Караваджо, или Съездить в столицу, развеяться

ЭКСПЕРИМЕНТАТОР АЛЁША

Внимательное наблюдение за больным палаты № 21 продолжалось. После его тревожного крика ждали каких-то новых проявлений жизни. И через несколько дней они были замечены. Но они были совсем не такими, какие ожидали увидеть те, кто ждал улучшения его состояния. Вместо проявлений положительной динамики тело вдруг стал сотрясать озноб, лоб покрыл холодный пот. Полагали, что начался переход из состояния летаргического сна в коматозное. Самостоятельное дыхание стало совсем малозаметным, пульс трудно уловим. На внешние раздражители организм не откликался. Подключили ИВЛ — аппарат искусственной вентиляции лёгких. Угасание жизни сопровождалось быстрым охлаждением тела. Оно покрылось настолько ледяной на ощупь испариной, что сестра, притронувшаяся рукой в медицинской перчатке к его лбу, в испуге вскрикнула. Прошло несколько дней и состояние летаргического больного палаты № 7 снова стабилизировалось

Врачи постепенно утрачивали интерес к этому пациенту и все реже заглядывали к нему в палату. И если ранее в ординаторской лечащему врачу пациента палаты № 21 приходилось ежедневно отвечать кому-нибудь на вопрос: «Как он там?», то теперь это происходило лишь от случая к случаю.

Лето — время практики для студентов медвузов. Алёша Ветров принадлежал к числу студентов, которых нередко называют «ботаниками». То есть был он немножко не от мира сего, увлекающийся идеалист. Он собирался стать нейрофизиологом и на практике в клинике очень заинтересовался случаем с больным палаты № 21. С разрешения заведующего отделением он буквально дневал и ночевал рядом с «летаргиком».

Он перепроверил все показания, повторно провёл анализы, в том числе те, которые ранее не проводились, изучил химические формулы всех лекарств, которыми потчевали больного. В главной российской библиотеке нашёл несколько старинных медицинских манускриптов, где описывались случаи возвращения к жизни летаргических больных. Он очень сожалел, что не уделял раньше должного внимания изучению иностранных языков, но кое-какие рецепты из немецких и французских средневековых трактатов он извлёк, благодаря добросовестной зубрёжке в институте латинской медицинской терминологии. Зачёт по латыни он сдал лучше всех в группе.

В лаборатории больницы Алексей так увлёк своим энтузиазмом заведующего, что ему разрешили иногда проводить химические эксперименты и даже позволяли иногда пользоваться центрифугой. Практикант поставил перед собой задачу вывести находящего в летаргическом сне из этого состояния и вернуть его к активной жизни. Принёс из дома триммер и, проявив незаурядные навыки брадобрея, привёл Старика во вполне приемлемый вид. Помогал нянечке переворачивать и обтирать больного во избежание образования пролежней. Заметив, что медсестра, отвечающая за кормление пациента, делает это наспех и без должного тщания, он взял эту процедуру на себя, стал кое-что из еды приносить из дома.

Но обязанности санитара никак не могли удовлетворить будущего врача. Он разрабатывал тактику вывода летаргического больного из состояния сна. Он обратился к заведующему отделением со своими предложениями. Тот отнёсся одобрительно к поискам практиканта, но проводить какие-либо серьёзные эксперименты посчитал преждевременной затеей.

Алексей был готов тайно проводить свои опыты, но кроме Спящего в палате были ещё два пациента, и он не решился приступить к делу. Но «ботаники» везучие люди. В том крыле здания, где находилась палата Спящего, начинался ремонт и больных «распихивали» по другим палатам. Но и их не хватало. Использовали даже подсобные, более-менее пригодные, помещения. И Алёша сообразил, что можно воспользоваться случаем, для отдельного размещения Спящего. Он нашёл на первом этаже небольшую узкую комнатку под номером 7, которая образовалась в результате деления капитальной перегородкой технического помещения. Там сейчас хранилась кое-какая устаревшая медицинская аппаратура, но при компактном её размещении в углах у окна освобождалось достаточно места для одной кровати, тумбочки и стула. Для летаргического больного особой стерильности не требовалось и практиканту разрешили временно перевезти туда Спящего

В тайне от всех Алёша приступил к своим экспериментам. Он вводил больному перорально и ректально препараты, как известные, но ранее не применявшиеся в подобных случаях, так и смеси собственного изобретения. С применением грелки и сухого льда резко менял температуру тела, пропускал через него слабый ток. Результат был нулевым, что чётко фиксировали многочисленные датчики, подключённые практикантом к телу и голове больного. Алексей воспользовался оборудованием, обнаруженным им в комнатке. Хотя приборы были старыми, но многие работали вполне сносно.

Под влиянием средневековых алхимиков и эскулапов Алёша пришёл к выводу, что путь к «оживлению» летаргического больного проходит через его сосуды. Нужно было обогатить кровь дополнительными химическими элементами. А для этого требовалось ставить больному капельницу, чтобы ввести в вену соответствующий раствор. Алексей разработал состав такого раствора, который, по его мнению, мог вскрыть резервы мозга и одновременно запустить физическую активность тела.

Но сосуды больного были столь вялыми, практически незаметными, что он не рискнул бы даже попробовать ввести в них иглу. Нужна была помощь искусной процедурной сестры, чтобы поставила катетер, к которому он смог бы уже сам подключить систему.

