Град обреченный

Глава 16

— Это у нас растение такое произрастает, вроде ладана дымится, нечистую силу отгоняет, — Андрей Владимирович истово по православному перекрестился. И заметил, как напряженный взгляд «дьяка» перестал быть таким цепким, обмяк как бы. Хотя какой на хрен «дьяк» — боярин опытный, воин умелый — из арбалета хорошо стреляет, а вот перо с чернильницей явно не для него, куда ближе сабля острая.

— Трава эта голод притупляет, когда у нас в крепости кушать ничего не стало, уж больно схизматики обложили осадою, ее курение позволяло легче невзгоды переносить. И как то привыкли к ней, теперь трудно без нее обходится, как без чарки вина доброго. И митрополит наш благословил, сказал что вере и ратному делу не помеха, лишь бы бились хорошо со схизматиками и магометанами, что крест со Святой Софии свергли.

— Кхе-кхе, это так — выпить бы не помешало, но уж когда дойдем только — порубежье близко, тверичская землица пошла, княже. Но так они у себя считают, что их, а мы, новгородцы, иначе. И курения свои возносите как требы — зазорного ничего не вижу, тем паче сами «огненным боем» бьетесь. Невиданное зрел собственными очами, но им верю! Ты уж прости меня, княже — вы своим обычаем живете, мы своим — а еды у нас вдоволь, голодовать не будете. Хотя московский князь подвоз хлеба с низовых земель запретил. Ничего, и эту напасть одолеем.

Вот только уверенности в последних словах у новгородца не послышалось, дрогнул голос. Да оно и понятно — шесть лет тому назад «Господин Великий Новгород» после жуткого разгрома на реке Шелони склонил гордую выю перед московским князем, признал за ним верховенство, молча сглотнул требование о контрибуции, перетерпел казнь нескольких бояр, наиболее нетерпимых Москве. И попался этой весной в настороженный капкан, когда послы, причем выражающие интересы «промосковской партии», от себя сказали всего одно слово вместо другого.

Страшненькое такое слово по своим последствиям для всей новгородской «вольницы» — «государь»!

Сознательно «ошиблись», ведь нужно было произнести «господин», то есть верховный правитель. А вот «государь» означал, что теперь, с этого момента, Иван III имеет полное право казнить и миловать по своему усмотрению, и распоряжаться так, как его душеньке взбредет — Новгород сам признал, словами своих послов, де-юре, его «вотчиной». И хотя по возвращению «сотня золотых поясов» осознала, что свершилось, и попыталась дать «задний ход», указав на ошибку послов, которым велено именовать московского князя «господином», но было уже поздно.

Слово сказано, и оно услышано!

Теперь Иван Васильевич имел законное право наказать «ослушников», ибо такой отказ являлся прямой «изменой». И первым делом перекрыл подвоз хлеба, а осенью, после уборки урожая, соберет войска, и в «силе тяжкой» двинется с полками на строптивых «торговцев». И камня на камне не оставит от «града обреченного», если тот не вздумает покориться насилию.

— Не одолеете вы эту напасть, боярин, потому что сами себе погибель подготовили, — совершенно спокойно и тихо произнес профессор, с усмешкой поглядывая на посла — теперь он в этом не сомневался, лучше сбросить маски. И собеседник это понял, мгновенно преобразился — дьяк исчез, перед ним сейчас стоял надменный новгородский боярин.

— И в чем наша погибель, княже?

— В алчности и корысти сотни боярской, той, что с «золотыми поясами». И в жадности купцов «ивановских», что толикой своих богатств поделиться не желают, чтобы спасти град свой. Тягости на новгородцев возложили, смерды за половину урожая хрип гнут, податями задавленные, и потому ждут войско московское как избавление. Ведь ты сам прекрасно знаешь, как сильный гнетет слабого, сам небось землицу себе прибирал, а мужиков загибал. А теперь ждешь, что они за твою «вольность» драться будут? Ничему вас Шелонь не научила, теперь за ошибки свои шкурой ответите. Скажу сразу — всех бояр Иван выселит, даст вам вотчины на отшибе, и потеряете вы свою силу, богатство и власть — будете ему руки лизать, жизнь свою спасая. Никчемную, раз вы до сих пор не поняли, что лучше уступить часть собственным людям, что станут на вашу защиту, чем потерять все! Запомни, боярин — те, кто не хотят платить за свои ошибки — будут расплачиваться. Поделом глупцам и мука, нечего вас жалеть!

Воеводин с нарочитой усмешкой смотрел на исказившееся гневом лицо боярина. Этого он и добивался — нужно было показать тому «место», иначе никакого откровенного разговора между ними не выйдет. А так словесных «пощечин» надавал, и нужно ждать результата. Новгородец часто задышал, лицо было побагровевшим, но гнев осилил — видимо не зря на него тайное посольство возложили, умеет в руки себя взять.

