Виолетта

11

В эти дни мы с Хулианом предавались тайному кутежу — только и делали, что занимались любовью и пили белое вино. Я ничего не стала объяснять брату, он и сам догадывался, что отговорить меня невозможно и лучше подождать, пока пыл не остынет и я не приду в себя. Я погрузилась в сладчайшее болото похоти, которая то и дело требовала удовлетворения, потому что ничто не могло утолить первобытную жажду этого мужчины. Я представляла себе, как останусь в его объятиях навсегда и откажусь от мира, существующего за пределами нашего номера, ледяного мира, мира без него.

Я сидела у него в номере обнаженная или в одной из его рубашек, потому что из вещей у меня было при себе только то, в чем я покинула «Баварию», и ждала Хулиана. Я предвкушала его возвращение, считая минуты и часы, проведенные в одиночестве. Их было немало, Хулиан терпеть не мог затворничество и ездил в Конный клуб кататься верхом или на фермы к друзьям. Я обо всем забывала, услышав его шаги по ту сторону двери и увидев, как он входит — мужественный, улыбающийся, потный после физических упражнений, властный и довольный. Времени, которое мы проводили вместе, и ночей, когда я спала в его объятиях, было достаточно, чтобы рассеять сомнения и напитать подростковые иллюзии. Я поддалась любовной буре с абсолютной покорностью, которая сейчас, в свете прожитых лет, кажется мне просто дикой. Я потеряла рассудок и спокойствие; ничто не имело значения, кроме Хулиана.

Позже, когда ему пришлось уехать, я купила необходимую одежду и красную помаду, чтобы улучшить настроение, и поселилась в квартире Хосе Антонио, не собираясь возвращаться к прежней жизни, о чем и поспешила объявить Фабиану, когда тот вернулся из Аргентины и прибежал ко мне с букетом цветов. Он снова сказал, что развод я получу только через его труп, и поинтересовался, как я собираюсь жить дальше, поскольку чертов пилот, по всей видимости, испарился.

Хулиан не испарился, как полагал Фабиан. Он появлялся, как только позволяла работа, и каждая наша встреча становилась еще одним звеном в цепи, которой я сама себя к нему приковала без особых усилий с его стороны. После войны он какое-то время работал пилотом коммерческих авиалиний, затем купил свой собственный гидроплан и занялся перевозкой пассажиров и грузов в районах, где не было взлетно-посадочных полос. Гидроплан представлял собой живописную желтую машину, на которой он пересек всю Южную Америку, катая клиентов. К тому времени юг нашей страны превратился в рай, будто созданный для рыбалки и наблюдения за птицами, поэтому Хулиан частенько привозил сюда своих пассажиров. Мы встречались, и я отсчитывала часы и минуты, которые мы проведем вместе, и прощалась с ним, отмечая его отъезд в календаре.

Думаю, моя слепая наивность сбила его с толку, он не смог порвать со мной, как, возможно, планировал поначалу, и сам увяз в паутине любви, которая мало соответствовала его авантюрному складу. Я вцепилась в него с жадностью сироты и не желала видеть множества препятствий, маячивших впереди, но победило его сопротивление не это, а Хуан Мартин.

В одном из наших разговоров наедине Хосе Антонио поинтересовался, не собираюсь ли я быть любовницей Хулиана Браво до конца своих дней. Разумеется, это не входило в мои планы. Я собиралась стать его женой, как только сломлю упрямство своего законного супруга, — мне и в голову не приходило, что свою обиду Фабиан будет растравлять еще много лет. Я была так уверена, что очень скоро выйду замуж за Хулиана, что, резвясь с ним в постели с отчаянной страстью, которую ему удалось во мне разбудить, утратила всякую бдительность. Мы предохранялись, но не слишком усердно; использовали презерватив, но иногда про него забывали или торопились. Мною владела невесть откуда взявшаяся уверенность, что я бесплодна и именно по этой причине у меня не было детей в браке. Логическое следствие этой оплошности застало меня врасплох.

О моей беременности Хулиан узнал во время одного из своих визитов, и первым делом спросил, чей это ребенок, его или Фабиана.