Ботаники-мальчики, как правило, нравятся таким же ботаникам-девочкам. Среди медсестёр клиники была такая — романтичная, не всегда понятная окружающим, но неизменно доброжелательная особа лет тридцати. Лена увлекалась эзотерикой. В сестринской про неё говорили: "с закидонами, но своя, не продаст". Больные её обожали за неизменно весёлый нрав и ловкость, с какой она выполняла самые болезненные процедуры. С первого дня появления Алёши Ветрова в больнице они с Леной общались так, как будто были знакомы ранее не меньше ста лет. Именно она первая стала называть его просто Алёшей вместо прежнего официального имени — Алексей Леонидович, каковым его представил коллективу завотделением.

Медсестру Лену покорило отношение юноши к спящему пациенту, его желание вернуть больного к жизни. Она была единственной, кому он шёпотом рассказывал о том, какие манипуляции выполняет и получал от неё горячее одобрение. Сердобольность вообще была свойством её натуры. Она возмущалась врачами, фактически признавших обречённость спящего пациента. Как-то в разговоре у них зашла речь о том, что у этого человека, возможно, нет родственников. И они единодушно решили, что выполнят их роль в час его кончины, если родственники к тому времени так и не обнаружатся.

Поэтому Алёше Ветрову не стоило больших трудов уговорить Лену как-нибудь незаметно поставить катетер. Ради спасения страждущего она была готова пойти ещё и не на такое. По его же просьбе она незаметно внесла в палату стойку для капельницы и закачала в банки с физраствором препараты, изготовленные юношей. Их легко можно было спрятать среди техники в комнате у окна.

Под разными предлогами практикант время от времени задерживался в отделении, а слишком припозднившись, и оставался там на ночь, напрашиваясь в помощники дежурному врачу. Первую капельницу он подключил к катетеру после отбоя в больнице. Для начала он установил самый минимальный режим дозирования. По его расчётам полный цикл капельницы должен был завершиться не ранее, чем через два часа. Он и просидел все эти два часа рядом с больным, не спуская с него глаз.

Первый опыт не дал результата, впрочем, на немедленный эффект юноша и не надеялся. Боясь разоблачения своих своевольных действий, Алексей тем не менее повторил капельницу ещё несколько раз, постепенно увеличивая дозу своего снадобья. Ему везло — в процессе этих процедур ни дежурная сестра, ни дежурный врач не заглядывали в палату, целиком полагаясь на самого практиканта. Да следы своего «преступления» он старался быстро и аккуратно ликвидировать: снимал и выносил на мойку банки из-под своей «алхимии», как называла Лена его микстуры.

В тот вечер, сделав очередную капельницу, Алёша отправился в соседнюю палату, где приметил свободную койку, чтобы прилечь. Спать не хотелось, он закинул руки за голову и задумался, как быть, если его тайный эксперимент не даст результата. С какого-то момента его стал раздражать посторонний шум, что-то вроде монотонного бормотания. Он подумал, что в палате кто-то бредит. Сел на кровати, прислушался, шум шёл из коридора. Наверно, больные, страдая бессонницей, где-то языки чешут. Он вышел, бормотание стало громче. Пошёл в одну сторону, звук стал отдаляться, вернулся, пошёл в другую. Он не поверил своим ушам. Шум шёл из седьмой. Кому пришло в голову устраивать разговоры у постели полумёртвого человека?

С тех пор, как практикант стал осуществлять свои манипуляции со Спящим, он оставлял дверь палаты открытой, если находился где-то рядом. Мало ли какой эффект окажет капельница. Так было и в этот раз, дверь в палату он оставил приоткрытой. И оттуда звучал монотонный голос. Он вошёл и замер в изумлении.

Голос шёл с кровати и был приглушен и неразборчив из-за дыхательной маски. Практикант снял маску. Полилась, вполне разборчивая, местами даже рифмованная, русская речь, напоминающая классическое монотонное чтение авторами своих стихов. Алёша сообразил сразу включить диктофон на своём телефоне, положил его рядом с говорящей головой и бросился в ординаторскую за дежурным врачом.

Спящий говорил с перерывами ещё минут сорок. Приборы высвечивали обычные для спящего показания давления, пульса, температуры. Дыхание стало более заметным, больной дышал самостоятельно. Дежурный врач записал в журнале, что у летаргического пациента было замечено состояние близкое к бредовому. Он затруднился назвать причины такого явления.

Единственный, кто не то что догадывался, но был абсолютно уверен, в чем причина такого изменения состояния пациента седьмой палаты, был Алёша Ветров. Вместе с дежурным врачом он прослушал запись монолога Спящего. Это не было бредом в полном смысле слова. Речь отличалась местами чёткой ритмической упорядоченностью. Она состояла из отдельных более или менее продолжительных кусков, между которыми говорящий от несколько секунд до минуты как бы отдыхал.

Оратор явно тяготел к рифмованию своей речи. И врач, и практикант, мало что понимали в стихотворчестве. А тематическую составляющую монолога врач определил, как «бред философствующего пенсионера пессимистического настроя». Юноша возразил:

— Почему бред? Может это просто размышления пожилого человека о жизни?

— Может и так, — не стал спорить врач. — Проснётся, спросим.