Виолетта

16

В течение трех лет, пока страна на всех парах катилась к неизбежной трагедии, я разрывалась между Майами, Лас-Вегасом и Лос-Анджелесом, так что проморгала большую часть ее социалистического опыта. В Соединенных Штатах информация была тенденциозной, все наперебой вторили пропаганде правых, которая изображала нашу страну как еще одну Кубу. Я часто возвращалась домой по делам, и каждый раз все сильнее чувствовала, как нарастают хаос и насилие и как Хуан Мартин ускользает из моих рук. Сын превратился в незнакомца. Он разговаривал со мной снисходительно, как с домашним животным; мое идеологическое перевоспитание больше его не заботило, он махнул на меня рукой, я попала в категорию «старой мумии». Он был неузнаваем: седая борода, грязные патлы, тощий, возбужденный. Ничто в нем не напоминало застенчивого мальчика, которым он был еще совсем недавно.

Ньевес на несколько месяцев пропала без вести. Хулиан по своим каналам попытался разыскать ее в Майами, но она не оставила следов. Он исследовал данные авиалиний и автобусных компаний, но все безрезультатно; ее имени не было в списках пассажиров, но это мало что значило, существовали и другие виды транспорта. В поисках Ньевес я оказывалась в подземном мире нищих, наркоманов и дрянной уличной жизни. Хулиан совсем не знал этот мир, его участие в наркотрафике и преступности было иного масштаба, он никогда не сталкивался в грязном переулке с оборванными зомби. А я сталкивалась. Интересно, что они обо мне думали? Буржуйка, хорошо одетая и зареванная, разыскивает какую-то Ньевес. Я видела ребят, которые поразили меня в самое сердце, но я не пыталась им помочь, моей единственной целью было выяснить что-то о дочери. Я занималась этим несколько недель, самых тяжелых, какие только могу вспомнить, Камило, и узнала лишь то, что Ньевес никто не знал.

Как раз этим я и занималась, когда позвонил Рой и сказал, что вроде бы обнаружил ее в Лас-Вегасе. К тому времени он уже перестал ее искать, но случайно увидел Джо Санторо и, следуя за ним, вышел на Ньевес. Я немедленно отправилась к Хулиану.

Девушка, которую увидел Рой, не входила в число живописных юных бродяг, которые представляли собой закат эпохи хиппи, а «работала» вместе с другими молодыми людьми обоего пола на знаменитой Лас-Вегас-Стрип. У нее были коротко остриженные, осветленные почти до белизны волосы, театральный макияж и вызывающий прикид, который в любом другом месте считался бы костюмом, но тут соответствовал обстановке. По словам Роя, ей не разрешали входить ни в один из роскошных отелей или баров, жила она на улице, кочуя с одной съемной комнаты на другую, распространяя наркотики, подворовывая и занимаясь проституцией. Месяцы, проведенные в реабилитационной клинике, не подействовали на Ньевес — она вернулась к прежней жизни, еще более одинокая и неприкаянная.

— Я бы не удивился, если бы узнал, что Санторо ее сутенер, — сказал нам детектив.

— Клянусь, он пожалеет об этом! — воскликнул потрясенный Хулиан.

Он поселил нас с Ньевес в отеле «Дворец Цезарей», где мы с моей неуловимой дочерью разместились в одном номере, потому что она отказалась жить в люксе отца, где было две спальни, гостиная, панорамный вид на этот искусственный город и даже выкрашенный в белый цвет рояль, который, как нам сообщили, принадлежал знаменитому пианисту Либераче. Меня смущало ее присутствие, рядом с ней я чувствовала себя робкой и виноватой. Я видела себя глазами Ньевес, осуждающими и презирающими; она терпела нас с отцом лишь потому, что надеялась развести на деньги, но я не могла ее в этом упрекнуть, мне хватило поверхностной прогулки по ее миру, чтобы проникнуться глубочайшим состраданием. Я бы отдала все, чем владела в этой жизни, Камило, если бы это хоть как-то ей помогло.

Оказавшись в отеле, Ньевес первым делом приняла ванну с пеной. Ее долго не было, я отнесла ей чашку чая и обнаружила, что она спит в почти остывшей воде. Я помогла ей вылезти из ванны, а когда оборачивала полотенцем, обнаружила у нее на спине шрам.