Как это может быть ребенок Фабиана, если мы с ним не виделись пять месяцев, — обиделась я.

Багровый от гнева, он мерил комнату широкими шагами, обвиняя меня в том, что я все подстроила нарочно, но если я собираюсь прибрать его к рукам таким способом, я очень ошибаюсь, он никогда не пожертвует свободой, и так далее и тому подобное, пока не заметил, что я съежилась в кресле и рыдаю от ужаса.

Он словно очнулся; гнев выдохся, Хулиан упал передо мной на колени, бормоча извинения и умоляя его простить. просто все так неожиданно, и, конечно, это не только моя вика, он тоже несет ответственность, и мы вместе должны решить, что делать с этой проблемой.

— Это не проблема, Хулиан, это наш ребенок, — ответила я.

Этого слова было достаточно, чтобы он замолчал; до этого момента о ребенке он не задумывался.

Когда мы оба успокоились, Хулиан налил себе виски и признался, что за тридцать с лишним лет любовных приключений на четырех континентах ни разу не сталкивался с возможностью отцовства.

— Значит, ты тоже считал себя бесплодным, — сказала я, и мы оба рассмеялись, внезапно почувствовав облегчение и уже радуясь существу, дрейфующему у меня в животе.

Я думала, что, узнав эту новость, Фабиан наконец-то придет в себя. Зачем ему брак с женщиной, беременной от другого? Я назначила ему встречу в Сакраменто в кондитерской, чтобы обо всем договориться. Я нервничала, готовясь к бою, но он сразу же меня обезоружил, взяв за руки и поцеловав в лоб. Он рад меня видеть, он очень по мне скучал. Пока нам подавали чай, мы говорили о пустяках, обсуждали семейные новости, я рассказала о тетушке Пии, которая страдала от болей в животе и очень ослабела. Поскольку снадобья и ритуалы Яимы не помогали, тетушка Пилар собиралась отвезти ее в Сакраменто, чтобы поместить в больницу на обследование. Повисло неловкое молчание, и тут я сообщила Фабиану о своем положении, спрятавшись на всякий случай за чашкой.

Он изумленно вскочил, в глазах его вспыхнула надежда, но, прежде чем он открыл рот, я добавила, что беременность не от него.

— Ребенок будет считаться незаконнорожденным, — пробормотал он, опускаясь в кресло.

— Все зависит от тебя. Фабиан.

— Не рассчитывай, что я соглашусь на аннулирование брака. Ты знаешь, что я думаю по этому поводу.

— Это не принципиальность, а подлость. Ты хочешь сделать мне больно. Хорошо, я не буду больше тебя просить. Но ты должен отдать мне половину нашего имущества, хотя на самом деле мне принадлежит все, я содержала тебя с тех пор, как мы поженились, и сумма на общем счету заработана мной.

— С чего ты взяла, что, разрушив семью, ты имеешь на что-то право?

— Я буду добиваться справедливости, Фабиан, даже если придется обратиться в суд.

— Поговори со своим братом, посмотрим, что он на это скажет. Разве он не адвокат? Банковские счета записаны на мое имя, как дом и все остальное. Я не собираюсь причинять тебе боль, я хочу защитить тебя, Виолета.

— От чего?

— От тебя самой. Ты запуталась. Я твой муж и люблю тебя всей душой. Я буду любить тебя всегда. Я готов простить тебе все, Виолета. Еще не поздно помириться…

— Но я беременна!

— Это не имеет значения, я готов растить твоего ребенка, как если бы он был моим. Позволь мне помочь тебе, умоляю…

Я увидела Фабиана лишь полтора года спустя. Хосе Антонио подтвердил, что я не получу денег, на которые, как мне казалось, имела право; любые выплаты могли быть сделаны только с согласия мужа. Следующие несколько месяцев я провела между квартирой моего брата и офисом, не видясь ни с кем, кроме клиентов «Сельских домов». Я позвонила тетушкам, Ривасам, Джозефине и Тересе. Все меня поздравили, за исключением тетушек, которые очень всполошились, узнав, что я ушла от Фабиана, — для них это было как гром среди ясного неба. Единственным их утешением было то, что мы жили вдали от родственников и столичных сплетен.

