стараются тяжелых больных из области по возможности не брать, дорого.

— Что дорого? — С такими обстоятельствами, как дорого лечить, я пока не сталкивалась. В нашей больнице так вопрос никогда не стоял.

— Лечение дорогое, лекарства. На одного тяжелого больного иногда месячный бюджет целого отделения за неделю уходит, вот и стараются не переводить их сюда, отказывают под разными предлогами. — Медсестра явно не осуждала свое начальство за нежелание лечить тяжелых больных.

Я не понимала, каким образом деньги всего отделения могут уйти на лечение одного больного, но продолжать эту тему не стала, чтобы не показывать свою осведомленность в тонкостях медицинского обслуживания, поэтому перевела разговор на другую тему:

— А что мне еще делать? Коридор я помыла.

— Пойди в пятую палату, там тяжелый больной, помоги там. Спроси, чем нужно помочь, там мать сидит.

Открыв дверь в пятую палату, я увидела на единственной койке в палате молодого человека. Сколько лет ему было понять сложно из-за крайней болезненной худобы. Красивый профиль, высокий лоб, кожа, похожая на пергамент. Рядом на стуле сидела женщина лет сорока в накинутом на плечи больничном халате. На тумбочке стоял стакан с водой и флакон валерьяновых капель.

— Меня прислали помочь вам. Что сделать? — я потрогала женщину за плечо.

Женщина, как будто очнувшись ото сна, перевела на меня отрешенный взгляд.

— Ничего не надо, спасибо.

— А что с ним? Извините, я новенькая. Такой молодой…

— Саркома у него. Саркома бедра. Знаешь, что такое саркома?

— Опухоль?

— Да. Он весной с велосипеда упал, ушиб ногу сильно. А через месяц нога пухнуть стала, оказывается опухоль. И растет так быстро…  — Женщина расплакалась, но быстро взяла себя в руки и полотенцем зачем-то обтерла лоб паренька. Он даже не пошевелился.

— А почему он спит?

— Боли у него сильные, наркотики вводят, вот он и спит.

— А операцию делали?

— Делали, да что толку. Опухоль огромная, даже удалять не стали.

Она опять заплакала, тихо и обреченно, как ребенок, которого обидели.

— Может, вы покушать в буфет сходите, а я с ним посижу? Только скажите мне, что делать, если он проснется.

— Спасибо, надо хотя бы чаю попить, а то с ног валюсь уже. Вы посидите, если он проснется и будет жаловаться на боль, сходите на пост, скажите, чтобы укол обезболивающий сделали. Если в туалет попросится, утка или судно под кроватью.

— Хорошо. — Она вышла, тихонько закрыв за собой дверь.

Я присела на краешек стула и внимательно начала рассматривать лежащего на кровати парня. Красивое худощавое лицо его было испорчено гримасой страдания, глубокие складки шли от носа к уголкам губ, казалось, что во рту у молодого человека что-то горькое, то, что заставляет его страдать. Красивый с горбинкой нос заострился и был словно вылеплен из воска. Не жилец, подумала я.

Таинственный переход между жизнью и смертью имеет свои признаки. Умирающий больной всегда выглядит иначе, чем пациенты, жизни которых ничто не угрожает. В медицине это называется «Маской Гиппократа» или проще гримасой страдания. Углы рта опускаются, глазные яблоки западают, дыхание становится частым и прерывистым. Иногда человек, уже подойдя к трагической черте, от которой, казалось бы, нет возврата, начинает поправляться. И сразу же меняется его внешний вид — глаза обретают ясность, лицо розовеет, гримаса страдания уходит с лица. Как правило, это происходит, когда надежда уже покинула всех, кроме больного — выживают обычно те, кто борется, цепляется за жизнь, не сдается.

Но это был явно не тот случай. Парень вдруг открыл глаза, бессмысленно обвел ими палату и хрипло попросил:

— Пить дайте.

Я тихонько наклонила стакан к его рту, приподняв его голову, он сделал несколько глотков. Видимо, это нехитрое действие было для него тяжелой нагрузкой, потому что после этого он опять закрыл глаза и с облегчением откинулся на подушку.

— Может, вы в туалет хотите? Судно вам дать?

Здесь надо сделать некоторые разъяснения. Судно — это не корабль и не лодка, так называют металлический или резиновый предмет, заменяющий больному ночной горшок.

Судно подкладывают под поясницу тем больным, которые не могут встать. Не очень удобно, но все же лучше чем спускать мочу катетером.

Утка — вариант судна для справления малой нужды у больных мужского пола. Стеклянная изогнутая посудина с узкой горловиной действительно напоминает утку. Этот факт отражен в многочисленных медицинских байках такого типа:

Здесь все должны засмеяться, но такой юмор, по-моему, понятен далеко не всем.

Минут через десять мои мучения кончились — из буфета вернулась измученная мать безнадежного пациента, и я с облегчением покинула палату, подумав, что в отделении онкологии не согласилась бы работать никогда.

Время было обеденное, в больнице работал буфет для сотрудников, и столовая для сотрудников и посетителей. Светиться особо не хотелось, но рассчитывать, что в первый день работы меня покормят в раздатке на халяву больничной едой, не приходилось, и я решила рискнуть. Шапочку, правда, снимать не стала, наоборот надвинула ее поглубже на лоб, надеясь, что никого знакомого я здесь не встречу.

Пахло в буфете какой-то кислятиной, я решила быть осторожной, поэтому взяла тарелку молочной лапши, пирог с изюмом и стакан чаю. Неторопливо жуя, я внимательно рассматривала посетителей буфета. Никого знакомого я не увидела, но тут мое внимание привлекла пара посетителей, видимо муж и жена, сидевшие за соседним столиком довольно близко, так, что я могла слышать обрывки их разговора.

— Когда он обещал?

— Через неделю крайний срок, иначе может быть поздно.

— Сколько?

— Сто тысяч, плюс анестезиологу и медсестре по десять тысяч.

— Долларов?

— С ума сошла?! Рублей…

— Все равно дорого!

— А ты знаешь, что официально — еще дороже. И сроки там…  сама понимаешь.

Женщина заплакала, закрыв лицо руками.

— Господи, она такая маленькая, девочка моя…

Я насторожилась. Детского отделения в Центральной больнице не было, о ком тогда они? Лезть с расспросами не имело смысла, и я решила проследить за семейной парой. Вскоре они поднялись и медленно пошли к выходу. Мужчина держал женщину под руку, как будто боялся, что она упадет. Выйдя за дверь из холла больницы, они сели в новенькую синюю Мазду. На всякий случай я записала номер в записную книжку на Славином телефоне — покупать новый телефон было не на что, а оставлять без связи Слава меня не захотел.

Я попробую «пробить» данные владельца по электронной базе. Остальное будет делом техники — в городе всего несколько детских больниц, узнать в какой лежит маленькая девочка, и какой у нее диагноз я легко смогу по телефону приемного покоя или стола справок. По привычке еще с советских времен справки по телефону дают, не спрашивая, кто звонит и зачем, и объясняется это просто. На столах справок за мизерную зарплату, как правило, не работают, а дорабатывают пожилые женщины. Бдительностью они явно не страдают, и поэтому получить у них любую информацию довольно просто. Про одну такую историю мне рассказывал как-то Денис. У них было громкое дело — в больнице убили какого-то засекреченного свидетеля обвинения местного авторитета. У бандитов были данные, что прячут свидетеля в одной из больниц, они просто обзвонили все стационары и узнали у словоохотливой старушки со стола справок даже номер тщательно скрываемой палаты, где прятался от криминальных структур наивный свидетель.