Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

1

В наш век научно-технической революции понятие точности обычно представляется связанным с понятием о науке как таковой. «Какая же это наука, если она неточна», – постоянно приходится слышать не только из уст неспециалистов, но и от представителей одной науки по адресу другой науки. «Наша наука (следует ее название) более точная дисциплина, чем ваша наука» (следует название другой науки). Такого рода «любезностями» часто обмениваются представители разных наук, разных специальностей.

Между тем, что означает понятие точности в подобных случаях? Существует ли подобное понятие как универсальное или его следует «дробить», считаясь с особенностями каждой отдельной науки или с совокупностью одних наук в отличие от других наук? Применимо ли понятие точности в математике, «царице точных наук», к точности в физике, которая едва ли захочет уступить свое высокое место в шкале распределения уровней точности в разных областях современного знания? А как быть с гуманитарными науками и критериями точности, которыми они располагают или должны располагать? Вот лишь некоторые вопросы (в действительности, как увидим, их гораздо больше), которые возникают при самой постановке вопроса о научной точности.

Все мы готовы ругать метеорологов, когда они ошибаются в прогнозах погоды, хотя метеорология принадлежит к наукам о природе и, следовательно, должна быть точной. Точность как научное понятие оказывается тем самым гораздо более сложным понятием, чем это кажется с первого взгляда. Между тем широко распространено, на мой взгляд, обывательское представление о точных науках как о науках прежде всего физико-математических. Если согласиться с такой терминологией («точные науки»), то невольно возникает убеждение, что существуют и науки неточные (все познается в сравнении) – термин, сам по себе двусмысленный и невозможный по отношению к любой науке (неточная наука: contradictio in adjecto).

Разные языки по-разному стремятся выйти из возникающего серьезного затруднения. По-русски, избегая нелепого противопоставления («точные – неточные науки»), можно сказать «естественные и гуманитарные науки», по-французски «точным наукам» (les sciences exactes) противополагают «общественные науки» (les sciences sociales), по-английски «естественные или физические науки» (natural or physical sciences) образуют антитезу «гуманитарным наукам» (the humanities), а по-немецки «духовные науки» (Geisteswissenschaften) противопоставляются «наукам о природе» или «естественным наукам» (Naturwissenschaften). Почти стихийно сами литературные языки (разумеется, не без помощи человека) стремятся избежать нелепой антитезы «точных и неточных наук». Вместе с тем колебания в самой терминологии показывают, что не везде и не всегда удается избежать глубоко ошибочного представления о неточных науках.

«Ну, а если та или иная наука действительно неточна, почему же ее нельзя назвать неточной наукой?» – спросит иной читатель. Почему, если метеорология (точнее, ее представители) может ошибаться, если лингвистика может не знать чего-то, то почему же их нельзя назвать неточными науками? Но дело в том, что, во-первых, ошибаются не те или иные науки, а их отдельные представители, и, во-вторых (и это особенно важно), каждая наука на определенном уровне своего развития может не быть в состоянии решать те или иные задачи, освещать те или иные проблемы. Но это – не признак неточности данной науки, а результат уровня ее развития. Немаловажную роль при этом играет и то, в чьих «руках» она находится, как и кем практически применяется. Что же касается проблемы, на какие вопросы конкретная наука не может ответить при нынешнем ее состоянии, то таких «безответных вопросов» немало и у самой «точной науки», у математики. И это вполне понятно: все без исключения науки находятся в состоянии движения и развития, и ни одна наука не может быть «завершенной».

Таковы лишь некоторые доводы, позволяющие считать противопоставление «точные науки – неточные науки» несостоятельным. Другой вопрос (он тесно связан с отмеченным противопоставлением), что само понятие точности наполняется разным содержанием в разных науках. Попытка показать подобное различие будет сделана дальше, пока же еще задержимся на более общих положениях.

В свое время Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» предложил простую и вместе с тем ясную классификацию наук: 1) науки о неживой природе, 2) науки о живых организмах и 3) исторические науки[1]. Думается, что эта классификация сохраняет все свое значение и в наше время, хотя формы и методы взаимодействия между разными науками стали теперь сложнее и многообразнее. Как бы через «голову» этой тройственной классификации намечается и классификация более грубая, по одному нелепому противопоставлению: точные науки – неточные науки. Устраняя нелепость подобной антитезы, стали говорить о гуманитарных и естественных науках. Но и здесь возникло новое осложнение.

Сравнительно не так давно английский писатель Чарлз Сноу, физик по образованию, напомнил о широко распространенном мнении, согласно которому человек, никогда не читавший Шекспира или Толстого, справедливо считается необразованным. Но, пояснял свою мысль Сноу, человек, ничего не слыхавший о втором законе термодинамики, обычно не считается необразованным, если сам он физикой не занимается[2]. Возникает странное положение. С одной стороны, в эпоху научно-технической революции как будто бы усиливается взаимодействие между разными науками, а с другой – обостряется поляризация между ними. Все это способствует оживлению старого несостоятельного противопоставления «точных и неточных наук». При этом парадоксальность положения в том, что образованность людей продолжает ассоциироваться с «неточными науками», хотя удельный вес «точных наук» растет именно в нашу эпоху.