— Девочка, ради бога, в нашей семье никогда не было незаконнорожденных, — всхлипывала тетушка Пия.

— Их десятки, тетя, но, поскольку они рождались от наших мужчин, их никто не принимает в расчет, — возразила я.

Когда живот у меня округлился, я старалась поменьше появляться на людях, не виделась ни с семьей Фабиана, ни с общими друзьями.

Мой сын родился в Сакраменто в тот день, когда тетушку Пию привезли в больницу на обследование; благодаря этому совпадению меня встречали обе мои дорогие старушки и Хосе Антонио, который выдавал себя за моего мужа. Мисс Тейлор и Тереса не пришли. Женщины только что получили право голоса на президентских и парламентских выборах. Тереса добивалась этого годами, но победа застала ее в тюрьме, куда она в очередной раз угодила за разжигание беспорядков и подстрекательство к забастовке. Наконец ее отпустили, и женское голосование она отмечала плясками на улице.

Хулиан был в Уругвае и узнал о событии неделю спустя, когда ребенка уже крестили и зарегистрировали под именем Хуан Мартин Браво дель Валье. Я назвала его Хуаном в честь падре Кироги, который отныне был его покровителем, а имя Мартин мне просто всегда нравилось.

Малыш преобразил Хулиана; он и не подозревал, что достиг возраста, когда радуешься столь радикальным переменам. Сын означал для него преемственность, возможность все начать заново, дав другому шансы, которых не было у него самого, создать собственную более благоприятную версию. Хулиан собирался воспитывать Хуана Мартина как свое продолжение: отважным, решительным, готовым к приключениям, любящим жизнь, с дерзким духом, но безмятежным сердцем. Он с детства стремился к счастью, но счастье ускользало в последний момент, когда он уже думал, что оно у него в руках. Так случалось и с его задумками, всегда находился кто-нибудь побойчее, успевший раньше. Ему всего было мало: медалей героя войны, кубка чемпиона по верховой езде, гидроплана, успехов во всем, за что он ни брался, приятного тенора, таланта обращать на себя всеобщее внимание, где бы он ни оказался. Это постоянное стремление к чему-то большему относилось и ко всем его душевным склонностям, в том числе к любви. У него не было семьи, он расставался с друзьями, как только они переставали быть ему полезны, соблазнял женщин с жадностью коллекционера и вскоре бросал, потому что впереди появлялась женщина более привлекательная. Вот почему он желал Хуану Мартину безмятежного сердца. Его сын не будет страдать от постоянного зуда, станет счастливым, и он, Хулиан, об этом позаботится.

Мы поселились в небольшом доме в старом квартале Сакраменто. Перед домом росли вековые деревья и кусты диких роз, которые волшебным образом цвели вдоль тротуаров даже зимой, несмотря на дождь и туман. Отныне Хулиан выбирал клиентов по географическому признаку, чтобы отсутствовать дома как можно меньше и проводить время с сыном.

Когда мы только начали жить как нормальная семья, Хулиан нанял меня к себе в штат, чтобы я помогала ему управлять его небольшой компанией по авиаперевозкам. Умирая от смеха, он признался, что не в состоянии сложить два и два. У нас было две бухгалтерии: официальная и черновая, известная только нам двоим. В первой, которую проверяло налоговое управление, а иной раз и полиция, указывался рейс, маршрут, расстояние, пассажиры или грузы; во второй мы записывали личные данные каждого клиента, где он был взят на борт, где высажен, а также соответствующие даты. Это были евреи, пережившие Холокост, им отказывали почти во всех латиноамериканских странах, к нам они въезжали по неохраняемым маршрутам, а затем устраивались благодаря помощи сочувствующих или за взятки. После войны страна приняла сотни немецких иммигрантов, чьим устройством занималась местная нацистская партия, поменявшая после поражения Германии свое название, но не идеологию. Впрочем, время от времени пассажирами были преступники, обвиняемые в зверствах и скрывавшиеся от европейского правосудия, — Хулиан за соответствующую плату доставлял их в нашу страну на своем самолете. Евреи или нацисты, ему было без разницы, — главное, чтобы платили условленную заранее сумму.