— Не злись, боярин, не стоит. Время у вас еще есть — верните новгородцам их «вольности», и получите опору и защиту. Хлеб у тверского князя купить сможете, раз серебро привезли, в осаде голода хоть не будет. А дурить не станете, правильно поведете — так от москвичей не только отбиться сможете, но и побить их крепко. А как это будет, ты видел сегодня собственными глазами. И еще увидишь — эти вояки помощи явно дожидаются, не уходят. Ничего, скоро заскулят как побитые собаки — с луками на такие «ручницы» как у нас, не стоит бросаться. Все равно побьем!

— Прости, княже, благодарю тебя, что научил уму-разуму, урок дал, запомню его на всю жизнь.

Боярин неожиданно поклонился в пояс, что было крайне удивительно. Андрей Владимирович даже растерялся немного, пытаясь понять, где подвох запрятан. Однако новгородец говорил вполне серьезно, губы не кривились, и в глазах нехорошего блеска не появилось.

— Будь ты новгородским князем — смог бы отстоять город наш от московитов? Ответь мне, что на сердце лежит, честно.

Пауза затянулась, Андрей Владимирович надолго задумался, машинально закурив сигарету, щелкнув зажигалкой. И отрицательно мотнул головой, чуть осевшим голосом произнес:

— Нет, не смогу. Только вы сами сможете, но сделать много надо, гордыню превозмочь, из врагов если не друзей, то союзников сделать. С Псковом договорится — ведь после вас их очередь настанет, с вятичами мирно говорить — там сплошь новгородские ушкуйники. А князем лучше Михаила Борисовича пригласить — Тверь хлебный край, вместе с ней вы противостоять Москве сможете, силы равные будут. Бояре и купцы ваши должны казной тряхнуть — если пару тысяч стрельцов вооружить так, как мы, то в поле с любым врагом драться сможете. Только ружья сделать надо добрые, как наши «ручницы», и пушки отлить, как нам ведомо.

— Научи нас так воевать, княже, дай бояр своих в подмогу. Ты ведь изгой, прости за слово грубое, можешь на службу пойти к Господину Великому Новгороду. Вотчины дадим, али землю с людишками, где княжество твое будет. А мастеров у нас умелых много, раз вы «ружья» эти сотворили, то они такие же сделают, и быстро. Пороховое зелье сами готовим, свинец есть — с Ганзой торговлю ведем, пусть не так как раньше. Колокола и пушки у нас льют, до осени успеем…

Боярин осекся, уставился на дальний лесок, где у дороги стояли москвичи, держась, как им казалось, на безопасном расстоянии. Оттуда по дороге выезжали всадники, останавливались — подмога подошла. Момент был удачный — большая слитная мишень на расстоянии пятисот метров — пуля долететь может. А если будут попадания, то спеси у москвичей изрядно поубавится. Андрей Владимирович посмотрел на «Сотника», и тот правильно понял его взгляд, видимо сам о том сейчас думал. И принялся распоряжаться — стрелять должны были четверо — самые лучшие. Воеводин достал из футляра бинокль, в который и стал смотреть — теперь хорошо различая бородатые лица врагов, хотя были и совсем безусые юнцы среди них.

— Прости, боярин, не знаю имени твоего. Сейчас ты увидишь, на что ружья способны. Хорошо увидишь, разглядишь все что надобно.

— Анисим Прокопьевич, боярского рода Анкундиновых. Далеко, княже, только составной лук способен стрелу дометнуть туда, но не попасть.

— А вот мы попробуем попасть, хотя далековато и для наших ружей. Но ведь не зря говорят, что попытка не пытка!

— Если так, то стоит попробовать.

Новгородец усмехнулся, шутку оценил. И стал напряженно смотреть на далеких всадников, переводя взгляд на готовящихся стрелков, что долго целились, выбирая правильный угол. И по команде сотника прогремел слитный залп — из стволов вырвались длинные языки пламени и клубы дыма. И ведь попали — одна из лошадей взбесилась.

— На, посмотри, и не удивляйся — подобные стекла сейчас в диковину, ты московитов будто близь себя узришь.

Он протянул бинокль боярину, и тот стал в него смотреть. Забавное зрелище донельзя удивленных глаз, хорошо, что оптику не уронил — профессор был готов в любой момент перехватить «артефакт». Однако новгородец выдержал «марку», вернул бинокль, тихо произнеся.

— Удивительное зрелище, княже, благодарствую. Никогда не слышал о подобном, но вот довелось самому взглянуть…

Псковский Кром — твердыня северо-западных земель. «Господин Великий Псков» последовал примеру «старшего братца», и «отложился» от него за сто двадцать лет до падения Новгорода, к которому псковичи деятельно приложили руку. А прошло еще четыре десятилетия, и с «независимостью» Пскова было покончено — урок местным боярам пошел не впрок, повторили все ошибки и добавили от себя новые.