Всё, что у меня есть
![Всё, что у меня есть](/uploads/covers/2023-11-12/vsyo-chto-u-menya-est-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Труде Марстейн
- Жанр: Зарубежная современная проза / Для взрослых 18+
- Дата выхода: 2020
Читать книгу "Всё, что у меня есть"
— Как сейчас Мария? — интересуюсь я.
— Она держится. Она прилегла.
— Ох, Элиза, даже не знаю, что сказать.
Элиза качает головой.
— Это было довольно неприятно, — объясняет она, — потому что Мария закрылась в туалете на нижнем этаже, а я так разнервничалась и начала стучать в дверь, кричать: «Эй, туалет забился, им нельзя пользоваться!» А у нее в это время как раз случился выкидыш.
Я бросаю взгляд на Стиана, который стоит с кем-то на веранде и курит. Попутно замечаю, что Элиза нанесла тональный крем как маску: от контура нижней челюсти и выше, вдоль уха и до линии роста волос.
— Я немного жалею, что не смогла приехать тетя Лив, — говорит Элиза. — У них с Яном Улавом были особенные отношения. Но я подумала, что здесь слишком много суеты, она будет сбита с толку.
Я снова чувствую в себе какую-то детскую агрессию, я почти заливаюсь краской, я считаю, что она выдумывает отношения и связи, я в это все не верю. Никогда не видела ничего похожего на особенные отношения между тетей Лив и Яном Улавом, не могу припомнить, чтобы я вообще видела, как они разговаривают. Помню, что бабушкины похороны совпали с праздником в классе, мне было пятнадцать. Я умоляла маму разрешить мне пойти на праздник после поминок, но мама не позволила и сидела со скорбным выражением на лице.
— Но я же вообще толком ее не знала! — возмущалась я.
— Да, вы мало общались, — соглашалась мама. Я продолжала канючить, и папа сказал:
— Моника, оставь маму в покое. Ну что ты за человек? Твоя бабушка умерла, а тебя волнует какой-то праздник!
А потом Элиза спустилась по лестнице и сказала:
— Ясное дело, ты знала бабушку, Моника.
Когда я приезжала к тете Лив в дом для престарелых в последний раз, я поразилась тому, насколько ясный у нее рассудок.
— Мне здесь хорошо, — сказала она, — еда прекрасная, и сестрички такие славные.
Какой-то мужчина африканской внешности тащил швабру по коридору, выписывая ею узор в виде восьмерок, каждая следующая восьмерка цеплялась за предыдущую, каждый раз, когда он поворачивал швабру и менял направление, в ней что-то щелкало. Мы говорили о маме и папе, о Халворе, и многое из того, что говорила тетя Лив, звучало вполне адекватно, если не считать того, что она повторяла отдельные предложения по многу раз.
— Нет, его решение уйти из жизни остается для меня загадкой по сей день.
Тетя Лив никогда не касалась в разговоре Бенедикте. Но она охотно говорила о смерти папы, о том, как он попал в больницу за две недели до смерти.
— Элси же была на восемь лет старше меня, — сказала тетя Лив и, подумав, добавила: — Неудивительно, что я казалась немного красивее.
Она снова сделала паузу и отвела взгляд.
— Я держала его за руку, когда он умер. Это произошло внезапно, но не слишком.
Она напустила на себя загадочный, заговорщический вид и, словно маленькая девочка, вытянула шею и быстро огляделась, седые волосы торчали во все стороны, как зонтики одуванчика, — она напоминала Скалле-Пера из «Ронни, дочери разбойника», только значительно потолстевшего.
— Я не хотела, чтобы Элси была там в этот момент, — прошептала она. — Я хотела, чтобы в эти последние минуты он оставался только со мной.
Она мечтательно улыбнулась и с напускным виноватым видом передернула плечами и прикрыла веки.
— Он так держал меня за руку, словно не хотел отпускать. Несмотря на то, что он был без сознания. Я понимала, что теперь его последние минуты на этом свете. Дыхание практически не чувствовалось.
И она продемонстрировала учащенное поверхностное дыхание — как у кролика.
— Элси просидела там много часов и очень проголодалась, и ей нужно было немного пройтись, так что она отправилась вниз в кафе за булочкой, и я не стала ее звать.
