Александра

— Вроде правильно говоришь, Александра. Скажи, что за название такое — енерал?

— Не енерал, а генерал, Великий Государь. Высший воинский чин. Ещё двести лет назад в Венеции чин генерал-капитана имел командующий венецианским флотом. Сейчас этот чин или по другому звание начало вводится в европейских армиях.

— Значит, Александра, ты генерал?

— Нет, Государь. Я не могу сама себе присваивать такие чины. Так я быстро стану самозванкой. И надо мной будут потешаться. Я вообще не имею воинского звания. А звание генерал имеет право присваивать только Верховный Главнокомандующий. Здесь у нас, это ты, Государь. В Европе это короли либо другие монархи.

— Командуешь воинскими людишками, а чина не имеешь? Как такое может быть? Э, нет, Александра. Так не пойдёт. Значит так, я тебе присваиваю своей властью, как владетеля Руси, звание генерал. Такова моя воля.

— Государь, но как так? Я же женщина.

— И что? Это даже наоборот хорошо. — Он засмеялся. — Женщина-генерал, бьёт в хвост и гриву хвалёных полководцев ворогов наших. Для нас это лишняя гордость, для ворогов наших, лишний урон и потеря чести. Так что решено. Дьяку я укажу, чтобы подготовил моё повеление, а потом объявят его на площади всему народу.

— Государь, тогда пусть объявят ещё и то, что такую форму, в какой сейчас кадеты, более носить кому-любо запрещено. Только кадеты и офицеры кадетского корпуса. А кто самозванно её пошьёт и наденет, брать с того виру и бить нещадно кнутом на площади у позорного столба.

Василий с интересом смотрел на меня.

— Хорошо, царевна. И такое моё повеление будет объявлено. Ты права, сейчас начнут рядиться под кадетов. А это урон и потеря чести сих отроков, кои по праву носят её. Будь по твоему. — Он на некоторое время замолчал, продолжая смотреть на меня. Я тоже молчала. Но вот он спросил: — Скажи, царевна, а что чудо Господне там было? — Я пожала плечами. — Что, разве не было? — Василий усмехнулся.

— Не знаю я, Государь. Я была занята боем, в небеса не смотрела. Но люди говорят, что видели лик Христа.

— Об этом уже вся Москва знает. Митрополит наш возбудился. Тоже видеть тебя хочет.

— Прости Великий Государь, но позволено ли мне будет домой поехать? Устала я, Великий Князь. Сына не видела сколько. Скучаю я по нему. Душа болит.

— С твоим сыном всё хорошо. И с племянником.

— Благодарствую, Государь.

— Завтра по случаю победы пир у меня будет. Ты приглашена.

— Государь, как можно мне на пир, без мужа?

— Можно. Ты на пир ко мне идёшь, по моему повелению… По моему приглашению. Тем более, там твой свёкр будет, боярин Вяземский. Он приглядит, чтобы всё пристойно было.

— Хорошо, Великий Князь. Как скажешь.

Корпус вернулся в казармы. Те, у кого были родные и близкие в Москве и в пригородах, получили увольнительные на пять суток. Остальные, те у кого никого не было, сироты, таких набралось с десяток, остались в казармах. Но режим им был послаблен. Занятий не было. Им давались на день увольнительные и немного денег. Кадета Васильчикова я в этот же день выписала из госпиталя. Хотя ему там ещё нужно было полежать. Пройти полный курс лечения. Но слишком уж меня его родители просили. Отпустила, подписав ему увольнительную. Вынесла ему перед родителями благодарность. Похвалила, отметив его храбрость.

— Хороший из него офицер получиться, князь. Достойного сына вырастили. — Сказала я его отцу, князю Васильчикову.

— Благодарствую, Царевна, за слова хорошие.

Иван надел новую парадную форму. Надо было видеть гордость родителей за сына. Он не поехал в новомодной карете, а поехал на коне, куда ему помогли взобраться. Глядела на кадета, всё же до конца застегнуть китель он не мог, его грудь была перевязана, а правая рука из-за плеча находилась на повязке, чтобы не тревожить лишний раз рану. Но так даже было лучше. С разу видно, воин, пострадавший за землю Русскую. Я кивнула ему. Почему-то на память пришли слова старой советской песни про красного командира Щорса. Усмехнувшись и глядя на юного князя Васильчикова, я напела:

Шёл отряд по берегу, шёл издалека,

Шёл под красным знаменем командир полка.

Голова обвязана, кровь на рукаве,

След кровавый стелется по сырой траве.

'Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт?

Кто под красным знаменем раненый идёт?'

Про сынов батрацких ничего не стала петь, так как Иван мало смахивал на батрацкого сына. Князь всё-таки. Да и не в голоде детство его прошло. Но остальное хорошо легло на благодатную почву. Ведь знамя корпуса была красного цвета, как и форма кадетов имела красные цвета:

Щорс идёт под знаменем — красный командир.

Но недаром пролита кровь его была.

За кордон отбросили лютого врага,

Закалились смолоду, честь нам дорога'.

Тишина у берега, смолкли голоса,

Солнце книзу клонится, падает роса.

Лихо мчится конница, слышен стук копыт,

Знамя Щорса красное на ветру шумит.

Я замолчала, глядя на кадета, восседающего на коне. Он смотрел на меня, жадно вслушиваясь в слова. Как и все остальные, кто там был рядом с нами у казарм. В том числе и родители Ивана Васильчикова.

— Кто такой Щорс, матушка-царевна? О ком поётся в песне? — Задали мне вопрос другие кадеты. И Васильчиков тоже смотрел с вопросом. Вот что я им могла ответить?

— Был такой славный воин. Давно. Песня эта забыта и помнят её немногие. Но помнят. Теперь и вы услышали. И вы теперь должны помнить.

Я ещё не знала, но слова песни оказались пророческими для юного князя, моего кадета. Птицей пролетело время, и уже возмужавший Иван стал командиром полка. Только не конного, а артиллерийского. А ещё позже стал генералом от артиллерии. И не раз потом ходил под красным знаменем с перевязанной головой. Ибо был отчаянным командиром и офицером.

Наконец, я смогла направиться домой. Меня там уже ждали. Маман, боярыня Вяземская на крыльце. Папан, он уже вернулся из Кремля. Ленка стояла с двумя малышами на руках и смотрела на меня так недовольно, что мне оставалось только грустно и виновато улыбнуться.

Я сошла с коня. Поклонилась, но не сильно, однако с вежеством родителям своего мужа.

— Здравствуйте, батюшка и матушка. Здравствуй сестра моя, Елена. Здравствуй брат мужа моего, Василий. Вот и вернулась я. Не судите меня строго, что не в тереме сижу, да сына нянчу и мужа жду.

— Здравствуй, дочка. — Сказал мне в ответ Фёдор Мстиславович. Евпраксия Гордеевна так же мне улыбнулась и кивнула. — Наслышаны мы, про битву ту. Сколько полона в Москву то пригнали, это что-то. Да добычи. Казну захватила имперскую?

— Было такое, батюшка. Думаю, нашу долю, Великий Государь выплатит. Пушки так же имперские в казну уйдут. За это отдельная плата будет. Да я ещё к себе в корпус два десятка наёмников забрала, отроков учить будут. А ещё сам Георг мой пленник и ландсггер Ульрих фон Дениц. Это тот, чей замок я в своё время взяла. — Я улыбнулась.

— Так здесь он. И Георг этот здесь, в гошпитале твоём, Ляксандра. — Проговорила свекровь. — Чего делать то с ними? Особенно с этим немцем из Ливонии? Жрёт как конь и пьёт как оглашенный.

— Пусть, матушка. Он барон Ливонский. Два раза от меня оплеух получил. Горе у него. — Я засмеялась. Все стоявшие на крыльце тоже.

— Саша, я жалею, что послушал тебя. — С обидой проговорил Василий. — Я же хотел идти с вами.

— Вась, успокойся. Здесь Елена осталась с детьми. Подожди, послушай меня. За нами охота идёт, Вась. За мной и Еленой. Но ладно я, постоянно окружена охраной, в том числе и целой сотней самого Государя. А Елена? Ты о ней подумал? А сейчас испанцы пожаловали, папские доверенные люди тоже. Ты думаешь просто так, тут они все собираться стали? А особенно после разгрома войск императора? Нет, Василий.

— Что-то затевается? — Свёкр сразу напрягся. Вот что значит человек на своём месте. Фёдор Мстиславович оказался прирождённым контразведчиком. Его контора только набирала обороты.

— Да, батюшка.

— Да что мы стоим-то? — Прервала наш разговор маман. — Ляксандра устала. Накормить её надо, в баню сводить.

— Спасибо, матушка. В баньку да. Просто мечтаю о ней.

— Пойдём. Готова баня то, натоплена уже. — Я поднялась на крыльцо. Первым меня поцеловал свёкр, потом свекровь. Далее Василий и наконец недовольная Елена, ткнулась мне в щёку губами и сунула мне моё чадо. Наконец-то! Держала его и улыбалась. Моё маленькое сокровище. Соскучилась по нему. Знаю, плохая я мать, всё несусь куда-то, что-то стараюсь сделать. Да только знаю, в семье он, где любят сына моего. Дедушка с бабушкой души не чаят, дядьки, тётушки. А сколько челяди — мамки, няньки. Не останется он обделённым. Если бы в своём времени родила, из рук бы его не выпускала, а здесь, приходится чем-то жертвовать. Нельзя мне на ровном месте сидеть. Чувствовала и знала я это. За это и платить приходится тем, что мужа не вижу, что сына редко на руках держу. Но от этого я не меньше люблю их. Они моя семья, мои самые близкие. Самые родные. Я держала его на руках, кроху свою, а от меня пахло потом, железом и порохом. Ничего, пусть с младенчества это впитывает в себя, ибо время такое, кровавое и жестокое. Он мальчик, будущий мужчина, воин. Ему это нужно.

— Батюшка, — спросила я свёкра, — а от Вани вести были?

— Не было. Обоз туда снарядили. Завтра отправим. Припасы там разные.

— Давайте не завтра. Я два дня побуду здесь, потом сама туда поеду, к мужу. Соскучилась по нему. Сына увезу.

— Куда это ты дите везти собралась, Александра? — На меня недовольно посмотрела маман. — Ещё чего не хватало, дитё на пограничье. Не позволю, внука увозить. Тебя, Ляксандра, не удержишь всё равно, езжай. Тем более, что это такое, ты там где-то, а муж твой там где-то. Но это вы сами разбирайтесь. А дитё пусть здесь будет. Так спокойнее.

Я не стала спорить. Сил не было и желания. Сынок уснул. Уложила его в колыбельку, в нашей с Иваном светлице. Елена всё это время со своим сыном на руках ходила за мной хвостиком, недовольно на меня глядела, но молчала. Уложив ребёнка, посмотрела на неё.

— Чего брови пучишь и губки поджимаешь, Лена? Не рада мне что ли?

— Рада. Радости полные панталоны! Того и гляди свалятся под грузом радости.

— Ну начинается. Лен, перестань. Чем недовольна?

— А я должна быть довольна? Молодец ты, Саня! Сбежала, малого на меня оставила и пыль столбом.

— Во-первых. Елена, не на тебя, а на всю семью. Тут и бабушка есть и няньки-мамки. Что не так?.. Ты чего своего таскаешь? Положи в люльку.

— Положу. Только сейчас время для кормления скоро. У меня грудь платье рвёт. Сань, совесть имей. Я не подряжалась быть доильным аппаратом.

— Что значит доильным аппаратом? Ты их одна кормишь что ли? Не поверю, что нет кормилиц.

— Я своих детей сама кормлю. Ещё чего не хватало!

— То есть, ты в одного их двоих кормишь, Лена?

— Ну да. А как ещё? Я что, свою кровиночку буду пичкать молоком другой женщины, когда у самой прёт, как из пожарного гидранта? А они оба сосут как не в себе.

— А кого первого кормишь?

— Ты меня, Сань в чём-то подозреваешь? Не ожидала. Кто первый проснётся, тому и титьку в рот.

— А если оба сразу?

— Тогда одного к одной титьке, другого к другой. Только такого до сих пор не было. Тем более, эти барчуки, высасывают за раз обе груди. Правда молоко тут же опять прибывать начинает так, что грудь ломит. Трындец какой-то, словно у меня там насос включается. Ты на мою грудь посмотри⁈ У меня второй размер был, а сейчас что??? — Лена положила сына на нашу с Иваном постель. Оголила грудь. Она у неё и правда сильно увеличилась.