Тёмные истории Северо-Запада

— Я должен показать тебе, как должен вести себя мужчина. Если в школе сделать ничего не могут — это сделаю я. Давно пора было. Нельзя терпеть такое.

— Папа!

— Тихо! — повысил голос он. Миша притих испуганно. Посмотрел на скрепышей, украдкой бросил взгляд на папу, потому что хотелось достать зажигалку. Тот держался за руль двумя руками и пальцы его почему-то были белыми. Но взор почувствовал, глянул в зеркало заднего вида.

— Всё будет хорошо.

Соколов жил с отцом на отшибе Серебрянки. К его дому вела через поле дорожка и заканчивалась во дворе. Забора у них не было. Зато были две собаки. Об этом рассказывали ребята из школы. Они же говорили, что мама Соколова умерла год назад.

Миша жалел Гаврилу. Он не мог себе представить, что такое, когда мама умирает. Он боялся смерти и не мог сдержать слёз при мысли, что родителей когда-нибудь не станет. Папа всегда на это говорил, что не стоит переживать. Что когда придёт время уходить — жизнь уже настолько будет не в радость, что смерть встретишь с облегчением. Миша делал вид что понимает.

Рядом с тёмным домом был пристроен сарай. «Приора» Соколовых стояла чуть в стороне, на брошенных на землю досках.

Машина остановилась между нею и сараем. Папа отстегнул ремень безопасности, повернулся к Мише.

— Сиди тут. Не выходи. Я быстро.

— Па-а-ап...

Отец наклонился к нему, взъерошил волосы с улыбкой.

— Всё будет отлично.

И вышел.

Из двух будок, разматывая цепи, выбрались псы. Забрехали хрипло. Папа только глянул на них, и собаки притихли, как по мановению палочки. Самая здоровая изумлённо наклонила голову набок, а та, что поменьше — юркнула обратно в будку и обстреляла незнакомца настороженным лаем.

Дверь отворилась, на улицу вышел Соколов старший. Очень худой, такой же лупоглазый, как и Гаврила. Почти лысый. Миша знал, что у него чёрные зубы. Видел в школе, когда за Соколовым приезжала ржавая приора.

Папа что-то сказал ему. Указал на машину пальцем.

Выпученный взгляд уткнулся в Мишу. Рот раскрылся в кривой ухмылке. По спине пробежались мурашки, и Миша отвернулся. Дотронулся до зажигалки. Красный Уткоробот выдержал бы этот взгляд! Встретил бы его смело!

Миша зажмурился, сжал кулачки, а затем резко поднял голову и повернулся к взрослым. И как раз в этот момент папа ударил отца Гаврилы в лицо. Тот упал на землю, злобно ощерился и ловко вскочил на ноги. Папа был больше, тяжелее. Как медведь. Он что-то проорал неразборчивое, указал на машину опять, затем на дом. Из будки выскочила собака, осмелев, но с визгом остановилась, когда закончилась цепь. Её старший товарищ был осторожнее, но и он не смог дотянуться до людей.

— Сожгу... — послышалось Мише сквозь лай. Голос папы так изменился...

Соколов старший улыбался гнилыми зубами, щерясь. Что-то плюнул в лицо папе. Скрепыши в потных ладонях Миши слиплись в один неразъемный комок. Кожу головы закололо сразу во многих местах. То, что происходило на улице было неправильно.

Ещё один удар, но Соколов увернулся и врезал папе ногой между ног, от чего несокрушимый великан согнулся пополам, и в следующий миг в руке гнилозубого откуда-то появился молоток. Голова папы мотнулась в сторону, и он грохнулся на землю без движения.

Соколов старший молча обрушил ещё один удар.

Миша онемел от ужаса. Всё показалось ему ненастоящим. Абсолютно всё. И утренние хлопья за столом, с мамой и папой. И «Чёрный плащ», которого так хотелось посмотреть. И даже ненависть к школе.

Всё померкло. Остался только лежащий на земле отец и стоящий над ним гнилозубый лысый монстр. Который медленно распрямился, отёр кровь с лица и посмотрел на Мишу.

Снова огляделся, почесал затылок и пошёл к машине.

Миша отстегнул ремень безопасности и дёрнулся вперёд, чтобы нажать кнопку блокировки дверей. Щёлкнули замки. Отец Гаврилы приблизился. Потянул за ручку. Оскалился чёрными зубами и вернулся к лежащему папе.

