Ушма

Глава 1

Анюта порывисто поднимается и требовательно смотрит на меня. Её серо-голубые глаза черны, губы плотно сжаты. В последние дни она была сама не своя, а уж я её разной повидал.

— Идём! — говорит она.

— Куда?

— Узнаешь!

Я вздыхаю. Сидеть в густой тени старой черёмухи у пожарного щита в такую жару самое милое дело, но по тону ясно, что спорить бессмысленно. Для вида сопротивляюсь.

— Жара же… а тут тенёк…

— Идём! — нетерпеливо повторяет Анюта. — Там тоже тенёк.

Я что-то ворчу. Жара и правда дикая. Дачи плавятся от зноя. Дождей с мая не было. Зелень пожухла и обмякла, точно уже конец августа, хотя только-только июль наступил. Даже купаться и то лень, а тут идти непонятно куда… Как могу тяну время.

— Так куда идти то, а?..

— В лес. Покажу кое что.

— А может потом?..

— Сейчас. Или боишься?

Анюта разглядывает меня в упор. Её губы кривятся в коронной усмешке. Этого ещё не хватало! Поворачиваю голову и презрительно сплёвываю. Плевок выходит сухим и жалким, но всё же.

— Вот ещё… — говорю. — Чего я там в лесу не видел то?..

— Её…

— Кого её? — спрашиваю, а у самого мороз по коже.

— Знаешь кого, — зло бросает Анюта. — Идёшь или нет?

Я вскипаю.

— Говори толком, а иначе сама иди, мне и тут хорошо…

Но Анюта как будто меня не слышит. Её и без того бледное лицо становится белее белого, рот полуоткрыт. Она словно вслушивается во что-то.

У меня бегут мурашки. Вчера с ней тоже такое было, но всего раз, а сегодня уже дважды за утро. Может заболела? Сама то она никогда не признается — гордая. В том году мизинец себе на ноге сломала на озере, так шла обратно как ни в чём ни бывало. Только у самого дома расплакалась, когда совсем уже на ногу наступить не могла. Я ей ещё помочь хотел, но она всё равно отказалась, сама доковыляла. Может ей и сейчас плохо, а она виду не подаёт…

Разглядываю Анюту, пытаясь понять, что с ней не так. Задачка не простая — она та ещё актриса.

Солнце неуклонно подбирается к нашему укромному уголку. Ещё полчаса, и тут тоже будет пекло, но тогда можно будет спрятаться у её забора, а потом уже обед скоро…

Стая стрижей с криком пикирует на нас и упруго уносится ввысь. Где то надсадно гудит водяной насос, выкачивая остатки воды из пересохшей канавы. Беспокойно ёрзаю на месте. Наконец Анюта «просыпается».

— Пойдём, — говорит она хрипло, словно никакой паузы в разговоре не было. — Не понравится — можешь меня крапивой отхлестать. Сколько захочешь. Ну!?

Вот же неугомонная! Ладно, хоть какое-то развлечение…

Нехотя поднимаюсь и бреду за ней по переулку. Майка липнет к телу, макушку нещадно припекает. Что же дальше то будет?..

Проходим вымершие от жары участки. Анютин самый последний, дальше — лес в котором воды больше чем деревьев. Весной, когда болота разливаются, вода иногда к самому её крыльцу подходит. У неё даже фото есть — её дом в огромной луже отражается. Мрачная такая фотография, но красивая. Она ещё говорит, что если присмотреться, то видно, что на втором этаже кто-то чёрный в окне стоит. Только в доме никого не было, когда фотографировали, Олег — отец её, один приезжал тогда. Получается, что это призрак в окне. Так она говорит.