Очень сложную проблему взаимодействия наук нельзя решать с помощью всевозможных терминологических фокусов. Нередко приходится слышать, что в наше время все науки являются гуманитарными, в том числе и математика[3]. При этом смешиваются два синонима – гуманный и гуманитарный, четко различающиеся в современном русском языке. Можно согласиться с тем, что в интерпретации больших ученых все науки являются гуманными в том смысле, что они служат человеку, облегчают условия его существования. В этом плане и математика, разумеется, является гуманной наукой. Все это не дает, однако, никаких оснований не различать ту тройственную классификацию наук, о которой речь шла раньше. Вместе с тем сохраняет свою силу и более широкая оппозиция наук о человеке и наук о природе, гуманитарных и негуманитарных наук[4].

Вернемся, однако, к понятию точности. Если согласиться, – а на мой взгляд это аксиома, – что каждая наука оперирует своим понятием точности (точность, как будет показано дальше, – функциональное, а не метафизическое понятие), то станет очевидно: широко бытующее и у нас, и за рубежом противопоставление точных и гуманитарных (общественных) наук в свете всего сказанного надо признать несостоятельным[5]. Отношение к гуманитарным наукам как «неточным областям человеческого знания» имеет давнюю историю. Оно лишь обострилось в нашу эпоху.

Пока напомним некоторые эпизоды. В 60-х годах прошлого столетия даже такому образованному и блестящему публицисту, как Д.И. Писарев, казалось, что гуманитарные науки едва ли могут считаться подлинными науками[6]. И.С. Тургенев хорошо уловил настроения известной части интеллигенции того времени, когда устами Базарова подчеркивал: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта». Проходит несколько десятилетий после публикации романа «Отцы и дети», и уже в другую эпоху, в конце минувшего столетия А.П. Чехов в прелестном маленьком рассказе «Дом с мезонином» демонстрирует «Базарова в юбке» – Лиду Волчанинову. Она объявляет художнику, от имени которого ведется повествование, что «любая библиотечка или аптечка» ей дороже «всех пейзажей на свете». И уже в нашем столетии, в 20-е годы, О. Шпенглер еще решительнее и на другом уровне подчеркивал:

«Я люблю глубину и точность математических и физических наук, в сравнении с которыми представители философских и эстетических наук представляются обыкновенными халтурщиками»[7].

Как видим, вновь возникает понятие точности, которое будто бы разделяет подлинные науки (для них характерна точность) от мнимых наук, халтурных наук (они не знают и не могут знать точность). Хотя эта концепция и кажется излишне «открытой» и прямолинейной (многие предпочитают ее защищать более «дипломатическими» словами), именно на ее основе возникло уже известное нам противопоставление «точных и гуманитарных наук», противопоставление, вторая часть которого невольно отождествляется с понятием «неточных наук» («точные науки – неточные науки»).

Какая же судьба ожидает «неточные науки» (в классификации Ф. Энгельса – исторические науки)? Представители разных методологических концепций предлагают здесь разные ответы. В наше время наибольшей популярностью пользуется ответ, содержание которого может быть кратко разъяснено так: необходимо внедрять точные математические методы в неточные (они же гуманитарные) науки, и тогда все будет хорошо и «правильно». Что дело обстоит именно так (здесь нет никакого преувеличения), показывают многочисленные и разнообразные примеры.

Перед нами, в частности, сборник «Проблемы грамматического моделирования» (М., «Наука», 1973). Его авторы неоднократно подчеркивают, что у них нет никаких претензий к традиционной лингвистике. Они хотят «лишь внести точность» в эту традиционную науку (с. 24). При этом речь идет не о точности самой лингвистики, а о точности совсем другой науки – математики. Возникает доктрина: с помощью математической точности превратить лингвистику в точную науку, «вырвать» ее из объятий неточных (гуманитарных) наук. Нетрудно заметить, что сторонники подобных операций признают лишь одну точность – математическую. Следовательно, понятие точности рассматривается не как функциональное понятие, зависящее от специфики той или иной науки, а как понятие антифункциональное, будто бы универсальное, как бы находящееся над отдельными науками и от них самих вовсе не зависящее.

Эта концепция, в наше время весьма популярная в разных странах, разумеется, не нова. Можно привести имена ее многочисленных предшественников. Здесь пока ограничусь лишь одним примером. В 1910 г. Андрей Белый в книге «Символизм», в которой имеется немало отдельных интересных наблюдений, утверждал, что лишь с помощью физико-математических законов можно превратить искусство в подлинную науку. А. Белому казалось, что искусство управляется такими же «энергетическими законами», как и физика. Понятие закона автор ограничивал лишь сферой самых «строгих наук», методы которых предлагалось «внедрять» в исторические дисциплины[8]. Так подтверждается еще раз старая антифункциональная трактовка самого понятия точности.

В другой связи психолог М.Г. Ярошевский справедливо пишет о позитивистских иллюзиях, согласно которым математическая формализация того или иного исторического феномена будто бы «…автоматически повышает научный характер гуманитарных дисциплин». При этом он справедливо подчеркивает, что подобные иллюзии возникали уже в эпоху Возрождения[9].