Град обреченный

Глава 33

— Вольности отстоим, или погибнем!

Ксения раскраснелась — молодая женщина с земляного вала «Окольного города» внимательно рассматривала обложившее Новгород огромное московское войско, подошедшее почти вплотную к Торговой стороне. Оно впечатляло — тысяч пятнадцать поместной конницы — неимоверное число, превосходящее подготовленную новгородскую рать в полтора раза. Вот только одна проблема — по Волхову шли льдины, но река отнюдь не замерзла, хотя везде лежал снег белым покрывалом, влажноватом и рыхлом.

Вторая рать должна была подойти с запада. Она была значительно меньше по числу всадников, но все равно москвичей было вдвое больше того числа, что разгромило новгородцев у Шелони, тысяч семь-восемь. К тому же воеводы Ивана III надеялись на подход шеститысячного псковского воинства, которое должно было значительно усилить обходящий корпус. Только вот незадача, и о том московиты еще не знали — псковский тысяцкий не двинет ополчение, и отговорка у него имеется — ливонцы подошли к Изборску, и вроде как нацелились его штурмовать. Все это не больше, чем демонстрация, действия для «отвода глаз» москвичей — но ведь действенной оказалась сия провокация. Потому псковичи решили не лезть с головой в «Иванов хомут», догадавшись, что потом рано или поздно наступит и их очередь.

Но и открытой помощи «старшему братцу» не оказали — но тут житейская практичность свою немалую роль сыграла. Мало ли как дела в войне пойдут, а вдруг строптивые новгородцы вдругорядь разбиты будут. Ведь тогда Иван злость и на Пскове выместит, огню и мечу предаст новых «изменников» — любит Москва обвинениями бросаться в сторону тех, кто свой взгляд на вещи имеет. И не желает «добровольно» переходить под ее руку, превращаясь в «государевых холопов», падающих ниц по татарскому обычаю перед своим властелином и повелителем.

Ну а тот, понятное дело, карает и милует токмо по своей державной воле, как его левая пятка похочет!

Два крыла карательной армии — вещи следует называть без дипломатических уверток — обходили Ильмень с востока и запада. Вот только разорять нечего — все было сожжено до их прихода, и лишь черный дым поднимался в небо. Безлюдная дымящаяся пустошь!

Население неукрепленных деревенек и городков бежало в Новгород или уходило знакомыми потаенными тропами в леса и болота. Мужики сколачивали ушкуйничьи ватаги — привычное дело — и брались за луки и топоры. Тем более для этого к ним заранее отправляли для поддержки «служилых людей» и лучников — расчет ставился на партизанскую войну, разорить вражеские коммуникации, и нанести ущерб московитам.

Жалко дома и постройки, но иного выхода не оставалось — у московитов не должно быть пристанища в этом огромном краю, где деревеньки редки. А руки у мужиков есть, топоры тоже, леса кругом много — за одно лето отстроятся и даже лучше прежнего, ведь потерявшие дома получат освобождение от всяческих податей на десять лет. Так что жгли смерды без всякой жалости, и сражаться будут яростно, до последнего отстаивая дарованные им на Новгородском вече «вольности».

Доперло все же до бояр, «золотых поясов», что после поголовного истребления сторонников Москвы и конфискации всего их имущества и пожитков, пути к примирению уже нет — только война до победного конца одной или другой стороны. О поражении думать не хотелось — она означало только одно — потерять все движимое и недвижимое имущество, вкупе с собственными головами. Так что драться насмерть, используя все возможности — и первым делом огромный людской ресурс.

И со скрежетом зубовным пошли новгородские бояре на серьезные уступки, отдавая многое из того, что за два столетия «отжали» у «черного люда» в свою пользу. Снизили подати вдвое, а некоторые налоги вообще отменили. Пришлось вернуть и землицу, что «сильные» отбирали у «слабых». И не сказать что по «доброй воле» — просто страшно стало, ужаснула участь сторонников «московской партии», с которыми поступили по давней вечевой традиции — «каменьями побиваху, и с моста в речку метаху».

Партию «республиканцев», что горячо ратовала за широкие уступки рядовым новгородцам, возглавила сама Марфа-посадница, сама себе «наступившая на горло» — именно клан Борецких первым пошел на «попятную». И не просто так — расчетливость свое взяла, житейский прагматизм.

