Мистические истории. День Всех Душ

«А теперь, мистер Данкен, прошу вас подтвердить, что вы садитесь ужинать добровольно. По округе идет слава, будто я принуждаю гостей со мной трапезничать, когда они этого не хотят. Так что скажите вслух, что вы согласны».

«Конечно, Богом клянусь», – подтвердил я, потому что ноздри мне щекотал ароматный дух похлебки. Сотрапезнику это вроде бы понравилось, и он заулыбался.

Много супов я перепробовал за свою жизнь, но с этим не сравнится ни один. В него словно намешали все вкусное, что только есть на свете: виски и капусту, рассыпчатое печенье и куриную похлебку с луком, мед и лососину. Сердце выпрыгивало из груди от восторга. От супа веяло пряными ароматами Аравии, о которых говорится в Библии, а стоило проглотить ложку, и тебя переполняло такое счастье, словно ты сумел сбыть за двойную цену сотню овец. О, это был суп из супов!

«Как вы сказали, из которых вы Стюартов?» – спросил я хозяина.

«О, – ответил он, – я родня всем Стюартам: из Атола, из Аппина, из Ранноха и прочим. У меня там владений видимо-невидимо».

«Где-где? – удивился я. – В Блэр-о’-Атоле, на берегах Таммела, к западу от Лох-о’-Раннох, на землях Мьюира, в Бендерлохе?»

«Во всех местах, что вы назвали».

«Вот черт, – говорю, – почему же тогда вы живете не там, а в этих гнилых низинах?»

Тут он тихонько приусмехнулся.

«Наверно, мистер Данкен, я вроде вас. Вы же знаете поговорку: „Все Стюарты – сродни черту“».

Я громко рассмеялся.

«О, так вы, выходит, тоже вольная душа? Значит, мы два сапога пара. Мне знакомы все пивные от Каугейта до Кэннонгейта, и среди местных гуртовщиков нет второго такого драчуна, игрока и выпивохи».

И я принялся без всякого стыда расписывать свои похождения. Мистер Стюарт слушал и довольно ухмылялся.

«Как же, мистер Данкен, я о вас наслышан. Но блюд прибавилось, и вам, конечно же, захочется их попробовать».

На стол поставили ссек говядины, приправленный пряными травами, такой нежный, что таял во рту. Из большого буфета принесли несколько бутылок вина, в серебряную чашу налили виски с лимоном и сахаром. Не помню, что я пил, но лучше напитков просто не бывает. От них голова шла кругом и сердце наполнялось таким счастьем, что хотелось петь. Что угодно отдал бы за рецепт.

От вина у меня развязался язык, я принялся хвалиться собой, своими прошлыми успехами и задумками на будущее. Я был гуртовщиком, но долго этим заниматься не собирался. Я купил собственную отару и надеялся продать ее самое малое за сто фунтов; затем – покупать все больше овец, пока не скоплю денег на ферму, и после этого расстаться с бродячей жизнью и проводить дни в покое, на своей земле и в доброй компании. Как-никак, вскричал я, разве не приходится мой отец дальней родней самому Маклейну о’Дуарту, а жена дяди моей матери – Рори из Балнакрори! И сам я человек с образованием, два года проучился в колледже Эмбро и вещал бы сейчас с кафедры, когда б не пристрастие к выпивке и женскому полу.

«Погодите, – говорю, – сейчас я вам докажу».

Я поднялся из-за стола и подошел к книжным полкам. Книги там были на все вкусы, латинские и греческие, поэзия и философия, но в основном богословие. Нашлись, к примеру, «Воззвание к необращенным» Ричарда Бакстера[125], «Четыре состояния»[126] Томаса Бостона из Эттрика, не говоря уже о проповедях от доброй полусотни древних священников, «Серне стройной»[127] и многочисленных сочинениях всяких-разных ковенантеров[128].

«Собрание прекрасное, ничего не скажешь, мистер Как-вас-там, – заметил я, поскольку хмель развязал мне язык. – Ручаюсь, мало у кого из священников и профессоров-богословов найдется такая. Начинаю подозревать, сэр, что вы человек религиозный».

«Разве не надлежит нам, – отозвался хозяин елейным голосом, – помнить слова Писания: „Худые сообщества развращают добрые нравы“[129], – и задумываться о том, кто нас окружает? А меня, если не почтит визитом странник вроде вас, окружают только книги».

Тем временем я открыл сборник пьес – знаменитого Уильяма Шекспира вроде бы – и вдруг громко рассмеялся.

«Ха-ха, мистер Стюарт, да тут нашлось кое-что точнехонько про вас. Послушайте: „И черт способен с успехом цитировать Писание“»[130].

Тот зашелся в смехе.

«Написано неглупым человеком, – кивнул он, – но, клянусь, если откроете другой том, там и про вас что-нибудь попадется».

Последовав его указанию, я выбрал книгу с белым корешком, раскрыл ее наугад и прочел: «Есть много таких, кто проводит дни в пороке и винопитии, в плутовстве и похоти и думает при этом, что время раскаяться наступит позднее, но удобный случай никак не выпадает, и грешник, разинув рот, низвергается в огненную бездну»[131].

«А, – отмахнулся я, – терпеть не могу эти книжки с назиданиями. Хорошее вино лучше плохого богословия».

И я снова сел за стол.

