Ушма

История то обычная. В округе таких пруд пруди. Вроде как дети у одной женщины молодой на болото ушли, за ягодами, и пропали. Мать, понятное дело, искать их пошла. Искала-искала, да не нашла, только вещи кое какие на краю болота подобрала и всё. Сгинули дети её. Утопли. Уж она горевала, уж она убивалась, никак успокоится не могла. Всё ходила по болотам, бродила, да детей своих звала. Хоть, говорит, мёртвых увидеть, хоть, говорит, в последний раз к сердцу прижать, а там уж будь что будет… Раз так брела она брела и вышла к речке. Только хотела по мосту её перейти, как вдруг слышит голос с той стороны:

— Хочешь детей своих снова увидеть?.. Хочешь к сердцу прижать?..

— Хочу, — говорит женщина. — Больше жизни хочу!

— Тогда крестик свой сними и иди прямиком в воду… Сразу их и встретишь обоих… Заждались они тебя, горемычные, ох как заждались…

Мать, не долго думая, крестик с шеи сняла, на кустик повесила и с моста в воду прыг — и сразу на дно. Да только напрасно. Обман всё это был. Утопиться то она утопилась, а детей своих не встретила, только болотной ведьмой сделалась. Бродит с той поры по болотам без устали, всё детей своих ищет… А коль своих не находит, так чужих прибирает… Особенно тех кто поменьше… Голос у неё ласковый, точно шёлк… Рука левая тонкая, белая, не смотри что вода с неё капает… Всем на загляденье баба, да только вот вторая половина у неё мёртвая… Оттого она всегда боком идёт, а правую руку свою, чёрную, за спиной прячет… Кого она той рукой ухватит — тому уже не вырваться… Уведёт за собой под воду и с концами… Зовут её тут по разному, кто то — Хозяйкой, потому как все болота в округе её владения, а кто то по старинке — Ушмой, потому как в речке Ушме она утопилась, аккурат у последнего моста на старой дороге…

Такая вот история. Речушка эта, к слову, и правда есть, хотя и не на каждой карте отыщешь. Но я нашёл. Километрах в трёх от дач петляет. Тонкая, как нитка, но длиннющая. Настюков говорит, что когда тут болота при советской власти осушать в очередной раз удумали, — дорогу узкоколейную прокладывать, — Ушме новое русло сделали, а старица её до сих пор аккурат рядом с дачами идёт…

Только ничего у них тогда не вышло. С дорогой в смысле. Речку то они вроде подвинули, но болота ещё пуще разливаться начали. Ошиблись они где то. Бились они бились — да и плюнули. Особенно после того, как тут целая бригада померла. Решили дорогу восточнее делать, у Шатуры, там дела у них лучше пошли. А бригада вся умерла, в один день. Все 9 человек. Приехала смена, а никого нет — техника стоит, вагончик заперт, ничего не сделано… Они туда, сюда, а потом вагончик то открыли, а они внутри… Больше дело было, из Москвы даже следователи приезжали, всё местных расспрашивали, но ничего особо не узнали. А чего узнавать то и так всё ясно — потревожили они Хозяйку, та их и сгубила всех разом.

Отец про тот случай тоже слышал. Говорит, дело там простое было — спиртом они все неправильным отравились. Но тут, редкое дело, Настюков со Степанычем солидарны, не переубедить — ведьма их сгубила и точка. Отец не спорит — ведьма так ведьма. С Настюковым вообще спорить себе дороже. Ещё обидится. Мужик то он хороший, всегда поможет, два раза просить не придётся, а приврать так это каждый любит, только не у всех так складно получается. К тому же, как говорит Кузьмич, спирт ведьме не помеха…

Брожу погружённый в свои мысли взад вперёд по анютиному переулку. Солнце ещё высоко, но в низине уже сгущаются первые тени — предвестники ночи. Как только закат зальёт небо кровью, тьма выползет с болот, затопит лес и устремится к дачам. Крепостной ров фонарей задержит её, но лишь на полчаса. Затем она поглотит улицы, навалится на дома, прильнёт бездонными глазами к помертвевшим окнам, и призраки будут восседать на её безбрежной спине…

— Эй, ты чего встал, заходи! Свифт на привязи.

