Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени

3

Как это и ни странно, до сих пор приходится слышать рассуждения, согласно которым признание невозможности решить тот или иной вопрос в конкретной области знания будто бы равняется агностицизму. Такие рассуждения не только антиисторичны, но и теоретически наивны. Они опираются на убеждение «об окончательной законченности» каждой науки. Между тем все науки развиваются и совершенствуются, и нет предела ни этому развитию, ни этому совершенствованию. Сплошь и рядом определенная конкретная наука, не умея в прошлом объяснить то или иное явление, объясняет его в наше время или потенциально должна будет объяснить его в будущем. Понятие агностицизма – это общефилософская концепция. Она исходит из убеждения в принципиальной непознаваемости окружающего нас мира. Между тем человек может не уметь удовлетворительно объяснить то или иное явление (в равной мере в области физико-математических наук, наук о природе и наук об обществе), но при этом быть убежденным в принципиальной познаваемости всех явлений объективного мира. Это глубоко различные явления и их смешение (в наше время оно, увы, широко наблюдается прежде всего у представителей физико-математических наук) совершенно недопустимо.

Мысль о том, что существует универсальная точность, одинаково приложимая ко всем наукам и управляющая ими, развивалась в Европе в XVII столетии и стала широко популярной в следующем XVIII в. Уже Рене Декарт (1596 – 1650) рассуждал так: животные – это те же машины, простые механизмы, которые действуют по принципу автоматов. Лишь люди – более сложные механизмы, так как души людей бессмертны. Вера в бессмертие души заставляла Декарта различать простые механизмы (животные) и механизмы более сложные, наделенные «бессмертными душами» (люди). И все же живые существа – это машины (механизмы) в двух их разновидностях. Поэтому и поступки, и действия людей можно точно рассчитывать[18].

Как показал в свое время известный историк науки Г. Башляр, в XVIII столетии считали, что все науки должны уметь все точно предсказывать и все точно рассчитывать. Крупнейший натуралист той эпохи Ж. Бюффон (1707 – 1788) писал, например:

«…прошло 74.832 года с тех пор, как наша Земля оторвалась от Солнца в результате столкновения с кометой, а в 93.291 году Земля настолько охладеет, что всякая жизнь на ней станет невозможной»[19].

Легко убедиться, что отказ от подобного рода «точности» в геологии и астрономии стал признаком быстрого прогресса этих наук.

Аналогичного рода «точность» пронизывает и по-своему великий памятник той эпохи – «Энциклопедию» Дидро и Даламбера (1751 – 1772).

Вот, например, что можно прочитать в первом томе этого издания, в статье воздух (air):

«Доказано, что три тысячи человек, помещенные в пространстве 500 квадратных метров (lʼétendue dʼun arpent de terre), в течение 34 дней образуют своим дыханием такую атмосферу на высоте 71 фута, которая, в случае, если она не будет немедленно рассеяна ветрами, станет сейчас же заразной для всех окружающих»[20].

Все эти «точные цифры» (34 дня, 71 фут, 500 квадратных метров) приводились лишь с целью внушения читателям мысли о могучей силе арифметики. Аналогичными «определениями» и рассуждениями были полны и другие публикации той эпохи, в частности, многотомные «этюды о природе», принадлежавшие известному писателю и натуралисту Бернардену де Сен-Пьеру (1737 – 1814)[21]. Весьма оживленные споры о «соотношении разных наук» проходили немного позднее и в России, в двадцатые годы минувшего столетия, в эпоху Пушкина[22].

Понятие закона в науке возникло сравнительно недавно. Коперник и Кеплер говорили больше о гипотезах, а не о законах. У Галилея чаще всего аксиома, а следствие из нее – теорема. Декарт предпочитает правила, а Ньютон – аксиомы. Одна из первых попыток дать определение закона встречается у Монтескье:

«Закон – это необходимые отношения, вытекающие из природы вещей»[23].

Понятие закона (lex) если и встречалось раньше, то главным образом в моральном, а не физическом смысле[24]. Весьма интересно, что «сильное слово» закон, которое в наше время обычно связывают прежде всего с физико-математическими науками, исторически раньше ассоциировалось с человеком и его «поведением» и позднее – с законами природы.