«Вы умный человек, мистер Данкен, – проговорил хозяин, – и к тому же начитанный. Признаю, вы проявили похвальную решимость, когда, вопреки всем настояниям своего отца, порвали с церковью и колледжем».

«Довольно об этом, – отозвался я, – хотя ума не приложу, от кого вы это узнали».

Меня разозлило упоминание о моем отце: получалось так, будто я заслуживаю похвалы за то, что огорчил его.

«О, как вам угодно, – продолжил собеседник, – а я как раз собирался сказать, что вы проявили похвальную решимость, когда пырнули ножом того человечка на Плезанс – в тот раз вам еще пришлось с месяц прятаться в трущобах Лита».

«А это вам откуда известно? – вскинулся я. – С вашего позволения, многовато вы обо мне знаете такого, о чем надо бы помалкивать».

«Не сердитесь, – кротко отозвался мой собеседник, – мне как раз нравятся ваши поступки. А помните ту девицу из Атола, которая так вас любила? Вы ведь как надо с ней обошлись?»

Всего этого не должен был знать никто, кроме меня, и я был чересчур поражен, чтобы отвечать.

«О да, мистер Данкен. Могу рассказать, что вы делали сегодня, как нагрели Джока Галловея на шесть фунтов или как продали фермеру с Сенной тропы лошадку, у которой вряд ли хватило сил довезти его до дому. И я знаю, чтó вы наладились сделать завтра в Глеске, – и желаю вам успеха».

«Не иначе как вы сам черт», – выпалил я напрямик.

«Он самый, к вашим услугам», – отозвался собеседник, все так же улыбаясь.

Я в страхе уставился на него, и что-то в его глазах и подергивании губ подсказало мне, что он говорит правду.

«Что же это за место, где вы…» – выдавил я из себя.

«Зовите меня мистер С., – проговорил он мягко, – пользуйтесь в свое удовольствие услугами заведения и ни о чем не заботьтесь».

«Услугами? – удивился я. – Разве это что-то вроде таверны?»

«Нужно же бедному человеку на что-то жить».

«Назовите цену, я заплачу и уйду».

«Ну, я привык предоставлять гостям выбор. В вашем случае это будет либо ваше богатство, либо ваше будущее, а проще говоря, либо ваши овцы, либо…»

«Моя бессмертная душа», – выдохнул я.

«Ваша душа, – с поклоном повторил мистер С., – хотя, думаю, определение, которое вы к ней присоединили, слишком лестное».

«Грабитель проклятый! – взорвался я. – Так вот как у вас заведено: заманиваете человека в ваш чертов дом и обираете до нитки!»

«Воздержимся от грубостей, не надо портить наше доброе согласие. И главное, вспомните: я просил вас подтвердить, что за стол вы садитесь по собственной воле».

«Это правда», – признал я и замолк.

«Ну-ну, не надо так огорчаться. Вы можете сохранить за собой все ваше имущество и благополучно отбыть восвояси. Нужно будет только поставить подпись, что для человека, учившегося в колледже, не составит труда, и дальше жить, как жили, до конца своих дней. И позвольте вам сказать, мистер Данкен Стюарт, я иду на большую уступку, соглашаясь приравнять вашу жалкую душонку к пятидесяти овцам. Не многие оценили бы ее столь высоко».

«Может, и так, – кивнул я печально, – но другой у меня нет. Неужели непонятно: если я ее отдам, у меня уже не будет возможности исправиться. А такой спутник на всю вечность, как вы, меня вряд ли устроит».

«Ну что ж вы так неучтивы, а я уже собирался сказать, что вечер, проведенный с вами, был весьма приятен».

Убитый горем, я откинулся на спинку стула. Мне предстояло выйти из этого дома бедным как церковная мышь и начать новую жизнь, не имея за душой почти ничего, кроме носильного платья. Меня одолевало искушение подмахнуть бумажонку и покончить на этом, но что-то мешало мне так поступить. Наконец я ответил:

«Хорошо, решено. Забирайте овец, хоть мне и тяжело с ними расстаться, и я буду надеяться, что никогда в жизни больше не увижу этот дом».

«А я, напротив, надеюсь, нам еще доведется приятно пообщаться, – отозвался собеседник. – И поскольку вы щедро заплатили за мое гостеприимство, воспользуйтесь им до конца. Наливайте себе, не стесняйтесь».

Задержав на нем взгляд, я ответил:

«Слава у вас дурная и дурное ремесло, но сами по себе вы неплохи и, знаете, мне даже нравитесь».

«Премного вам признателен за такую рекомендацию, – кивнул он, – она мне пригодится».

И вот я налил себе стакан, мы приступили, и второй такой пирушки я не припомню за всю свою жизнь. Мы были не пьяные, нам просто было очень хорошо и весело. Какие мы рассказывали истории и шутили шутки, я сказать не могу, но тот вечер не идет у меня из памяти. А когда я начал клевать носом, меня отвели в распрекрасную спальню, всю в картинах и зеркалах, уложили на тончайшее белье и накрыли шелковым покрывалом. Я пожелал мистеру С. спокойной ночи и уснул, едва донеся голову до подушки.

Проснулся я на рассвете, в заиндевевшем от утреннего сентябрьского морозца платье. Я лежал среди зеленых холмов, поблизости не было ничего, кроме поросших вереском склонов, только кричали кроншнепы и с бешеным воем носились вокруг меня мои две собаки.

Уильям Фрайер Харви