— Пап вставай! — сквозь слезы прошептал Миша. — Пап! Пожалуйста!

Соколов старший перевернул тело, обыскал карманы и вытащил брелок с ключами. Встал, показал их Мише, а затем подхватил папу за ноги и с трудом поволок к сараю. Руки отца безвольно волочились по земле.

Гнилозубый протащил тело мимо машины, заглядывая в стёкла и зло улыбаясь. Затащил папу в сарай и закрыл дверь. Вновь огляделся.

Миша трясся в кресле, вцепившись в ручку двери. Слёзы заливали лицо, но он не смел стереть их. Он боялся даже на миг закрыть глаза.

Сколов старший постучал в стекло и поболтал перед ним брелоком. Нажал кнопку и замок снова щёлкнул.

Миша с криком надавил на блокировку. Клац. Соколов дёрнул за ручку, яростно скривился.

Клац. Дверь распахнулась.

— Не надо, пожалуйста. Не надо. Я не играю. Я так не играю! — завопил Миша. — Я не играю!

Соколов старший выволок его из машины, заткнул рот вонючей ладонью, оглядываясь, и потащил в дом. Едва захлопнулась железная входная дверь, он ударил Мишу по лицу и бросил на пол. Запер засов.

— Не надо. Не надо, — всхлипывал Миша.

Внутри пахло сыростью, перегаром, грязным бельём. Над дверью висела лампочка без плафона, на одиноком проводе. Папа говорил, что так нельзя делать...

Папа...

— Что с папой?! — сквозь рыдания выдавил он.

— Пизда ему, ублюдок, — сказал Соколов. — И тебе пизда.

С молотка в руке мужчины капала кровь. Он положил его на полочку рядом с дверью. Замер, разглядывая добычу. А затем шагнул к нему.

— Пожалуйста не надо! — заголосил Миша. Худые, но сильные руки подхватили его за куртку, как щенка. Он брыкнулся, отбиваясь, но получил такую затрещину, что потемнело в глазах.

Соколов отволок его к двери в подвал. Распахнул её и швырнул Мишу вниз по лестнице. В плече стрельнуло болью, затем ожгло затылок. Упав на сырой бетон Миша заверещал от боли.

— Заткнись, блядь, — сказал голос в пятне света, и наступила темнота. Вонючая, сырая, скрывающая во мраке невиданных чудовищ. Захлёбываясь слезами, Миша пополз по ступенькам наверх, забарабанил в дверь. Сопли текли рекой, голова болела. От едких запахов тошнило.

— Выпустите! Выпустите! — завизжал Миша. Ручка нашлась, но сколько он ни дёргал дверь — та не шевелилась.

Что-то хлопнуло, лязгнуло металлом. Во дворе едва слышно завелась папина машина.

— Папа! Папа-а-а-а-а! Мам-а-а-а-а!

Наступила тишина. Миша прижался спиной к двери, всхлипывая, и размазывая слёзы по лицу. Темноты он боялся и до сих пор спал с ночником. Папа говорил, что это нелепо, что монстров не существует. Что если кто и может навредить, так это другие люди, а не темнота, но мама всегда заботливо включала в розетку лампочку в виде машинки, и Миша засыпал, держась взглядом за огонёк.

Здесь царила кромешная тьма.

Внизу что-то пошевелилось. Пробежались по полу маленькие лапки. Миша полез в карман, вытащил зажигалку. Щёлкнул. Маленький огонёк лишь осветил руки, а тьма стала лишь гуще. Что-то вновь прошуршало внизу.

Что-то страшное.

— Выпустите меня, — проскулил Миша. Голова болела, кружилась. — Я хочу домой...

Зажигалка нагрелась, и он отпустил кнопку. Папа говорил, что огонь не игрушки. Что в его детстве соседский мальчик играл со спичками и спалил дом. Дом, который его родители строили много лет.

«Ты же не хочешь спалить наш домик?» — улыбался он.

Перед глазами встал окровавленный молоток. Затем лежащий на земле папа. Несокрушимый, смелый, почти как Красный Уткоробот.

Миша сжался в комочек, пристально глядя во тьму. Скорчился на ступеньке, уткнувшись лбом в холодный бетон. Зубы клацали друг об друга. Руки тряслись.