Страсти разные рассказывать она любит. У неё прямо талант. Даже завидно иногда. Такое напридумывает, что волосы дыбом. Лучше неё только Настюков расскажет, но он то взрослый, старожил, всё тут исходил. Истории у него вроде и не страшные все, а жуть берет. Это уметь надо. Но с другой стороны, ему и легко. Он и на Чёрной гриве не раз бывал и на пустошах, и в урочища разные пробирался, и даже на немецком кладбище, говорит, был однажды. Там, где пленных немцев после войны хоронили, которые на торфоразработках работали. Ни камня, ни крестика им не полагалось. Так он рассказывал. Просто в яму торфяную бросали их, водой чёрной наполовину залитую, закидывали сверху чем придётся и поминай как звали. Придёшь на такое кладбище и не узнаешь даже. С виду обычная старая вырубка в лесу, заболоченная, где куст торчит, где осинка, коряги повсюду уродливые… Только, говорит, тихо там очень… Даже чайки помалкивают, стороной летают…

Он туда раз по пути к пустошам забрёл, думал отдохнуть как следует, костёр разжечь, перекусить, — посидел-посидел, да не вытерпел — дальше пошёл. А что случилось то, спрашиваю? Да ничего, говорит, вроде и не случилось… Только сижу я там один, вокруг ни души, во все стороны далеко видать, а кажется, что тебе в спину кто-то смотрит… Я уж, говорит, и так повернулся и эдак — бесполезно… Со всех сторон глядят… Хуже, чем на пустошах… А потом и вовсе кто-то по имени меня позвал… Негромко так, будто метров с пяти… Тут уж я, честно говоря, струхнул малость… Вещички собрал и дальше потопал… Оно сразу и пропало всё… На болотах самое неприятное, это на месте сидеть, а пока идёшь — нормально…

Тут я с Настюковым на все сто согласен. Ходить по болотам жутко, особенно одному, но на месте стоять ещё хуже. А уж если ночевать там приходится, так просто кошмар. Мы когда с отцом в прошлом году ночевали в палатке на острове, километрах в трёх от дач, на ночную рыбалку ходили, так я глаз не сомкнул. Всё казалось, вздыхает кто-то рядом, шепчет что-то, бродит вокруг. А островок то наш маленький, особо не расходишься, если только не по воде… Я уж раз высунулся, фонариком посветил, два, три, да без толку. Под утро ещё туман наполз, густой как сметана — вообще ничего видно не стало, только верхушки деревьев. Тут совсем жутко стало. Всё мерещилось, что из воды выползает кто-то и к палатке пробирается. Хорошо ещё летом светает рано, хоть поспал потом немного, а то совсем грустно бы было. Правда окуней мы тогда в конце концов отличных натаскали, 24 штуки, все как на подбор. Но ночь ту всё равно не забыть. Никакие окуни такого не стоят.

Я с той поры Настюкова особенно зауважал. Он то на болотах часто ночевал, и всё один преимущественно. Такой уж он человек. Ни под кого подстраиваться не любит. Сам дом строит, сам участок обрабатывает, сам по лесу гуляет. Жена на дачу нос особо не кажет: не очень ей места наши нравятся, а дети так и вовсе, как подросли так в полный в отказ. Не поедем, говорят, мы в Шатуру эту вашу больше никогда. Ну и не ездят. Понять можно — болота… Вот он и справляется сам, как умеет. По-простому. Борща наварит ведро на неделю, да макарон кастрюлю большущую, и порядок. А на следующую неделю — щи и гречка… Раньше он ещё верши ставил, на карася, но потом бросил — бобров развелось кругом много, заплывают внутрь и тонут. Раз, говорит, пришёл верши проверять, так во всех пяти бобрята мёртвые… С тех пор он их не ставит, всё больше по грибы да ягоды. Хотя ружьишко у него имеется. Одноствольное, 16 калибра. И патронов прилично. Он его под диваном прячет. Иногда на уток с ним ходит, но стрелок он скверный, ни разу не попал. А мне не даёт — мал ещё… Да я, между прочим, из лука своего лучше чем он из ружья стреляю. Вырасту, выкуплю у него ружьё его. Всё равно оно нигде не зарегистрировано, а для дачи в самый раз.

