Порядочный хаосит

Интерлюдия. Линен

Священный город Ван-Елдэр

В запылённом зеркале отражался высокий мужчина в сером костюме. Гладкая, розоватая кожа ничего не говорила о возрасте, в белых волосах не было заметно седины, но Линен чувствовал: она там есть, она угрожает. Двадцать лет до того, как тело его начнёт подводить. Тридцать лет до того, как разум его ослабеет, а мышцы одрябнут. Через сорок лет он превратится в развалину, через пятьдесят — в корм для червей. Линен и’Тьори горлом ощутил подступающую панику. Время, время уходит, он может не успеть.

почему они так долго возятся почему

Он закатал рукав, вонзил в своё предплечьё острый ноготь и прочертил длинную, кривую черту, сразу же заполнившуюся кровью. Это его освежило; руки перестали дрожать.

«Благородный человек не может быть обманут. Низкий человек живёт во лжи. Лги, и так ты обнаружишь благородство.

— Может быть, всё же настроить камеру не на Почерму? — лысый настройщик в запачканной металлической пылью белой мантии стоял, скрестив руки на груди, и демонстративно не торопился выполнять приказ.

— Какие-то сложности? — Линен приподнял светлую бровь.

Его глаза глядели сквозь мастера.

— За последние пятнадцать лет никто не мог пройти через неё. Обычно ходят через Дютюх, он сравнительно недалеко. Там… это проще сделать. Хорошие ребята, они правильно думают, хорошо, радостно отдают свою жизнь. Ничего сложного. В Почерме же…

— Если я пойду через камеру, расположенную в городе Дютюх, — прервал его Линен, — я окажусь в двухстах сорока газарах от Почермы. Добираясь туда, я потеряю двенадцать часов. Да, я знаю, что Почерма саботирует переносы. Очевидно, что местный мастер-логик возражает против использования камер, считая, что они отнимают слишком много жизней. Он самолично входит в приёмную камеру, и тот, кто пытается через него пройти и не способен подтвердить своё намерение, умирает. Я знаю это.

Настройщик наклонил голову, глядя на Линена.

— И?

— Вопрос здесь в чём: ты жалеешь меня, полагая, что я не справлюсь с выжившим из ума и сбившимся с пути стариком? Тогда ты глуп. Или ты сочувствуешь его одинокому походу и жалеешь его, зная, что я его сокрушу? Тогда ты предатель. Но будь ты предатель или глупец, для меня это не играет никакой роли, пока ты можешь состроить эту камеру с камерой в Почерме. И предатели, и верные, и глупцы, и гении, и живые, и мёртвые — все приносят равную пользу и все получат равную награду.

Настройщик кивнул и положил руки на панель.

— Да, — спокойно сказал Линен. — Если через полчаса в камере будет моё мёртвое тело — упомяни, что я выступал за ужесточение контроля за камерами переноса и настаиваю, чтобы их использовали только в крайних случаях. И при любом исходе: мастера Дютюха — показательно казнить. Он оболванивает хороших мастеровых, превращая их в скот. Мёртвым он будет нам полезнее, чем живым.

***

Мельхиоровая дверь захлопнулась за Линеном. Мягко прошуршали замки. Темнота. Затем мягкий, рассеянный свет, идущий из ниоткуда. Светится сам воздух.

Он больше не выйдет за эту дверь. Возможно, не выйдет и за другую.

Металлический цилиндр: места хватает только, чтобы стоять одному. Полированные стены.

Линен провёл рукой по гладкой поверхности.

Под пальцами засияли, переливаясь, красные линии начертаний.

— Истинное нельзя разрушить, — спокойно сказал он.

В воздухе повисло молчание. Затем другой, чуть надтреснутый голос, ответил ему из пустоты:

— Разрушенное не было истинным.

— Брат, ты хочешь жить? — спросил Линен.

— Желание жить убивает, — произнёс с мягким укором голос. — Ты желаешь породить во мне желание жить и после убить меня им?

— Я не желаю подобного. Осуществить Невозможный План — моё единственное желание.