Стеклянные двери, ведущие в коридор, распахнулись, и санитарка в белой униформе покатила на раздачу тележку с ужином. На металлических, похожих на собачьи, мисках играло солнце.
— Нет, не стала звать. Только никому не говори, — прошептала тетя Лив.
Сиделки проскальзывали одна за другой на кухню, снимали крышки, высвобождали запахи еды и разливали ужин по белым тарелкам.
— Элси ведь была на восемь лет старше меня, неудивительно, что я казалась немного красивее, — повторила тетя Лив. Когда я прощалась с ней, она вдруг изменилась в лице.
— Ах да, Элси. Я должна была купить отбивные для воскресного ужина, но мне кажется, я купила слишком мало. Кристин придет домой к ужину?
— Все в порядке, еды более чем достаточно, — сказала я. — Не думай об этом, я все устрою.
— Но ведь это должна была сделать я, — возразила тетя Лив. — Ты выглядишь усталой, Элси, мне кажется, тебе нужно отдохнуть.
Но на самом деле отдыхать нужно было ей, ей было уже больше восьмидесяти лет, и мозг мало-помалу отказывался ей служить. Но она не казалась измученной, наоборот, выглядела свежей, полной сил и радостной. Усталой чувствовала себя я.
— У меня было счастливое детство, и в этом твоя заслуга, — сказала я ей на прощанье.
— Правда? — оживилась она и гордо расправила плечи.
— Ты просто фантастический человек, тетя Лив, — добавила я, и лицо ее засветилось от нежности и счастья, а у меня сложилось впечатление, что мир лежит у ее ног и она может пожинать плоды: множество любящих ее людей нуждались в ней, испытывали признательность. И что она обо всем этом знала, могла отдыхать и наслаждаться этим. А потом в дверь вошел Бент.
Тетя Лив глубоко вдохнула и выдохнула с волнением:
— Любимый мой. Как хорошо, что ты пришел. — Потом она повернулась ко мне и сказала почти с отчаянием: — Как же я влюблена!
Бент вышел со мной в коридор. Он так тщательно побрился, что кожа была совсем гладкой, надел джинсовую рубашку под свитер, который, как мне думается, связала ему тетя Лив.
— Ее состояние ухудшается, все происходит очень быстро, я теряю ее, не знаю, что и делать.
Стеклянные двери мягко закрылись за мной, я спустилась по лестнице и вышла на сентябрьское солнце. Мне захотелось курить, я стала искать киоск. На березах желтели листья, стены киоска были залиты ярким светом изнутри. Стрекотание кассового аппарата и поскрипывание пленки на пачке сигарет казались прекрасной музыкой и понемногу вытесняли все еще звеневший в ушах голос тети Лив.
Перед отъездом Майкен переоделась. В узких джинсах и короткой кожаной куртке она прошла по посыпанной гравием дорожке, нажала на кнопку брелока машины, та открылась с тихим писком. Джинсы красиво подчеркивали линию бедер. Она долго маневрировала задним ходом мимо машины Ивара и Кристин, прежде чем смогла выехать.
Когда Майкен была маленькой, все ее воспитание сводилось к тому, чтобы сломить ее волю. Что мне и удавалось раз за разом: до нее доходило, что у нее нет ни власти, ни влияния. И тогда у меня возникало ощущение победы. В такие моменты Майкен останавливалась, смотрела на меня удивленными глазами, оценивая мой сомнительный триумф. Разве я не была ее мамой, скалой, каменной стеной, за которой всегда можно укрыться, которая всегда, в любом случае, сильнее ее? Зачем было снова и снова доказывать это себе и ей, подвергая ее унижениям, ломая ее?
Все гости разошлись. Сондре сидит в гостиной с пультом от телевизора в руке, Стиан и Мария тоже уехали в Осло. Кристин, Элиза и я толкаемся на кухне, накрываем фольгой блюда с остатками еды, загружаем блюдца и чашки в посудомоечную машину, и вдруг сквозь звон посуды слышатся звуки фортепиано.
— Ян Улав терпеть не мог пищевую пленку, — говорит Элиза. — Она у него в руках слипалась. Он говорил, что это дьявольское изобретение.
