Мистические истории. День Всех Душ

Много лет назад, когда ничто не омрачало наше с женой счастье, у нас родился ребенок, и не прошло и года, как этого милого беспомощного малыша, которого мать любила всем сердцем, кто-то задушил в колыбели. Мы так и не узнали, кто это сделал, потому что преступление было совершено ночью, когда в доме не было никого, кроме нас с женой. В том, что произошло, сомнений не было: на крохотной шейке остались следы пальцев, которые душегуб не размыкал до тех пор, пока жертва не умерла.

Через несколько лет, когда мы с партнером рассчитывали заработать целое состояние, кто-то ограбил наш сейф, и нам пришлось все начинать с начала. Вор сделал это ночью; шифр был ему известен, следов взлома не осталось; меж тем во всем мире было только два человека, знавших шифр, – мой партнер и я. Когда все описанное случилось, я постарался не пасть духом, но со временем мне стало казаться, что на меня наложено проклятие.

Одиннадцать лет назад мы с женой и дочерью поехали за границу. Я отправился по делам в Париж, а дамы задержались в Лондоне, рассчитывая через несколько дней ко мне присоединиться. Но так не случилось, ибо проклятие по-прежнему действовало: на вторые сутки моего пребывания в французской столице произошло нечто, окончательно превратившее мою жизнь в кошмар. Не правда ли, трудно поверить, чтобы простая белая карточка с несколькими словами, нацарапанными на ней фиолетовыми чернилами, стала причиной человеческой гибели? Но именно такова была моя судьба. Карточку мне дала красивая женщина с глазами, похожими на звезды. Ее давно нет в живых, и я так и не узнал, почему она желала мне зла. Выяснить это я поручаю вам.

Французского языка я не знал, а перевести надпись, естественно, хотелось, и я стал обращаться за помощью, но все отказывались меня просветить. Хуже того, стоило мне показать кому-то карточку, как со мной тут же приключалась беда. Меня прогоняли из отелей, со мной порвал давний знакомый, далее последовали арест, заключение в тюрьму и высылка из Франции.

Больной ослабел и ненадолго примолк, но затем заставил себя продолжить.

– Когда я, уверенный в том, что найду утешение в обществе любящей супруги, вернулся в Лондон и показал ей карточку, она тоже, употребив самые суровые слова, прогнала меня прочь. В глубоком отчаянии я вернулся наконец в Нью-Йорк, и там, увидев надпись на карточке, со мной порвал старина Джек, мой самый близкий и любимый друг с детских лет. Из каких слов она состояла, я не знаю, и, думаю, никто никогда не узнает: за прошедшие годы чернила выцвели. Карточку вы найдете у меня в сейфе вместе с другими бумагами. Но я хочу, чтобы вы, когда меня не будет, раскрыли тайну моей жизни; а что… что до моих денег, то пусть хранятся, пока вы не примете решение. Никто не нуждается в них больше, чем бедняки в этом городе, им мое состояние и завещано, но только…

Мучительно волнуясь, мистер Бервелл пытался продолжать, а я поддерживал его и успокаивал.

– Но только если вы обнаружите то, о чем мне страшно подумать… но… но… да, я должен это сказать… если вы обнаружите, что меня зря считали хорошим человеком, что я… О, доктор, если вам станет известно, что я, сам того не подозревая, обидел хоть одно человеческое существо, то пусть мое состояние перейдет к этому человеку или к этим людям. Обещайте.

Видя снедавшую Бервелла лихорадку и дикий блеск его глаз, я дал требуемое обещание, и больной немного успокоился.

Вскоре пришли сестры и сиделки. Когда они собирались дать больному эфир[97], Бервелл их отстранил и распорядился принести из сейфа железную шкатулку.

– Карточка здесь, – проговорил он, накрывая шкатулку дрожащей рукой. – Помните о своем обещании!

Это были его последние слова, операции он не пережил.

На следующий день ранним утром мне пришла записка: «С вами хотел бы увидеться вчерашний незнакомец», и слуга впустил в комнату высокого джентльмена авантажной внешности с очками на смуглом решительном лице.