И почему-то страшно клонило в сон.

Его разбудил стук двери. И голос:

— Что, блядь, мудак, довыёбывался? Я тебе сученышу сколько раз говорил — сиди, блядь и не отсвечивай.

— Он первый начал! — послышался виноватый голос Гаврилы.

— Хуервый! Говнюк мелкий. Пидор.

Послышался звук затрещины. Гаврила всхлипнул.

— Пасть закрой! Не пацан что ли, ныть будет тут?!

— Выпустите! — крикнул Миша.

— Па... — севшим голосом сказал Гаврила. — Кто это?

— Твоё домашнее задание, блядь! — гаркнул Соколов старший. — Ща ты у меня его отработаешь по красоте, сученок.

По двери, за которой сжался Миша, ударил кулак.

— Заткни рот, говнюк, а то к папаше отправишься!

— Па... Это... Погостин? — тихо и испуганно произнес Гаврила.

— Хуёстин. Довыябывался, сука? Папку ещё подставил.

— Как он здесь...

— Каком кверху, завались! — ещё одна затрещина. — Сука говорил не отсвечивать, дебил! Хуле ты лезешь ко всем?!

Миша дрожал на ступеньке. Темнота в подвале пугала его меньше голосов снаружи.

— Пиздуй на кухню! Жри. И пасть не разевай, мне побалакать надо.

Послышались шаги, осторожные, детские. Гаврила остановился у двери.

— Сука, бегом! — рявкнул гнилозубый. А затем голос его изменился. Стал вкрадчивым, спокойным:

— Здравствуйте! Светлана Ивановна? Это папа Соколова...

— Мама! — завизжал испуганный Миша, но входная дверь захлопнулась, оборвав его вопль. — Мамочка!

Светлана Ивановна — это мама! Он звонил маме! И если кричать громко — она услышит. Миша забарабанил по двери, вопя так, что заболело в груди. Он бился о металл, как птица о стекло, бросаясь на него всем телом.

Потом упал, тяжело дыша. Зачем он звонит маме?!

— Ты что тут делаешь, Погостин? — тихо спросил оказавшийся за железной преградой Гаврила.

— Гаврила, открой, пожалуйста. Открой! Я тебе всех скрепышей отдам! У меня много! Дома ещё есть. Открой, Гаврила! Он звонит маме!

Тот не ответил. Стоял за дверью, молча.

— Гаврила?!

Торопливые шаги растворились в доме. И входная дверь снова открылась. Мимо протопал Соколов старший. Ушёл куда-то в дом. Оттуда послышался разговор на повышенных тонах. Затем вскрикнул Гаврила.

Тьма вновь пошевелилась. От воздуха подвала кружилась голова. Резкие запахи разъедали горло.

Миша вдруг понял, что по-прежнему сжимает в левой руке скрепышей. Разжал ладонь, бросая их во тьму. Подумал о папе, о том, что он обещал взять Мишу на рыбалку на выходных. Что не будет больше выходных. И папы не будет.

Вой вырвался из груди. Звериный, тягучий. Миша обрушился на дверь, барабаня кулаками.

— Ненавижу! Ненавижу! — орал он. — Ненавижу!

Быстрые шаги из глубины дома добрались до входа в подвал. Лязгнул засов. На пороге показался взбешённый Соколов старший. Вверх взметнулась рука, и от удара по голове у Миши потемнело в глазах. Осев, он потерял равновесие и снова скатился с лестницы.

В пятне света рядом с фигурой гнилозубого появилась его крошечная копия. Гаврила.

— Па...

Ещё одна затрещина, и в проеме остался только Соколов старший.

— Любишь лезть ко всем, говнюк? — сказал тот упавшему сыну. — Мужика играешь?

Щёлкнул выключатель. Лампочка выхватила из темноты подвала стеллажи с барахлом. Коробки. Канистры. Банки. Большие пузатые бутылки с мутной жидкостью.

— Пиздуй!

Соколов старший столкнул вниз Гаврилу.

— Лезешь в драку, будь готов убить! — гаркнул ему вослед гнилозубый. Мальчишка упал рядом с Мишей, ошеломлённо глядя наверх. — Иначе нехуй лезть!

— Па!

Соколов старший неожиданно спокойно отвернулся, исчез из проёма, но вскоре вернулся назад с молотком. Положил его на верхнюю ступеньку.