Виолетта

Я стеснялась своих американских джинсов, замшевых туфель и сумочки от Гуччи, я была выше ростом и белее остальных, но ни одна из этих женщин не подала виду, что заметила мою дорогую буржуазную одежду; они приняли меня как свою, нас объединяло общее горе. Меня спросили, кого я ищу, и, прежде чем я успела ответить, вмешалась Факунда.

— Брат; она ищет брата, — сказала она.

И тогда я поняла, что Аполонио Торо действительно был мне братом. Примерно того же возраста, что и Хосе Антонио, он присутствовал в моей жизни с тех пор, как я себя помню. Я молча молила небеса, чтобы не нашлось никаких доказательств того, что он убит, — в некоторых случаях неопределенность предпочтительнее уверенности. Я мечтала, чтобы Торито ушел в отшельники и поселился где-нибудь в горных расщелинах, что вполне соответствовало его характеру и знанию природы. Я не желала видеть доказательства его смерти.

Вышел офицер и прогавкал инструкции: у нас полчаса, фотографировать запрещено, трогать ничего нельзя, надо смотреть хорошенько, потому что другого шанса не представится, удостоверения личности мы должны сдать, их вернут на выходе. Адвокатам и журналистам придется остаться снаружи. Итак, заходим.

Под навесом в центре казарменного двора стояли два длинных узких стола, охраняемые солдатами. Перед нами лежали не кости, как мы полагали, а лохмотья одежды, изъеденные временем, башмаки, шлепанцы, блокнот, кошельки — все было пронумеровано. Мы медленно проходили мимо этих печальных свидетельств. Женщины, плача, останавливались перед вязаным жилетом, поясом, шапкой и говорили: «это моего брата», «это моего мужа», «это моего сына».

Дойдя до конца второго стола и почти потеряв надежду, мы с Факундой нашли доказательство, которого видеть не хотели.

— Это Торито, — пробормотала Факунда дрогнувшим от слез голосом.

Она искала его и ждала много лет. Мы увидели деревянный крестик, который я вырезала на первый день рождения Аполонио Торо, тогда были еще живы мама, тетушки и Ривасы, Факунда была молода, а я была маленькой девочкой. К крестику был привязан кожаный шнурок, годы отполировали дерево, но на нем все еще отчетливо читалось мое имя: Виолета. С обратной стороны было вырезано имя Торито. Рыдания согнули меня пополам, как удар в живот, я почувствовала, как руки Факунды меня поддерживают. В этот момент раздался свисток, и нам приказали выйти из-под навеса. Ослепленная слезами, я схватила крестик и спрятала его в бюстгальтер.

Это чудесный крестик, Камило. Знаю, что ничто из того, что у меня есть, тебя не интересует, но, когда я умру, сохрани этот крестик, повесь его себе на шею вместо того, который носишь, и носи всегда, пусть он защищает тебя, как защищал меня, вот почему я никогда его не снимаю. Он вобрал в себя верность, чистоту и силу Аполонио Торо, который носил его на груди много лет и умер, спасая твоего дядю Хуана Мартина. Торито был моим ангелом, а теперь будет твоим. Обещай мне, Камило.

В судьбе случаются перекрестки, которых мы вовремя не замечаем, но когда живешь на свете столько, сколько прожила я, видишь их отчетливо. Когда дороги пересекаются или разветвляются, приходится решать, какое направление выбрать. Это решение иной раз определяет ход всей оставшейся жизни. Так случилось со мной в тот день, когда я забрала крестик Торито, теперь я это знаю. До сих пор мое существование было комфортным, я не подвергала сомнению мир, в котором мне довелось родиться, единственной моей целью было вырастить ребенка, которого Ньевес оставила сиротой.

В тот вечер, раздеваясь перед сном, я увидела под бюстгальтером след, оставленный на груди грубым деревянным крестиком, и снова долго оплакивала Торито, Факунду, которая так сильно его любила, других женщин, которые нашли своих мертвецов, себя самое. Я думала о своем доме, о банковских счетах, о вложениях в недвижимость, о горах антиквариата и прочей ерунды, купленной на распродажах, о дружбе, принятой в нашем кругу, о бесчисленных привилегиях, и почувствовала себя измученной, как будто тащила повозку, нагруженную всем этим и потраченным впустую временем. Я и представить себе не могла, что эта ночь станет началом моей второй жизни.