– Мистер Бервелл умер, так ведь? – были его первые слова.

– Кто вам сказал?

– Никто, но я знаю и благодарю за это Бога.

В голосе незнакомца чувствовалась такая убежденность, что я не усомнился в его праве так говорить и внимательно его выслушал.

– Чтобы вы поверили тому, что я собираюсь сказать, мне первым делом нужно представиться. – Незнакомец протянул мне карточку, взглянув на которую я удивленно вытаращил глаза: на ней значилось имя одного из самых известных европейских ученых.

– Вы оказываете мне большую честь, сэр, – сказал я, отвешивая почтительный поклон.

– Напротив, это я буду вам очень обязан за вашу любезность и согласие молчать о моей связи с этим несчастным. Изложить эту историю я хочу отчасти ради справедливости, но главным образом в интересах медицинской науки. Я обязан сказать вам, доктор, что, вне всяких сомнений, ваш пациент был убийцей с Уотер-стрит.

– Не может быть! – вскричал я.

– Ваше мнение изменится к концу истории, а она возвращает меня в Париж, на одиннадцать лет назад, ко времени первого приезда этого человека во французскую столицу.

– Загадочная карточка!

– Ах, так он рассказал вам о том вечере, но не о предыдущем, когда он впервые встретился с моей сестрой.

– С вашей сестрой?

– Да, это она дала ему ту самую карточку и, намереваясь удружить, заставила его страдать. В то время она болела, и настолько серьезно, что нам пришлось покинуть Индию – нашу родину – и отправиться путешествовать. Увы, мы промедлили с этим решением, и несколькими неделями позднее, в Нью-Йорке, сестра умерла, причем я уверен, что на тот свет ее поторопили треволнения, вызванные этим человеком.

– Странно, – пробормотал я, – как могли столь тесно переплестись жизни нью-йоркского коммерсанта и важной дамы с Востока.

– Тем не менее это так. Вам надобно знать, что нездоровье моей сестры было вызвано в основном ее чрезмерным увлечением некоторыми оккультными исследованиями, от чего я безуспешно ее отговаривал. Однажды она оказала какую-то услугу группе адептов этих наук, а они в благодарность поделились с ней такими знаниями о человеческой душе, которых лучше бы никогда не иметь. Несколько раз, бывая с ней, я замечал некоторые странности, но до того вечера в Париже не представлял себе, какие в ней таятся невероятные силы. Мы возвращались в карете с прогулки по Булонскому лесу, время близилось к десяти, Париж, как обычно в погожие летние ночи, поражал красотой. Внезапно сестра вскрикнула и схватилась за сердце. Перейдя с французского на наш родной язык, она указала на противоположный берег реки и стала торопливо объяснять, что там происходит нечто ужасное, мы должны спешить туда, дорога каждая секунда, пусть кучер подхлестнет лошадей.

Видя, насколько уверенно сестра говорит, и не сомневаясь в ее мудрости, я не стал возражать и отдал распоряжение кучеру. Карета буквально пролетела по мосту, по бульвару Сен-Жермен, свернула налево и продолжила путь по узким улочкам вдоль берега Сены. Сестра указывала, где ехать прямо, а где свернуть; словно влекомая невидимой силой, она нисколько не колебалась и все время поторапливала кучера. Наконец перед нами оказалась черная дыра, ведущая в подозрительный переулок, такой узкий и плохо мощенный, что карета едва могла продвигаться вперед.

«Идем! – воскликнула сестра, спрыгивая на землю. – Пойдем пешком, это уже близко. Слава богу, мы еще можем успеть».

Никто не попался нам на глаза в темных переулках, и лишь изредка мелькал где-то огонек, но вдруг тишину прервал приглушенный крик и сестра, хватая меня за руку, воскликнула:

«Оружие, быстрее! Этого человека надо взять любой ценой!»