Леонардо да Винчи успешно изучал различные явления природы, еще не зная, что такое закон и закономерность[25]. А когда в 1687 г. Ньютон обнародовал свои «Математические начала натуральной философии», то на основе этой книги в течение двух столетий успешно развивалась физика и астрономия. Между тем, по свидетельству специалистов, исходные положения Ньютона были неточными в свете современных данных обеих этих наук[26]. Из этого, разумеется, не следует, что точность не нужна науке. Следует подчеркнуть другое: историческую подвижность самого понятия точности в любой науке, в том числе, казалось бы, и в самой точной. В этом же плане приобретают глубокий смысл и слова крупнейшего физика нашего столетия А. Эйнштейна:

«Началом каждой физической теории являются мысли и идеи, а не формулы»[27].

Формулы Ньютона теперь уже устарели, его же «мысли и идеи» продолжают оставаться великими.

Существует широко распространенное, хотя и не всегда прямо высказанное мнение, согласно которому «точные науки» целиком опираются на разум, а гуманитарные науки – преимущественно на чувства и интуицию. Ничего не может быть наивнее и несостоятельнее подобного заключения.

«У нас в математике, – замечает современный французский математик Жак Адамар, – чувство красоты является чуть ли не единственно полезным»[28].

Он же членит процесс открытия в математике на четыре стадии: подготовка, инкубация, озарение и завершение. Особенно знаменателен «процесс озарения» в такой «точной науке», как математика. Адамар справедливо подчеркивает, что без него невозможно никакое математическое открытие. Об этом же писал еще в начале нашего столетия великий математик Анри Пуанкаре:

«Чистая логика… сама по себе не может дать начала никакой науке… Для того, чтобы создать арифметику, как и для того, чтобы создать геометрию, нужно нечто другое, чем чистая логика. Для объяснения этого другого у нас нет иного слова, кроме слова интуиция»[29].

Здесь нельзя не вспомнить глубокого суждения В.И. Ленина о большой роли фантазии в любой науке[30]. Ни озарение, ни фантазия не только не противопоказаны «точным наукам», но и органически им свойственны. Разумеется, если речь идет не о ремесленниках «от науки», а о подлинных ученых.

Даже в самих недрах «точных наук» понятие точности может приобретать весьма различный характер в зависимости от особенностей той или иной конкретной науки, традиционно относящейся к сфере «точных наук». По воспоминаниям акад. А.С. Орлова, наш крупнейший кораблестроитель акад. А.Н. Крылов любил подчеркивать:

«Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под нее засыпают – и вот на эту-то засыпку прежде всего инженер и должен смотреть»[31].

Инженер должен осмыслить и упорядочить материал своей науки, математику же подобный материал сам по себе может быть совсем не интересен. Математик чаще всего стремится к решению таких задач, которые в состоянии оказаться «выше» конкретного материала отдельных наук, прежде всего привлекающего инженера. «Дважды два четыре» – это не только четыре «вообще», но и четыре конкретные единицы, материальное содержание которых вовсе не безразлично для инженера или биолога, для химика или авиастроителя.

Вот и оказывается, что понятие точности всякий раз определяется спецификой той или иной науки, той или иной группой наук. В науках о природе, в частности, понятие точности чаще всего оказывается совсем иным, чем в физико-математических науках, не говоря уже о том, что в свою очередь физик часто иначе интерпретирует точность, чем математик.

Один из крупнейших физиков нашего времени имел все основания подчеркнуть:

«Я убежден, что такие идеи, как абсолютная определенность, абсолютная точность… являются призраками, которые должны быть изгнаны из науки»[32].

Прямо к этому суждению примыкает уже упомянутое замечание другого виднейшего физика Норберта Винера, одного из основателей кибернетики. Развивая мысль о преимуществах человека над любой, даже самой совершенной машиной, ученый говорит о способности человека «оперировать с нечетко очерченными понятиями»[33]. Именно в силу этой исключительно важной способности человека ему обычно не нужна статичная точность. В процессе совершенствования каждой науки и уточняется понятие точности, само находящееся в постоянном движении.

Так складывалось понятие точности в физико-математических науках и в науках о природе.