— Единица не способна познать самоё себя, двойка не может осуществиться в единицу. Если у тебя есть единственное желание, оно неведомо тебе. Если у тебя есть два желания, оба они ложны.

— Ты умён, и не скрываешь это. Множество — данность, единица — решение. Я принимаю решение, и выбираю своё желание. Я желаю осуществить Невозможный План.

— Ты готов отдать свою жизнь, чтобы План осуществился?

— Я не могу знать, готов ли я отдать свою жизнь, так как я не делал этого раньше, — голос Линена был спокоен. — Возможно, я готов. Возможно, нет.

— Скажи мне своё Кредо, чтобы я увидел тебя, — в голосе прорезалась заинтересованность.

— Вот моё Кредо.

Мир бессмысленен. Я клянусь, что стану смыслом. Жизнь несправедлива. Я клянусь, что стану справедливостью. План невозможен. Я клянусь, что осуществлю его. Смерти на этом пути бесчисленны. Я клянусь, что отменю их. Я осуществлю Невозможный План, сотру само слово «смерть» из языка и выстрою мир, не знающий о боли. Я оправдаю каждую пролитую слезу, верну каждого умершего, уничтожу всё неистинное, как в себе, так и в других. Там, где был страх невежества, возликует разум; где была бездна хаоса — воссияет гармония.

Тишина.

— Это хорошее Кредо, — ответил голос хрипло. — Я слышал подобное Кредо раньше, но там упоминались, в том числе, братья и сёстры по духу. Был другой, стремившийся отменить смерть. Он клялся найти своих, собрать их вместе и вместе с ними сломать врата смерти.

— Я полагаю, что он отдал своё тело для твоего переноса, так? И ты унаследовал его Кредо? Я знаю, что ты возражаешь против камер. Что ты сам входишь в них, чтобы спасти свою ячейку.

— Камеры убивают хороших людей, превращая их в топливо для переброски. Мы пользуемся этой кровавой технологией несколько столетий, скрывая эту мерзость от всего мира, опасаясь, что нашу тайну раскроют. Это недостойно. Но хуже всего не это. Хуже всего — всё более и более возрастающая бессмысленность подобных жертв. Прогресс не стоит на месте. Триста лет назад требовался год, чтобы добраться до Ван-Елдэра из Почермы. Теперь четырёхмачтовый резак проходит этот путь за шестьдесят дней. Говорят, у вас появились проекты летательных аппаратов с огромной дальностью полёта? Каркасных баллонов, с тепловыми движителями, способных подниматься выше горных хребтов и лететь против ветра?

— Да. Есть даже экспериментальные образцы.

— Так вот, возможно, через пять лет ты смог бы добраться до меня за десять дней на подобном летающем корабле. Через двадцать лет любой лентяй с деньгами сможет взять билет на корабль Ван-Елдэр — Почерма. Но пока мы с тобой оба сидим в старинных капсулах смертного обмена, и решаем в философском диспуте, кто из нас отдаст жизнь… даже не за Невозможный План, а за то, чтобы чья-то задумка осуществилась на пять декад раньше. Пять декад! Не находишь, что это варварство?

— Варварство — полагать, что истина изменяется сообразно с выгодой или угрозой. Двое заходят в две камеры, две камеры становится одним, и из двоих людей тот сохраняет жизнь и разум, кто ближе к истине. Это справедливо.

— В камеры загоняют подростков, которым вложили в голову бессмысленную жажду самопожертвования. Это — справедливо? Мы скрываем наши тайны, действуем исподтишка, интригуем и лжём. Это — справедливо? Где беспредельная свобода, которая была тебе обещана — теми, кто отправили тебя в эту камеру? Не может ли быть, что вся наша вера — одна большая ошибка?

— Если мы ошибаемся, то смерть одного из нас справедлива, и он её заслужил. Если мы правы, то смерть одного из нас необходима, и ведёт нас к цели.

Голос вздохнул.

— Слушай… ты не думал, что может быть неправа сама логика? Что в самом том, чтобы быть правым, есть нечто порочное и глупое?