Дальнейшие события разворачивались так стремительно, что в моей памяти почти ничего не сохранилось; помню только, как держал, обхватив, какого-то человека, а тот безуспешно выворачивался и отбивался; я ведь, как вам уже известно, много времени проводил в джунглях и потому обладаю немалой физической силой. Убедившись, что незнакомцу не убежать, я стал осматриваться и обнаружил женщину, которая лежала на земле и стонала. Всхлипывая и запинаясь, она объяснила, что этот человек пытался ее задушить. При незнакомце я обнаружил длинный нож странной формы, острый как бритва; для каких жутких целей он предназначался, вы, быть может, догадаетесь сами.

Представьте же себе мое удивление, когда, подтащив незнакомца к карете, я, против ожидания, увидел перед собой не какого-нибудь низкопробного негодяя, а, если судить по внешности и манерам, самого настоящего джентльмена. Ясный взгляд, белые руки, выверенная речь, прочие атрибуты культуры и к тому же одежда, какую носят небедные люди.

«Как такое возможно?» – спросил я сестру на нашем родном языке, когда мы отъехали, везя с собой пленника, который безмолвно сидел напротив меня.

«Это человек-кулос[98], – ответила сестра, содрогаясь, – с душой беса. Таких в мире не много – быть может, всего двое или трое».

«Но у него лицо порядочного человека».

«Ты еще не видел его настоящего лица; я тебе потом его покажу».

Пораженный всем происходящим, а еще более – словами сестры, я почти потерял способность удивляться. Дальше мы ехали молча, пока карета не остановилась у небольшого загородного дома, который мы сняли вблизи Парк-Монто.

Что происходило той ночью, я описать не способен, поскольку слишком мало знаю о подобных вещах. Я просто выполнял все указания сестры и не спускал ястребиного глаза с нашего пленника. Сестра начала его расспрашивать благожелательным тоном, что было мне непонятно. Он выглядел ошеломленным, сбитым с толку, уверял, будто ничего не знает ни о происшедшем, ни о том, как оказался в злополучном месте. Когда я спрашивал его про женщину и нападение, он беспомощно тряс головой, что очень меня злило.

«Не сердись на него, брат; он не врет, это другая душа».

Сестра спросила про его имя и происхождение; пленник без запинки ответил, что он Ричард Бервелл, коммерсант из Нью-Йорка, прибыл в Париж только что, путешествует по Европе с женой и дочерью ради развлечения. Это звучало правдоподобно, потому что он говорил на английском и, как ни странно, французского вроде бы вовсе не знал, хотя оба мы слышали, как он обращался к той женщине по-французски.

«Сомнений нет, – заключила сестра, – это действительно человек-кулос; Оно знает, что я здесь, что я Им управляю. Гляди, гляди! – выкрикнула она, едва не вплотную приблизив лицо к пленнику и прожигая его яростным взглядом. Какого рода силу она использовала, мне неизвестно; не знаю я и того, имеют ли отношение ее слова, которых я не разобрал, к тому, что произошло далее, но в этом благообразном, респектабельном американском гражданине мгновенно произошла такая перемена, какую не могли бы произвести даже могильные черви. У ног моей сестры пресмыкался демон – воплощение грязи и греха.

«Теперь ты видишь демонскую душу, – проговорила сестра. – Смотри, как Оно корчится; теперь ты видишь, братец, сколь полезны оказались познания, почерпнутые у наших мудрецов?»

От того, что произошло потом, кровь застыла у меня в жилах; я бы усомнился в собственной памяти, если бы все мои утверждения не подкреплялись сохранившимися доказательствами. Перед нами оказалась омерзительная тварь, приземистая, скрюченная, лишенная какого бы то ни было человекоподобия, и изо рта у нее лилась речь на странном старофранцузском, столь богохульная, что смутился бы и сам Сатана, с перечислением деяний столь страшных, что ни один смертный ни о чем подобном не слышал. И по воле моей сестры этот поток то прерывался, то возобновлялся. Не в моих силах поведать вам о смысле услышанного. Мне показалось, нечестивая речь не имела связи с современностью и окружающим нас миром, и слова сестры подтвердили, что я прав: