Конторщица-3

Глава 7

— Это что здесь такое творится?! — вскричала Щука, вне себя от оскорблённых чувств.

— Разврат! Прямо на работе! — ахнула Герих, правда слишком уж громко и потому совершенно неубедительно. — Совсем с ума посходили!

— Кошмар! Я такого ещё в своей жизни не видела! Чтобы средь бела дня! На работе! Вот так вот осквернять Ленинскую комнату! — злорадно поддакнула Швабра. — Тридцать лет работаю, но такого ещё у нас не было!

Товарищ Иванов моментально отстранился от меня и с видом падшего ангела, застуканного на горячем, покаянно склонил голову:

— Извините, товарищи, не устоял. Я ведь тоже живой человек, понимаете ли! И если Лидочка… ой, простите, Лидия Степановна, меня так долго мучает — вот я и потерял голову! Готов понести заслуженное наказание...

— Да за что наказание?! — всплеснула руками Щука, — у нас в народе недаром говорят: «Сучка не захочет — кобель не вскочит»!

— Действительно! — вякнули в унисон бабоньки.

Вот дрянь, я тебе это ещё припомню. Если у меня ещё и были какие-то сомнения по поводу Щуки, то сейчас её участь была предрешена. Но я пока хранила молчание. Отстранившись, наблюдала, чем всё это закончится. Тем временем бабоньки совсем раскудахтались:

— Надо обсудить это на собрании! Сегодня же собрать коллектив!

— Общественное порицание!

— До чего дошли!

— Прямо в Ленинской комнате! Хоть бы портретов членов ЦК Партии постыдились! Они же смотрят с портретов на это безобразие!

— Кошмар! Просто кошмар!

Ну, и дальше, примерно в таком духе, хором. Они рвались в бой, кипя праведным негодованием. Товарищ Иванов всё это время изображал низвергнутого искушением в пучину греха ангела. Мол, «невиноватый я, она сама…». Жаль, что пепла для посыпания головы в Красном уголке не было.

Понаблюдав минут пять, я решила прекращать этот театр, а то куча работы, а они тут ромашку, блин, устроили. И прекращать надо было самым кардинальным образом:

— Ну всё, Эдичка, — сказала я с кротким вздохом, но достаточно громко, чтобы услышали все, включая группу поддержки из коридора, — теперь уже весь коллектив увидел. Придётся тебе на мне жениться. Иначе пришьют аморалку.

— Как жениться? — вытаращился на меня Эдичка.

— Разврат на рабочем месте, тем более в Ленинской комнате — это не та ситуация, на которую коллектив вот так просто возьмёт и закроет глаза. И оправдание может быть лишь великая любовь. Ты же это мне хотел сказать?

— Но жениться…

— Пойми, это единственный выход, Эдик! Кроме того, я же в активном поиске мужа. Ты даже не представляешь, какая сложная у меня сейчас ситуация, Эдичка! После первого — Горшкова — у меня огромные долги и бабушка. Он был такой картёжник, что ужас. И всё время проигрывал огромные суммы. И Римму Марковну я вот так взять и бросить не могу. Старушка требует постоянного ухода, я одна уже не справляюсь. А после смерти второго, Валеева, у меня приемный ребенок, абсолютно неуправляемый, вон Дом пионеров разгромил, даже не знаю, что и делать, здесь только крепкая мужская рука нужна… и тоже долги ужасные… ты, может, слышал, он тяжело болел последний год, мы уже всё перепробовали… все средства… поэтому моё замужество — это спасение для меня. Тем более у тебя зарплата вон какая хорошая! И я так рада, что ты решил разделить эту ношу со мной!

— Но, Ли-Лидия Степановна…

— Я, в принципе, неплохая хозяйка… ну… теоретически…, а ещё люблю устраивать генеральные уборки на выходным. Чтобы всей семьей убираться весь день. Это сближает.

Товарищ Иванов икнул.

— Хотя есть у меня и небольшой минус, который ты должен знать, Эдуард. — безжалостно продолжила каминг-аут я, — это, чтобы потом между нами не было недопониманий. В общем, признаюсь честно — родители у меня такие деспотичные, прямо ужас. Постоянно ругают и меня, и сестру, и её мужа. Я с ними спорить не решаюсь. Поэтому придётся у них в деревне и садить, и полоть, и копать картошку. Огород-то огромный. Кроме того, мать всегда берет гектара два сахарной свёклы на прополку. Так что тоже придётся помогать. В основном тебе, конечно. У меня здоровье слабое, болею постоянно.

— Но я не люблю огороды!

— Да там всего два раза весной и два раза летом. Будешь отпуск по кусочкам брать — я с Иваном Аркадьевичем договорюсь, он отпустит. Ей-то уже тяжело, понимаешь? А на выходные мы просто так будем ездить — хозяйство у них большое: две коровы, свиньи — так что работа всегда найдется. Да ты не беспокойся, до Красного Маяка недалеко, всего около часа езды, автобус каждый день в пять утра ходит.

— Но, Лидия Степановна…

— Римма Марковна, конечно странная, — опять перебила товарища Иванова я. — Но ты к ней со временем привыкнешь. Она в Дворищах всего месяц побыла. Ну ты же знаешь, это спец. богадельня такая. Для стариков, у которых кукуха поехала. Но мы её забрали — жалко же, там уход не такой хороший, как дома. Да и уколы странные дают, у неё от этих уколов совсем характер испортился.

— Я не могу жениться, Лидия Степановна!!! — вскричал окончательно расстроенный Эдичка.

— Не выйдет, Эдуард, — твёрдым тоном отвергла его малодушие я, — у меня вон куча народа в свидетелях. У нас было? Было! Значит женись! Или я на партсобрание сама тебя вытащу! Посмотрим, как ты будешь перед старшими товарищами оправдываться! И непонятно ещё, как твои начальники сверху отреагируют!

Иванов побледнел и совсем сник.

А я развернулась к бабонькам, которые смотрели на второй акт Марлезонского балета в моём исполнении либретто, вытаращив глаза.

— Спасибо вам, коллеги! — от всего сердца прижала ладони к груди я, — вы даже не представляете, как выручили меня! Теперь уже он не отвертится! Так что большое женское спасибо!

— Да что ты выдумываешь, Лидия Степановна? — первой пришла в себя Швабра, — там и не было ничего. Я лично вообще не понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор начался? Подумаешь, рядом стояли! Если бы я со всеми, с кем рядом стояла, замуж входила — я бы… и не знаю даже!

Остальные бабоньки удивлённо посмотрели на неё, но до них тоже, видимо, начало доходить.

— Ерунда какая! — поддакнула Лактюшкина.

— Не выдумывайте, Лидия Степановна!

— Бывает!

— Но вы же сами только что…? — попыталась возмутиться я и удержать призрачное семейное «счастье», но на меня сразу все набросились.

— Да мы пошутили!

— Да, пошутили!

— Шутки у нас такие!

В общем, не поддержали бабоньки мой порыв выйти замуж за товарища Иванова лишь на том зыбком и надуманном мною основании, что мы рядом стояли и газеты смотрели. Не повод это, оказывается.

Ну что ж, раз не повод — то ладно, кто я такая, чтобы спорить со старшими и более опытными товарищами?

Пришлось согласиться.

Когда мы уже выходили из Ленинской комнаты я мельком бросила взгляд на «артистов»: Иванов выглядел расстроенным, бабоньки — растерянными.

«Надо будет вас слегка взбодрить, ребятишки!» — подумала я, но вслух сказала:

— Товарищи! Раз уж мы все здесь собрались, сообщаю, что завтра после обеда я проведу совещание. Те, кто не прошел собеседование со мной, будьте готовы ответить на вопросы завтра. Товарищ Иванов, вас это тоже касается!

Я вышла из Ленинской комнаты, сзади остались тихо шушукаться мои подчинённые. Алебастровый бюстик вождя смотрел молча и одобрительно. Ну и хорошо, давно уже Ленинская комната не видела сразу столько народу. Хоть пыль поразгоняют по углам, и то ладно.

Пока «заговорщики» получили тактическую передышку и строят новые планы, я, чтобы не терять времени, направилась в цеха депо «Монорельс». Нужно было решить один важный вопрос. Очень важный вопрос, на который я поставила если не всё, то очень многое.

Искомый сборочный цех-ангар инструментальщиков теперь нашла почти сразу же, ориентируясь по стойкому запаху солярки и раскалённого металла. Севка копошился, как обычно, на том же месте, но сейчас ему помогали ещё два работника — чумазый дедок с обветренным лицом капитана дальних морей и усатый парень, лет двадцати пяти, в настолько засаленном на коленях комбинезоне, что хотелось его хорошенько отмыть и то срочно.

— Здравствуйте, товарищи, — приветливо поздоровалась я, махнув сложенными в трубочку бумагами.

Мне ответил разноголосый нестройных хор приветствий.

— Лида, что случилось? — после прошлого «прокола» Севка был сама учтивость и даже бросил откручивать большую ржавую гайку от какого-то жуткого на вид древнего агрегата, источающего запах перегорелого машинного масла.

— Ищу человека — ответила я, заглядывая в один из актов ЧП, которые предоставил Егоров. — Апроськин Геннадий Васильевич. Кто это и где его искать?

— Да что его искать! Вот же он, — удивлённо тыкнул черным от копоти пальцем на парня Севка. — Ты же теперь большой начальник, Лида, что вызвать разве не могла?

Парень, услышав свою фамилию, тоже прекратил придерживать ключом болт и поднял серьёзные, какие-то слишком взрослые что ли, глаза на меня.

— Отлично! — обрадовалась я, проигнорировав севкину реплику (мне хотелось увидеть этого Апроськина непосредственно в рабочей среде). — Я вас надолго не задержу, товарищ Апроськин. Нужно вам один вопросик задать.

Апроськин встревожился, но согласно кивнул.

— В прошлом году произошло ЧП, в октябре, — сказала я, развернув акт, — здесь пишут о травме, которую вы получили, «по неосторожности». Меня интересует, что на самом деле произошло?

Апроськин вспыхнул и с надеждой посмотрел на Севку.

— Да тормоз он у нас, — вздохнул Севка, — мужики роликовый букс налаживали, там горячая посадка подшипника была, кольцо соскользнуло, так он не успел быстро найти разводной ключ, вот два пальца ему и отхватило.

Апроськин потупился с виноватым видом.

— Хорошо, что хоть не всю руку, — скривился Севка и осуждающе взглянул на красного как рак парня. — А два года назад, был тут такой Никишкин, неплохой парень, так тоже замешкался и пол-ладони кронштейном снесло, как не бывало! Вместе с пальцами. Отдавило в фарш. У этого раздолбая хоть большая половина пальцев осталась, уже хорошо.

— Никишкин после этого в деревню свою вернулся, в колхоз, коров пасти, — подал голос чумазый дед, — а червонец мне так и не вернул, гад.

— Мужики говорили, спился он из-за этого, молодой же совсем, а вот так, — подал голос Севка, — так что о червонце своём забудь, Михалыч.

— Сильно мешает работе ваша травма? — спросила я, делая отметку в блокноте.

— Покажи руку! — велел Севка Апроськину.

Тот протянул левую руку, испачканную машинным маслом и ржавчиной — на указательном и среднем пальцах не хватало по две фаланги, оставшиеся представляли собой безобразные малоподвижные вздутые утолщения.

Мда, особо так не поработаешь, тем более с какой-нибудь тонкой работой.

— Ну, наверное, хорошо, что хоть не на правой руке, — осторожно сказала я, чтобы нивелировать неловкость.

— Я левша, — впервые подал голос Апроськин.

Да уж, не позавидуешь парню.

Я еще некоторое время порасспрашивала нюансы того ЧП. Мужики, обрадованные возможностью официально передохнуть, бросили работу, закурили и завалили меня потоком детальной информации о подобных случаях.