Меня если на болота отпускают, так только с Настюковым. Он по всем тропкам хоть с закрытыми глазами пройти может, не заплутает, не оступится. Ну и расскажет про всякое, без этого никак. Есть у него одна история жуткая, про хозяйку здешнюю, ведьму болотную. Я как в первый раз её услышал, так не то что в лес ходить боялся, купаться неделю на озеро не ходил. Потом полегчало немного, но всё равно как про неё слышу, всё аж сжимается. Собственно это и не история даже, а так, пугалка местная — не то сказка, не то легенда. Только Настюков так образно рассказывает всегда, что всё в душу западает. Ну и эта запала, будь она не ладна…

У Анюты всё иначе. «Другой типаж». Её послушать, так никуда особо и идти то человеку не надо. Ни в дома заброшенные, ни в подземелья укромные, ни на кладбища старинные. Все чудища и так рядом бродят, даже звать их не нужно. Знай себе смотри внимательно, да только украдкой, чтоб не попасться, а то несдобровать… Она и рассказывает по другому, не как Настюков. Тот всех показывает обязательно: хоть лешего, хоть кочергу. «Настюков имени Чехова» — отец его называет. Помню, в последний раз, он нам рассказывал, как крокодил с удавом борется. Так в образ вжился, что даже стол нам в хозблоке опрокинул. Хорошо самовар к тому времени остыл уже… Он и в жизни такой, чуть что — уже на взводе, глаза горят, в первых рядах. Я, говорит, коммунист! В 1945 два раза на фронт сбегал, да слава богу не взяли, совсем ещё мальчишка был. А брата старшего взяли. Так и сгинул он, ни ответа ни привета. Словно и не было человека. Только сестра и осталась у него. В калининград уехала. Пишет иногда, к себе зовёт, но он ни в какую.

Анюта таких кривляний не любит. Ей костюмы да декорации не нужны. Она всегда спокойно рассказывает, будто гипнотизирует. Сядет напротив тебя, платье на коленочках не спеша разгладит, волосы на затылке двумя руками поправит, пылинку с пальцев смахнёт, а потом только начинает. Говорит негромко, размерено, иногда почти шепчет. Вроде и не рассказывает, а так, болтает о пустяках разных. То да сё, но только тон у неё сразу другой, не спутаешь, это я быстро заприметил. Точно струна натянутая в темноте гудит, а кто трогает её непонятно…

И вот болтает она так, болтает, в глаза не смотрит, журчит как вода, а уже жутко становится, а она и не начала ещё. Потом вдруг глянет на тебя, глазищами своими огромными, и начинает рассказывать, вкрадчиво так, бережно, слова словно карты перед собой раскладывает, будто и нет никого, будто одна она сидит, да сама с пустотой болтает. О том, какие сырники замечательные сегодня утром ей мама приготовила… Очень вкусные, особенно с клубничным вареньем… Мама редко варенье варит, но зато уж как берётся, так просто пальчики оближешь… Она 6 штук съела и ещё бы смогла, да не выспалась… Почему?.. Дети мертвые опять ночью приходили… У неё из окна всех не видно, только одного, но если на веранду выйти, то не спутаешь… Фонарь то от них не близко, забор и калитка в тени получается, но там они все стоят, если приглядеться… Кто постарше, кто помладше… Сколько?.. Не знаю сколько… Всех не видать… Может десять, а может и пятьдесят… Ночь же… Я занавеску то не трогаю на веранде, чтоб они меня не увидали и стою тихонько… И они стоят, не шевелятся… Только глаз не нужно отводить… Отведёшь — исчезнут… А потом опять появятся… Только уже не там, где были…

Я от таких рассказов вообще потом спать не могу. Кошмар на кошмаре. Но интересно! Сейчас у неё новая история… Про тень, что у неё на втором этаже живёт, а по ночам по лестнице вниз спускается и ходит по коридору взад вперёд мимо её двери… На человека похожа, только чёрная вся и руки длинные, ниже колен… Иногда встанет за её дверью и стоит, слушает, а иногда внутрь заходит… Сядет на кровать и давай ей книгу читать какую-то… Слов не разобрать толком, но книга ужас какая страшная… Шевелится вся, извивается, как волосы под водой и тоже чернее некуда…

Как ей только в голову приходит то такое?! Ладно я, страшилки разные про кладбища да про вампиров в компании нашей рассказываю — обычное дело — а тут… Дело даже не в фантазии наверное, просто она каждый раз так убедительно говорит, будто и правда всё это видела. И детей мертвых, и Тень, и цветы ещё какие-то жуткие, что по ночам у неё на потолке иногда расцветают. Про всё короче. Иногда рассказывает, а сама чуть не плачет от страха, я же вижу. Мурашки по рукам так и бегают у неё, и глаза на мокром месте. Только она всё равно продолжает, и пока всё что хотела сказать не скажет, не остановится. Характер.