— Что с тобой случилось, Ньевес? — встревожилась я.

— Ничего. Царапина, — ответила она, пожимая плечами.

Она так и не рассказала, что произошло, и отказывалась говорить о своей жизни и о Джо Санторо.

— Я ничего о нем не знаю, мы не виделись целый год, — солгала она.

Моя дочь привезла с собой только сумку с брюками, кроссовками и косметикой; у нее не было при себе даже зубной щетки. Пока я пыталась о ней заботиться, точнее, за ней присматривать, Хулиан купил ей чемодан и наполнил его дизайнерской одеждой из роскошных бутиков, изобиловавших на Стрипе. Таков был его способ справиться с невыносимой тоской, которая разрывала сердце: потратить на дочку побольше денег.

Ньевес прожила с нами в отеле около недели; этого было достаточно, чтобы Хулиан преисполнился веры, что ее можно спасти, но я не разделяла его оптимизма. Я отчетливо видела симптомы, которые замечала раньше у других: зуд в теле, бессонницу, озноб, судороги, боль в костях, тошноту, расширенные зрачки, спутанность сознания и тревогу. Стоило зазеваться, Ньевес исчезала из номера и возвращалась умиротворенной; поблизости всегда околачивались дилеры, и она знала, как их распознать. Думаю, наркотики ей доставляли прямо в номер, спрятав среди тарелок на подносе или в сумке с чистым бельем, которую приносили из прачечной. Краткое перемирие во «Дворце Цезарей» закончилось в тот миг, когда она получила от отца достаточно денег. Она украла мои часы, золотую цепочку, паспорт и снова исчезла.

На этот раз Хулиан знал, где искать Ньевес, и с помощью Роя и еще одного человека ее похитил — нет другого способа описать то, как это выглядело. Меня он предупреждать не стал, потому что знал, что я буду против. Дело было вечером, Ньевес прогуливалась по улице, рядом остановилась машина, она подошла, полагая, что это потенциальный клиент. Рой и его подельник выскочили одновременно, накинули ей на голову куртку и силой затолкали в салон. Она отбивалась, как затравленный зверь, но куртка заглушала крики, и никто не вмешался, хотя свидетелями зрелища были несколько человек, в том числе и охранники: в казино и ресторанах был самый горячий час.

Хулиан положил Ньевес в психиатрическую клинику на окраине одного из городов в штате Юта, где на нее надели смирительную рубашку и заперли в палате с мягкими стенами. Она была уже совершеннолетней, и у отца не было полномочий на подобные действия, но для Хулиана не существовало ничего невозможного, всегда имелся способ добиться поставленных целей, иногда в обмен на деньги, иногда с помощью таинственных связей, которые действовали по принципу «я тебе, ты мнеь.

На следующий день Хулиан все мне рассказал и добавил, что мы вернемся в Майами, так как Ньевес в нас не нуждается; клиника сообщит, когда будет выписка, и мы ее заберем. К тому времени у нас будет план, как ей помочь, но первым делом нужно вылечить ее от зависимости. Подобная стратегия вновь исключала меня из жизни дочери.

— Нет, Хулиан. Я буду с ней рядом, — объявила я.

Мы поспорили, как обычно, и в конце концов он уступил.

— В таком случае я попрошу Роя тебя отвезти — не хочу, чтобы ты ехала на автобусе.

Мы проделали двухчасовую поездку по жаркой пустыне, в дороге молчали, потели, окошки были открыты, потому что Рой курил одну сигарету за другой и с кондиционером мы бы задохнулись. Клиника представляла собой двухэтажное бетонное здание, напоминающее монастырь, она стояла посреди сада из кактусов и камней, окруженного деревянным забором и кустарником. Поблизости не было ни души, только безбрежная пустыня из песка, камня и соляных отложений.

Нас встретила женщина, которая представилась администратором и объяснила, что может обсудить это дело только с мистером Браво, который не оставил никаких инструкций в отношении меня.

— Я мать пациентки! — воскликнула я, собираясь наброситься на эту заразу, как завзятый псих из ее клиники.

— Идем, Виолета; вернемся завтра, — умолял Рой, обнимая меня.