Я вздрагиваю. Анюта машет мне с крыльца. Наконец то! Быстро надеваю рубашку. Анюта ждёт. Она снова девочка-припевочка — причесанная, умытая, в новом платье и даже царапины на щеке не видно. В своей нелепой клетчатой рубашке я кажусь рядом с ней деревенским увальнем, но мне и дела нет. Чай, рубашка, этикет — пустые слова. Меня манит одно — бильярд. Все знают, что на втором этаже у них есть немыслимая роскошь — настоящий бильярдный стол и деревянное кресло-качалка. Олег сам все смастерил. Только вот гостей он туда почти не водит, тем более мальчишек. Я и чай то у них всего два раза пил. И то, в первый раз с отцом приходил, после той аварии, так что это не в счёт. Неужели и правда сыграем? Или опять обманет? А вдруг Олег не разрешил на самом деле, а она соврала мне?..

Мама Анюты встречает меня у стола. У неё уставший вид. От жары наверное.

— Добрый вечер, Алексей!

— Добрый вечер, Галина Владимировна!

— Ты как раз вовремя. Садись. Чай готов.

В крошечной гостиной душно. Вкусно пахнет деревом, кухней и сухими травами. Анюта чинно разливает чай. Мама рассеянно улыбается. Я пытаюсь ничего не уронить. Беседа не клеится, но никто и не настаивает. Всё разморены и погружены в свои мысли.

От чая и волнения меня бросает в жар. Рубашка начинает прилипать к телу. Хочется все сбросить и выскочить на улицу голышом. В слепой надежде проверяю верхнюю пуговицу рубашки, но и она, и последующая уже расстёгнуты, а дальше нельзя — этикет… Решаю, что если после всех этих мучения мы не сыграем в бильярд, я точно Анюту задушу.

Зло макаю печень в чашку и грызу его забыв про все приличия. Чёрт бы вас всех побрал с вашими дурацкими правилами! Слушаю, киваю головой, что-то говорю. Спина насквозь мокрая, аж передёргивает всего, но я заложник чайных условностей. Господи, когда же всё это кончится?! Анюта тоже не находит себе место и поминутно глядит на часы на стене. Иногда мы обмениваемся заговорщицкими взглядами и это придаёт мне сил.

К счастью, через 20 минут наше чаепитие неожиданно заканчивается. Мама вдруг внимательно смотрит в пространство за моей спиной, потом жалуется на головную боль, быстро встаёт и уходит на кухню. Это выглядит странно, но размышлять об этом мне некогда: Анюта уже тянет меня на второй этаж. Её глаза снова черны, но мне все равно. Я не верю своему счастью. Быстро поднимаемся по узкой лестнице и открываем люк. Он легче чем кажется. Ступаю на деревянный пол как на поверхность Луны. Я в святая святых! Как долго я об этом мечтал! Будет что завтра рассказать Кольке. Уж он обзавидуется…

Наверху тоже душно, но теперь я готов терпеть. Жадно оглядываюсь по сторонам. Интерьер подчёркнуто спартанский, как и везде в доме. Стены обшиты вагонкой, в центре большой бильярдный стол на толстых ножках, слева узкий диван, справа — журнальный столик с проигрывателем и кучей пластинок. По другую сторону высится громоздкое кресло-качалка покрытое толстым пледом, рядом с ним высокий торшер с большим ярко-красным абажуром. За каминной трубой кипа старых журналов и какие-то рыболовные снасти. Над ними, на толстой бельевой верёвке висят пучки мяты и зверобоя. Идеально!

Пока я таращусь по сторонам, Анюта закрывает люк, распахивает окно и без лишних слов протягивает мне кий.

— Разбивай!

— А правила?

Она сухо объясняет. Я сдержано киваю. На зелёном сукне уже все готово. Матово поблескивает треугольник шаров, в углу ютится кусочек мела. Беру его и неловко натираю кончик кия. Мне немного досадно, что Анюта сама уже всё расставила, но ничего, лиха беда начало. Неспешно примериваюсь, делая вид, что знаю, как бить. Рука предательски дрожит и Анюта нетерпеливо шипит мне через стол:

— Бей уже! Сильно бей!

Она опять сама не своя. Лицо перекошено, глаза лихорадочно блестят. Того и гляди укусит.