И «планов громадье»…

— Ну да, ну да, как же, припоминая — «libertad omuerte», — негромко произнес «Сотник». И, взглянув на жену, уточнил:

— Это с гишпанского языка, кастильского наречия то есть — «свобода или смерть». Отстоим вольности, куда деваться, теперь они не только для бояр и купцов, но и многих, да и «черному люду» достались. И заметь, Ксюша — именно смерды сейчас прихода московитов больше всего не желают, а ведь по лету многие злорадствовали, готовы были переметнуться к Ивану. А без поддержки жителей никак не обойтись — головы бы на плахе сложили. Но теперь иное будет, раз «всей землей» поднялись!

— Умен ты, княже, потому советы твои мы и слушаем, — отозвалась жена, прижавшись к нему мимолетно, но тут же отпрянув — нельзя при людях чувства показывать. Никакой шумной свадьбы, похожей на прошлое не случилось — посадница теперь верила в приметы. Тихо обвенчались, без широкой огласки и шумного пиршества — время военное. С «новым» вече диалог удалось наладить — оно стало совсем другим, крикунов и «гулящих людишек» и прочих горлопанов, кричащих в угоду боярских партий из него выбросили безжалостно. Получился нормальный парламент, явно опережающий свое время — в нем заседали выборные — улицные и кончанские, представители ремесленников и торговцев. Добавили к ним «выборных» от городков всех пятин — теперь вся земля новгородская была на вече представлена. И решения не горлом принимали, а подсчетом «голосов», крикуны никакой роли не играли — их просто вышибали прочь, стоило кому-то заорать. Выводили, заломив руки, ратники «Владычного полка».

Решения вече подлежали выполнению, а вот законы утверждению «Советом», куда вошли бояре и именитые «гости», то есть купцы, вместе с духовенством, и оба служилых князя, присягнувших «Господину Великому Новгороду». Сам свой интерес соблюдал, Борецкие «крышевали» — так что если московитские войска удастся отбросить, то удел ему выделят из Водской пятины, Ижорской земли. Тут главное не оплошать, не прогадать — вся надежда на супругу, что прекрасно знает «расклады». Но удел дадут приграничный — или против ливонцев, либо супротив свеев — дело служилого князя оберегать ратной силой пределы новгородские. Но выбор уже определен — или Ям, либо Корела, иного варианта просто нет, одно из двух.

Но мысли о будущем нужно выбросить из головы, которую легко сложить в бою и очень скоро. Сейчас нужно воевать, благо случай уникальный представился — нанести поражение обходной части московского войска, что к Шелони выходила. И хоть прошлый раз на этой реке новгородцы потерпели кошмарное поражение, сейчас у Сольцов стояло лагерем войско, способное взять реванш. В основном инфантерия — семь с половиной тысяч копейщиков или пикинеров, шесть сотен стрельцов с мушкетами, двести арбалетчиков и лучников, что должны были быть «застрельщиками» и охранением. Особые надежды возлагались на «пушечный наряд» из полудюжины четверть пудовых единорогов с умелыми расчетами. Порох закупили, где только удалось, даже у Ганзы, на учебные стрельбы не лимитировали.

Удалось собрать полторы тысячи конницы — треть из «Владычного полка», остальные две трети боярские дружины. Общим счетом получилось чуть меньше десяти тысяч, но народ собрался решительный и опытный, к тому же пусть недостаточно, но обученный для совместных действий в поле. И вооруженный, как говорится, «до зубов» — каждый ратник имел «броню», и знал, с какой стороны меч брать.

Ополчения собрали тоже немало — пришли отряды даже от Студеного моря, из далеких двинских земель. Тридцать тысяч собралось народа, готового сражаться по собственной воле, не по принуждению. Половина засела за стенами Новгорода, другая половина одной частью по укрепленным городкам, но большей ватагами рассеялась, отряды московитов перенимать, или обозниками при войске, либо на ладьях по Ильменю — самые рисковые, ведь озеро не застыло, шторма шли. Но дело нужное, московиты остерегались неожиданной высадки десанта — и то польза.

— Жди меня, и не смотри вослед. Обещаю — вернусь!

Василий Алексеевич наклонился, поцеловал жену и стал спускаться вниз по лестнице, к всадникам конвоя, что ожидали его. И сам оборачиваться не стал, ни к чему — долгие проводы к лишней печали…

Битва на реке Шелонь 1471 года — после нее, затянувшаяся на шесть с половиной лет, агония «Господина Великого Новгорода».

Часть четвертая Иной выбор