Я уткнулась носом в его мокрую от пота, пахнущую табаком рубашку и разрыдалась.

Рой снял две комнаты в пансионе, где предлагались кровать и завтрак, велел принять душ и переодеться, а затем повел меня в ресторан для дальнобойщиков на обочине трассы.

Мне не разрешили ни повидать Ньевес, ни поговорить с врачами. Я торчала в приемной клиники с самого утра, пока меня не выставили вон. Я была уверена, что дочери плохо. Я подозревала, что ее лечат жестокими методами. Видя меня в приемной изо дня в день, Зараза сжалилась, приносила мне чашку чая с печенькой и рассказывала, что у Ньевес все в порядке, она отдыхает и постепенно поправляется, но не пожелала объяснять, в каких условиях ее содержат, не сидит ли она взаперти, в наручниках или в состоянии наркотического опьянения.

— Как вам такое пришло в голову? Это современное учреждение, мы не в Средневековье.

В этом долгом и трудном ожидании меня поддерживал неожиданный друг: Рой все это время оставался со мной. Позволь мне рассказать тебе о нем, Камило, потому что он много сделал для твоей мамы и для тебя.

Он утверждал, что его имя Рой Купер, но очень может быть, что его звали по-другому, он был скрытным парнем и ничего о себе не рассказывал. Я понятия не имела, откуда он родом, ничего не знала о его прошлом, семейном положении или настоящей профессии, хотя мы проводили вместе многие часы. Хулиан говорил, что он специализируется на шантаже, но это же не профессия. Рой был примерно одного со мной возраста, то есть лет около пятидесяти, и держался в отличной форме; возможно, он был одним из тех фанатиков, что поднимают штанги, а на рассвете бегают, будто за ними гонятся. У него были грубые черты лица, свирепая гримаса и кожа, изрытая оспой, тем не менее он казался мне красивым; в его лице покалеченного гладиатора действительно присутствовала некая красота. Он отвозил меня в клинику и забирал назад, водил обедать, а иногда приглашал в кино, в бассейн или в боулинг.

— Тебе нужно отвлечься, Виолета. Твоей дочери не станет лучше, если ты будешь плакать, — говорил он мне.

Рассказ мой звучит так, Камило, будто я почти не занималась Ньевес, но дни в пустыне были очень долгими и жаркими, и после бесконечных часов, проведенных в клинике, у меня оставалось много свободного времени. Рой был моей единственной поддержкой, и я относилась к нему с нежностью и восхищением, хотя у нас было не так много тем для разговоров или общих интересов. Сама того не желая, я рассказала всю свою жизнь этому странному человеку, который, возможно, был наемным убийцей и работал на наркоторговцев или мафию.

— Ты знаешь обо мне все, Рой, у тебя достаточно материала, чтобы меня шантажировать, а я не знаю о тебе ничего, — сказала я однажды.

— Обо мне нечего рассказывать, я всего лишь мелкий злодей.

— Хулиан платит тебе за то, что ты за мной присматриваешь?

— Браво нанял меня следить за дочерью в Лас-Вегасе, не более. Я здесь, потому что мне так хочется.

Тебе так нравится моя компания? — спросила я неожиданно кокетливо.

— Да, — серьезно ответил он.

В тот вечер я отправилась в его номер. Не удивляйся, Камило, я не всегда была беспомощной старухой, в пятьдесят один я все еще выглядела привлекательно, и гормоны во мне кипели вовсю. Незачем упоминать о других любовных похождениях, которые случались у меня за долгую жизнь, большинство из них были краткими и недостойными того, чтобы о них помнить. Я ни в чем не раскаиваюсь; напротив, сожалею о тех возможностях, которые упустила из-за ханжества, спешки или боязни сплетен. Большую часть своей жизни я была не замужем и никому не обязана была хранить верность, но женщинам моего поколения отказывали в сексуальной свободе, которую мужчины считали своим правом. Наглядный пример — Хулиан: регулярно изменяя, он позволял себе роскошь ревновать. К тому времени, когда я встретила Роя Купера, его ревность меня больше не беспокоила; мы с Хулианом давно уже не были парой, и бороться с ним предстояло Зораиде Абреу.