Разбиваю как могу. Шары звучно разлетаются по столу. Один влетает прямиком в лузу, а ещё один зависает над ней. Для первого раза неплохо. Примериваюсь для нового удара. Бах! Ещё один шар внизу. Неужели мне это не снится и я играю в бильярд у Анюты дома! Чудеса… Затаив дыхание обхожу стол в поисках новой позицию для удара. Вдруг слышу недовольное сопенье Анюты, звучный хлопок, а следом громкий шёпот:

— Помоги! Да помоги же!

Удивлённо поворачиваюсь. Анюта стоит на коленях за каминной трубой. Стопка журналов откинута в сторону. Она внимательно исследует пол, потом вцепляется пальцами в одну из досок доску и безуспешно пытается её поднять. В ярости она снова бьёт по ней ладонью и поворачивается ко мне.

— Ну чего смотришь?! Помоги! Только сначала бей.

— Но…

— Просто бей, чтоб мама думала, что мы играем. Бей и иди сюда!

Я ничего не понимаю, но послушно бью и подхожу к Анюте. Мне вдруг становится трудно дышать. Точно я заполз в узкий погреб и за мной закрыли дверь. Перед глазами бегут пятна. Мне кажется, что весь пол и часть стены вокруг Анюты залита черной краской. И сама Анюта тоже перепачкалась — её руки черны по самые плечи, а ещё одно большое пятно расплывается на её груди. Голос Анюты приводит меня в чувство. Пятна исчезают.

— Нужно вытащить эту доску, — говорит она с ноткой истерики. — Раньше она легко открывалась! Я помню!

Она снова пытается поднять злополучную доску ногтями. В её глазах блестят слёзы.

— Её нужно вытащить! Пока папа не вернулся! Понимаешь?

Понимаю лишь то, что вопросы стоит отложить на потом. Сажусь на корточки и внимательно осматриваю доску. Сантиметров 40 в длину и около 25 в ширину, с виду крепкая. Место тут неприметное, поэтому пол явно набирали из остатков, но сделано всё по-олеговски аккуратно. Только вот поднять эту доску просто так не получится — в неё аж целых четыре гвоздя забито. Намертво. Качаю головой:

— Руками её не поднять. Инструмент нужен…

— Сейчас! — Анюта судорожно шарит под диваном и протягивает мне огромный ржавый гвоздодёр с одним ушком. — Вот! Другого нет. Только, пожалуйста, поторопись, а то папа скоро вернуться должен…

— А как же бильярд?..

Мои вопрос повисает в воздухе при виде отчаянья на лице Анюты. Ясно… Вот и поиграли… Начинаю ковыряться с доской, а сам пытаюсь понять, что всё это значит и что со мной сделают родители, когда узнают, что меня застукали за выламыванием пола в гостях у Анны Олеговны… Никогда больше с ней никуда не пойду и делать ничего не буду! Никогда!

Доска никак не поддаётся. Анюта бьёт по шарам и поминутно заглядывает мне через плечо, спрашивая, как дела. Дела от этого быстрее не идут. Я начинаю злиться и отпихиваю её локтями. Она снова уходи к столу. Между ударами мы оба прислушиваемся, не скрипит ли внизу лестница, но её маме похоже нет до нас дела.

Пот заливает глаза и капает на пол, один палец уже в крови, но я никак не могу найти хоть малейшую щель, чтобы засунуть кончик гвоздодёра глубже чем на миллиметр. Наконец, догадываюсь взять со стола шар и использовать его как молоток, чтобы вогнать железо в дерево. Дело идёт на лад. От напряжения забываю про всё на свете и внезапно понимаю, что в комнате стало очень тихо. Резко оборачиваюсь. Анюта замерла спиной ко мне у стола как гигантская сломанная кукла. Голова наклонена в сторону, в руке позабытый кий. У меня бежит холодок по спине. Хочу её позвать, но во рту сухо. Встаю, не выпуская гвоздодёра из рук, и толкаю левой рукой шары на столе, чтобы привлечь её внимание. Это действует. Кукла оживает, поворачивается и смотрит на меня. Лицо как маска, кий сжат так, что пальцы посинели, но взгляд осмысленный.