Прощай, Германия

— Не могу знать! Вы нас отстранили от должностей! — гаркнул Туманов.

— Хватит фиглярствовать и ёрничать! Я погорячился, пока отменяю своё распоряжение. Ну? Что молчите?

Что мог сказать комбат? Видимо кто-то из соседей недосчитался этого бойца и пока ещё находится в неведении о жертве. Полковники мигом запрыгнули в «УАЗики» и помчались по другим частям, а генерал произвёл для вида инспекцию. Раз уж приехал — надо поработать. Объявил устный выговор Громобоеву за не обновлённую наглядную агитацию, велел съездить к майору Веселовскому и поучиться работе. Начальника штаба пожурил за неопрятный внешний вид караульных и дневальных. Тем временем нашли «хозяев» бойца, ими оказались расхваленные артиллеристы. Генерал даже крякнул от досады, ведь пять минут тому назад он ставил Эдуарду их в пример, и в особенности майора Веселовского. И надо же, такая незадача.

— Работайте… пока что…, — буркнул генерал и убыл разбираться к соседям.

Ротные тактические учения завершились, предстояло провести батальонные учения со стрельбой штатным снарядом и на этом планы занятий будут выполнены. Офицеры были на взводе и напряжены до предела, работали почти на грани нервного срыва. Внезапно вновь примчалась целая толпа штабных, которые выскочив из машин, зашумели, заверещали как стая ворон.

— В чём дело? — разозлился комбат. — Завтра у нас стрельбы, а вы нам мешаете работать.

Старый знакомый полковник Алексаненко пояснил:

— Мы прибыли со служебной проверкой и по результатам примем решение: кого снять с должности, кого лишить звания, а кого отдать под суд!

— Начинается, — простонал комбат. — Что опять стряслось?

— Убийцы! — только и успел сказать проверяющий, как Туманов схватил его за грудки и крепко тряхнул.

— Думай, о чём говоришь, прежде чем ляпнуть глупость! Что за новая хренотень?

— На дороге за поворотом, грузовиком, насмерть задавлен солдат. Шёл пьяный к электричке, попал под колёса.

— Фамилия? — прорычал Туманов.

— Сергейчук.

— Начальник штаба, проверь списки, есть ли у нас такой боец! Если нет, я вышвырну этого хлыща в окно.

Полковник побледнел и стал озираться по сторонам, ему явно не хотелось быть выброшенным через окно штабного кунга на глазах у «партизан».

— Позвольте, но он погиб в вашем районе!

— А мне наплевать! Я уже готов сам сбить машиной кого-нибудь из штабных или переехать на танке! У меня завтра стрельбы, понимаете? Со слабо обученными гражданскими людьми! И гранатометание боевыми гранатами!

Начальник штаба вместе с помощниками быстро просматривал штат полка и не находил погибшего. Алексаненко начал бочком двигаться в сторону выхода.

— Вы куда, товарищ полковник, — с угрозой в голосе прорычал Туманов.

— Мне надо доложить…, мне надо уточнить…

— Так надо вначале уточнять, а потом нервировать! Вот привязались к нам — пытаетесь выдать желаемое за действительное?

Но полковник уже не слышал, а вприпрыжку бежал к служебной машине. Увы, начальство опять ошиблось — вновь не повезло любимчикам начальства — артиллеристам…

План проведения учений пулемётным полком, превращённым в полнокровную дивизию, был более-менее успешно выполнен, и до завершения мероприятий оставались всего день, ночь и ещё день, и тут войска подвела погода, которая долго благоприятствовала. Начало осени выдалось хорошим, более-менее сухим (мелкие моросящие дожди не в счет, к ним жители столицы болот и хлябей терпимы и привычны), на дворе был конец ноября, ночами были заморозки, но дни хоть и были хмурыми, на землю до этого не выпало ни одной снежинки. И вдруг небо моментально заволокло темными тучами, посыпало, закружило, замело, начался сильнейший снегопад, который не прекращался три дня. Тропинки замело, солдаты не могли выйти из палаток и дурели от безделья. С ними проводили беседы, читали лекции, но всем было понятно, что дело идёт к завершению.

День окончания учений был самым ужасным. Утром полевые кухни едва удалось разогреть, повара с трудом сумели приготовить чай. Хлеб с маслом и чай? А где каша? Назревал голодный бунт, началась анархия. После завтрака старшины попытались организовать сбор имущества, но насквозь промокшие и промёрзшие «партизаны», обозленные тяготами армейской жизни побросали вещи в снег и разбрелись кто куда: одни к электричке, другие на остановки автобуса, или к попуткам.

— Стоять! Всем назад! — кричал комбат, тщетно пытаясь остановить «анархистов». — Документы никому не выдам!

— Выдашь, куда денешься, в полку сами заберём, — ехидно ответил ему пробегавший мимо плюгавый солдатик.

— А то и бока намнём, — пообещал другой, фигурой покрепче, — кончилась ваша власть…

Вскоре поляна-плац напоминала картину разгрома и паники первых месяцев войны в сорок первом году: сапоги, шапки, котелки, скомканные шинели, всё валялось беспорядочно, кучками, словно под ними была тысяча трупов уничтоженной армии.

Миновал час, и лагерь полностью опустел. Призванные из запаса офицеры некоторое время попытались помогать, но потом один за другим тоже тихо слиняли (что нам больше всех надо?), остались только кадровые офицеры, прапорщики и срочники, которые пытались спасти дорогостоящее имущество. Осеннее развертывание полка, которое началось более-менее успешно, завершилось почти полной катастрофой, не в военном конечно плане, а для тылов.

Командир полка Плотников, словно император Наполеон, объезжал покинутые лагеря, хмуро окидывал заснеженные полигоны и его душила бессильная злоба, обстановка была гнетущей, напоминала катастрофу великой «двунадесятиязычной» армии. Конечно, позднее победные реляции были составлены, направлены в верха, но финал был скорее переправой при Березине, чем победой при Аустерлице. Имущественные потери удалось частично скрыть, что-то спасли, что-то списали (прапорщики ковыряли сугробы до самой весны собирая вещи), а командование округа поставило пулеметному полку (уже не дивизии) за учения положительную оценку.