Хеге играет на фортепиано в гостиной. Я узнаю мелодию, это классика, Бах.
Элиза кладет таблетку для посудомоечной машины в специальное отделение.
Каково это — потерять постоянного спутника жизни?
Я думала, потеря матери в том возрасте, когда это естественно, пройдет более незаметно, но оказалось, что все, что я сделала, все мои усилия, все было ради нее. Потерять прошлое и начальную точку. Потерять причины, мотивы. Стать жертвой случайностей и своих собственных фантазий.
Кристин переливает варенье из вазочки обратно в пластиковое ведерко.
— Мы с Иваром останемся до завтра, — говорит она. — Если ты нас не выгонишь.
— Да нет, конечно, — восклицает Элиза. — Очень хорошо, если вы останетесь. Но мне бы не хотелось, чтобы вы делали это по обязанности.
— Мы с радостью останемся, — уверяет Кристин.
Она накрывает пластиковое ведерко крышкой и крепко прижимает, потом вытирает кухонный стол, споласкивает тряпку и вешает ее на кран. Элиза входит в кухню с тремя бокалами, достает коробку вина с верхней полки холодильника и протягивает бокалы нам с Кристин. У меня возникает ощущение, что я участвую в обряде: три сестры, которые теперь вместе поднимут бокалы.
Мы садимся за стол на кухне.
— Мне кажется, все прошло очень хорошо, — начинает Кристин.
Я киваю. Элиза разливает вино по бокалам.
— Да, — произносит она. — Я, вообще-то, надеялась, что кто-нибудь скажет пару слов о Яне Улаве. Я сама не в силах, но лучше меня его все равно никто не знает.
Мы поднимаем бокалы, Кристин вдыхает аромат вина и делает глоток.
— В то же время я думаю, что Ян Улав — такой человек, о котором очень легко говорить, — продолжает Элиза.
— Элиза, тебе надо было предупредить заранее, если ты хотела, чтобы кто-нибудь сказал пару слов, — говорит Кристин.
Потом она прислушивается к звукам, доносящимся из комнаты, и говорит:
— А она чудесно играет, скажите?
Элиза кивает, ее бокал почти пуст. Она с тоской смотрит на коробку с вином — в ней сокрыто ее успокоение, но сегодня вечером ей нельзя расслабляться, нужно держать себя в руках, хотя после пары лишних глотков вина мир и кажется не таким мрачным.
— А ты останешься до завтра? — спрашивает меня Элиза. Она подправила макияж, ресницы черные и густые.
— Я думала об этом, — признаюсь я. — Но здесь, наверное, будет слишком много народу? Может, мне лучше поехать домой?
— Делай, как тебе удобнее. Тебе здесь всегда рады.
Мы сидим на кухне на высоких стульях вокруг барной стойки. Элиза и Ян Улав приобрели ее, когда делали ремонт в прошлом году, Элиза захотела именно барную стойку, но мне она всегда казалась неуместной. Странно сидеть на барных стульях дома.
— Мне надо просмотреть все фотографии, — говорит Элиза. — Уже давно думала этим заняться. В том-то и недостаток цифровых камер — ты делаешь очень много снимков, десятки одинаковых фотографий, и потом нужно очень много времени, чтобы отобрать лучшие. Раньше было проще — в принципе не было возможности выбора.
Из недр посудомоечной машины доносится урчание, потом машина начинает снова набирать воду.
Я беру пачку сигарет и выхожу покурить.
Морозный воздух обжигает все внутри. Через открытые ворота гаража я бросаю взгляд на автомобиль — я практически не видела Элизу за рулем. К стене прислонена лопата для уборки снега, поодаль — две другие разного размера. Садовые стулья сложены друг на друга, рядом желтый пластмассовый ящик. Держа сигарету в одной руке, другой я отправляю сообщение Ларсу, в котором пишу, что хотела бы вернуться домой к вечеру. «Ты уверена?» — спрашивает Ларс. «Да», — отвечаю я. «Сестре не нужна твоя помощь?» — приходит от Ларса. «Нет, она на удивление прекрасно держится. А я скучаю по тебе». Я нажимаю значок «отправить» и получаю в ответ три красных сердечка.