Виолетта

23

А теперь позволь рассказать о Рое Купере, разруливателе проблем, обладателе внешности боксера из трущоб, которого я любила, о человеке, указанном в твоем свидетельстве о рождении как твой отец. Ты видел его, но, скорее всего, не помнишь: мы втроем ездили в Диснейленд, когда ты был маленьким, лет семи или восьми. Это была ваша единственная встреча, но мы с Роем всегда поддерживали связь. Мы вместе ездили в отпуск один или два раза в год, а тебя я оставляла с Этельвиной или на ферме у Факунды.

Рой переехал в Лос-Анджелес, где продолжал заниматься своим ремеслом. Работы было невпроворот, Лос-Анджелес — идеальный город для человека, подобного ему, который скользит как угорь среди разного рода злоумышленников, негодяев и преступников, коррумпированных полицейских и дотошных журналистов. Меня удивляло, как он ухитряется жить в такой атмосфере и сохранять достаточно бодрости и щедрости, чтобы любить меня, никогда ни о чем не спрашивая, никогда ничего не требуя, даже ответной любви, и одновременно делая то, что он сделал для тебя и Ньевес.

Мне неловко рассказывать о моих любовниках, поскольку ты мой внук, к тому же священник, но Рой — исключение. Хулиана я к категории любовников не причисляю, он отец моих детей, хотя мы никогда не были женаты. Рой был немногословен, любил соление шуточки и уличную культуру, читал исключительно спортивные разделы газет и детективы карманного формата. От мето пахло сигаретами и дешевым одеколоном, у него были грубые руки каменщика, его манеры за столом меня шокировали, мне казалось, что он носит подержанную одежду, которая вечно была ему мала и до ужаса старомодна. Коротко говоря, выглядел он как телохранитель какого-нибудь преступника.

Никто представить себе не мог, что этот человек был деликатен в чувствах и по-своему галантен. Он относился ко мне со смесью уважения, нежности и желания. Да, Камило, он желал меня с таким постоянством, что рядом с ним годы и дурные воспоминания будто бы исчезали и я снова становилась молодой и пылкой. Только рядом с ним я чувствовала себя такой красивой и яркой. Мы любили друг друга легко, весело и без затей — в противоположность плотской страсти с Хулианом Браво, похожей на захватывающую гонку, в которой я то и дело набивала себе шишки и синяки. В общении с Роем присутствовал раз и навсегда заведенный порядок, мы оба были уверены, что наслаждаемся в равной степени, а затем отдыхали, обнявшись, расслабленные и довольные. Мы мало разговаривали, прошлое не имело значения, а будущего не существовало. Он знал о Хулиане Браво и догадывался о причинах, по которым я перестала его любить, но избегал задавать вопросы; для него имело значение только время, которое мы с ним проводили вместе. Я тоже ни о чем его не спрашивала. Я не знала, есть ли у него семья, был ли он когда-либо женат и что делал до того, как занялся своим странным ремеслом.

У Роя был скромный домик на колесах, мы путешествовали в нем по две-три недели по разным районам страны, главным образом по национальным паркам. Эта колымага не была ни новой, ни роскошной, но служила нам верой и правдой. Она состояла из маленькой комнатки, где имелся стол на все случаи жизни, простенькой кухни, душевой, до того тесной, что, если у меня падало мыло, я не могла нагнуться, чтобы его поднять, в глубине стояла кровать, отделенная от остальных помещений раздвижной дверью. В домике было электричество, запасы которого мы пополняли на кемпингах, биотуалет, а на крыше крепился бак с водой. Для двоих места хватало, за исключением случаев, когда несколько дней подряд лил дождь и нам приходилось сидеть взаперти, но это бывало редко.

Соединенные Штаты — целая вселенная, на ее территории проживает множество народов и представлены самые разнообразные ландшафты. Мы с Роем путешествовали не спеша и без определенной цели, просто ехали куда глаза глядят. Мы проделали путь от калифорнийской Долины смерти, где призраки погибших от жажды бродят при жаре 52 градуса Цельсия, до ледников Аляски, где мы катались на санях, запряженных двенадцатью ездовыми лайками. По дороге останавливались где придется. Подолгу гуляли, купались в реках и озерах, ловили рыбу, готовили еду под открытым небом.

Последнюю ночь, когда мы спали вместе в трейлере, я помню так, будто это было вчера. Мне было шестьдесят четыре, а чувствовала я себя на тридцать. Мы провели великолепную неделю в Йосемитском парке, стояла ранняя осень, когда туристов становится меньше, пейзаж волшебным образом преображается, а деревья приобретают яркие оттенки — красный, оранжевый, желтый. Мы, как обычно, готовили ужин на мангале: свежую рыбу и овощи. Вдруг неподалеку показался медведь, огромное бурое чудовище, которое, переваливаясь, двинулось к нам и подошло так близко, что мы слышали его хриплое дыхание и могли бы поклясться, что чувствуем запах из пасти. Мы знали, как вести себя в подобной чрезвычайной ситуации, но в тот момент паника стерла инструкции из моей памяти. Следовало оставаться на месте, не кричать и не смотреть медведю в глаза, а я завопила и заметалась по поляне.

Медведь встал на задние лапы, воздел передние к небу и ответил мне громким ревом, который отозвался долгим раскатистым эхом. Рой не стал дожидаться развязки. Он схватил меня за шиворот и практически силой поволок к трейлеру. Нам удалось забраться внутрь и захлопнуть дверь перед носом у медведя, который в ярости набросился на трейлер и несколько раз его встряхнул, однако вскоре переключился на еду, которую мы готовили на костре. Утолив голод нашим ужином, а заодно и сложенным в пакет мусором, он уселся и принялся любоваться наступлением ночи с поистине буддистским спокойствием.