— Нет, — ответил Линен. — Я так не думал. Никогда.

В голосе послышалась мольба.

— Знаешь, у нас на Яратире не так, как у вас. Мы не настолько… однобоки, что ли. Да, мы хотим осуществить Невозможный План, и ты знаешь, что мы добились определённых успехов на этом пути. Но я чувствую, думаю, что правота — это ещё не всё. Мало того, ты тоже так думаешь. Ты думаешь, что правоты — недостаточно!

— Нет. Не думаю. Я владею истиной, и этого достаточно и для того, чтобы жить, и для того, чтобы отнимать жизни.

— Но достаточно ли этого, чтобы отдать жизнь?

Линен улыбнулся.

— Есть ли у тебя, старик, что-то, за что ты бы отдал жизнь?

Молчание.

— Да, — ответил голос.

— А у меня, — ответил Линен, — нет. Я не могу отдать жизнь, потому что я её не владею. Мало того, ей никто не владеет. Жизни не существует, старик. Жизни нет, это умозрительная концепция. Ты можешь представить себе горячий снег, но его не существует. Так же и с жизнью.

— Что?

— Жизни нет. Я видел это, я доказал это. Это иллюзия, слово, обобщающее не связанные друг с другом феномены. Жизни нет, как нет неба: небо — это панорама, открывающаяся взгляду, когда смотришь вверх с поверхности земли. Но неба, как такового, не существует.

— А как же твоё Кредо? Невозможный План? Намерение стереть слово «смерть» и отменить гибель всех жертв на твоём пути?

— Я не сказал тебе моё Кредо целиком. Я исключил пару строк. Вот они.

Я клянусь, что создам жизнь. Истинную жизнь, которую нельзя отнять, и наделю ей всех, кто уже умер — или кто живёт ложной жизнью.

— Старик, если бы ты был бы по-настоящему живым, то ты бы не мог умереть, не так ли? Но если ты можешь умереть, то, значит, ты никогда и не жил. И поэтому ты потерпел поражение — ещё с первых своих слов. Истинное нельзя разрушить! А ты, лжец, который ценит несуществующее, который играет иллюзиями, ты умираешь.

Свет моргнул, моргнул ещё раз. У Линена возникло ощущение, что его куда-то тянут, схватив за внутренности; оно длилось несколько мгновений, потом исчезло.

Мягко прошуршали замки. Отъехала в сторону дверь, и в камеру заглянули трое: девочка лет пятнадцати, в коричневом сарафане, с платочком на голове, седой, мускулистый мужчина в кожаном фартуке на голое тело и кожаных штанах и маленькая беленькая собачка.

Линен отстранил любопытных и быстро вышел из капсулы, оказавшись в полуподвальном помещении, напоминавшем заброшенную мастерскую. Из маленького окошка под потолком пробивались солнечные лучи. Несколько стульев стояли вокруг деревянного стола, на котором были навалены какие-то бумаги. В целом, обстановка вокруг была сочетанием бедности и долгого пренебрежения уборкой.

Троица воззрилась на него с ужасом. Собачка тявкнула и, стуча когтями, унеслась прочь.

— А где папа? — спросила девчонка, недоумевая.

Мужик просто пялился на Линена во все глаза.

— Твой папа умер, принося пользу. Сейчас он будет прославлен, а когда исполнится Невозможный План, он будет возрождён, — сухо сказал Линен. — Меня зовут Линен и’Тьори. Я пришёл, чтобы осуществить часть Замысла. Девочка: принеси мне тонкую бумагу для голубиной почты, симпатические чернила, щелочные реактивы, серебряные перья. Также, принеси мне гроссбух с именами и адресами всех наших братьев и сестёр в Почерме, а также сведения по Кяськи и Вохотма-Удо. Мужчина: разогрейте атанор до синего, прокипятите и стерилизуйте малый набор реторт. Мне потребуется двести гран воплощающей эссенции, девять латунных пластин номер восемь, гравировальный набор.

— Тури умер? Ты убил его? — со злобой спросил мужчина, подхватывая с пола стальной прут.