В ту ночь мы носа не высунули наружу и ужинали консервированными бобами. В какой-то момент медведь ушел, а утром мы быстро собрали вещи и уехали. Пожалуй, мне очень редко бывало так страшно. С тех пор я несколько раз ходила в зоопарк понаблюдать за медведями; издалека они красивы.

В ту поездку я обратила внимание, что одежда болтается на Рое как-то слишком свободно; он похудел, но, поскольку энергия и энтузиазм были у него те же, что и всегда, я не придала этому значения. На следующий день мы простились в аэропорту Лос-Анджелеса. Когда обнимались, я заметила, что он взволнован, даже прослезился, чего отродясь не случалось и не соответствовало его образу мачо.

— Передай привет моему сыну Камило, — сказал он, вытирая слезу ладонью.

Он всегда спрашивал о тебе и напоминал о том, что ты записан его сыном.

В тот день я и не подозревала, что мы больше никогда не будем спать вместе. Рой умер от рака годом позже. Он скрыл от меня свою болезнь, потому что хотел, чтобы я запомнила его здоровым, влюбленным и жизнерадостным, но со мной связалась Рита Линарес.

— Он одинок, Виолета, никто к нему не приходит, — похоже, у него семьи нет, к тому же он не разрешает звонить никому из своих друзей. Он переехал ко мне, когда больше не мог выносить болей. Мы дружим со школы, он присутствовал в моей жизни с тех пор, как я приехала в эту страну, я тогда была маленькой иммигранткой и едва говорила по-английски; он всегда приходил мне на помощь, как брат, когда я в нем нуждалась, — плакала она.

Я немедленно вылетела в Лос-Анджелес в надежде, что Рой все еще у Риты, но его уже отвезли в больницу. Это была та же больница, где ты родился и где я в последний раз видела Ньевес, те же широкие коридоры, люминесцентные лампы, линолеум на полу, запах дезинфицирующего средства и часовня с витражами. Роя подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, он все еще был в сознании. Говорить он не мог, но я видела по глазам, что он узнал меня, и мне хочется думать, что мое присутствие было для него последним утешением.

— Я люблю тебя, Рой, я люблю тебя так сильно, так сильно… — я повторяла это тысячу раз.

На следующий день он умер, держа меня и Риту за руки.

Ты рос так быстро, Камило, что однажды вечером заглянул ко мне в комнату пожелать доброй ночи, и я удивилась, увидев перед собой незнакомого молодого человека. Была пятница, ты пришел в школьной форме, то есть в поту и недельной грязи, с копной спутанных волос на голове и взволнованным выражением лица. Ты потерял велосипед и пробежал более двадцати кварталов, чтобы успеть до начала комендантского часа.

— Где ты шлялся? Уже почти десять вечера, Камило!

— Я протестовал.

— Против чего, можно узнать?

— Против военщины, конечно же.

— Ты с ума сошел! Я тебе запрещаю!

— Мне кажется, у тебя нет морального права мне запрещать, сказал ты и подмигнул с тем язвительным озорством, которое всегда меня обезоруживало.

Действительно, когда-то мне установили пластину на ключицу из-за участия в акции протеста, но мне просто не повезло. В то время я никуда не лезла, просто шла по улице, меня окружила толпа, и я не смогла убежать. Полиция набросилась на протестующих с дубинками, слезоточивым газом и водометами. Одна из струй швырнула меня об стену. В первые три дня после операции я боролась с болью сильными обезболивающими и марихуаной, но мне тогда пришлось месяц носить руку на перевязи, и терпение мое истощилось. В ту ночь я впервые испытала ужас, который не отпускал меня все оставшиеся четыре с лишним года диктатуры. Если ты ввязался в войну в четырнадцать, думала я, до совершеннолетия тебе не дожить, солдаты об этом позаботятся. От беспокойства за тебя я поседела, негодный мальчишка.

Со старой квартирой напротив Японского парка, который теперь назывался Парк-де-ла-Патрия, нам пришлось распрощаться, после смерти Хосе Антонио и мисс Тейлор она стала нам велика, к тому же не соответствовала моему новому настроению. Мы вчетвером — Этельвина, Криспин, ты и я — переехали в маленький домик, который обрушился во время землетрясения, помнишь? Он стоял далеко от центра города и Военного училища, где в основном происходили беспорядки. Переезд в новый дом стал еще одним шагом на пути к избавлению от всякого хлама, который раньше казался мне крайне важным, но с некоторых пор только обременял. Я отказалась от массивной мебели, персидских ковров, обилия украшений и оставила себе только предметы первой необходимости. Когда Этельвина отобрала то, что хотела бы оставить на случай, если решит жить в собственной квартире, которая до поры до времени сдавалась в аренду и приносила доход, я позвала стаю племянников и племянниц, с которыми в другое время почти не общалась, и предложила забрать все, что они пожелают; менее чем за два дня исчезло почти все. Мы переехали, прихватив с собой минимум вещей, к величайшему недоумению Этельвины, которая не понимала, зачем жить бедно, если можно позволить себе жить богато.

Зарабатывать сегодня деньги тяжелой работой так же непросто, как во времена моей юности. Чем тяжелее работа, тем хуже она оплачивается. Куда проще разбогатеть, ничего не производя, перекидывая деньги со счета на счет, спекулируя, торгуя на бирже, вкладывая средства в чужой труд. Когда тебя кормит ежедневная работа, запросто можно все потерять и оказаться на улице; куда сложнее лишиться целого состояния, потому что деньги притягивают все новые и новые деньги, которые множатся в таинственном измерении банковских счетов и инвестиций. Мне удалось кое-что накопить, прежде чем я придумала, как потратить накопленное.