Град обреченный

Глава 22

— «Князь», ладно, я по жизни такой неугомонный, ничего не поделаешь — служба. Но никогда бы не подумал, что ты, профессор, призванный «сеять разумное, доброе и вечное», таким прожженным авантюристом и циником окажешься. Это надо же — самозванцем стал, в князья «вписался», да еще себе земельку под удел «отжал» в две тысячи квадратных верст…

— В одну тысячу, по карте сами с тобой измеряли, — совершенно хладнокровно произнес Воеводин, он уже перестал удивляться происходящими с ним метаморфозами. Если бы раньше о том ему сказали, не поверил, что будет спокойно убивать людей, пусть самих желающих его умертвить, и искать себе достойное «место под солнцем», как-то по-бандитски. Видимо, внутренние «тормоза» отказали, и он пошел по пути тех, кто вначале девяностых годов себе состояние сделали и власти добились, наплевав на совесть и мораль.

— Другая тысяча верст уже не наших земель будет, хотя формально вроде как мои. Учти, две трети Сухого Дола «кашинцам» принадлежит, что на службу московского князя «отъехали». Обманул нас тверской князь, классически «кинул». Поступил как новгородцы — даровал то, что фактически не является его полной собственностью, и в любой момент может быть оспорено. Если мы имеем дело с прохиндеями, то не грех с ними также поступать. Какой мерой меряете, такой и вам отмерят.

Угрызений совести Андрей Владимирович не испытывал, как и страха разоблачения. Да и чего бояться уже — и так они все у московского князя в списках личных врагов будут «почетное место» занимать. Искать их будут долго и тщательно, и не стоит сомневаться, что сыск в этом времени умеют вести. Так что меры конспирации они приняли неотложные — все бороды отращивают, «табу» наложено — все молчать будут о произошедшем. И в людных городах не показываться, ведь там шпионов Ивана Московского много, руку его «черные люди» держат по неведению — своих бояр ненавидят, не понимая, что московские ничем не лучше, скорее хуже. Одежду тоже сменили, благо у князя Михаила Борисовича сундуки полные оказались. Мушкеты и шпаги припрятали, как и пистолеты, теперь оружие будет вынуто на «свет» только при самых крайних обстоятельствах.

— Ты прав — с волками жить, по-волчьи выть, — флегматично отозвался полковник. — И с серебром прав полностью — слишком велик и тяжел куш, он бы нас раздавил. Верно говорят — бери ношу по себе, а то раздавить может. А вот с княжеством своим верно удумал — «задаток» нам выдали. Одно сомненье — а отдаст ли Кашин тверской князь, как обещал?

— Тут не о честности думать надо, а о выгоде. Отдать Кашин и получить пять княжеств — приемлемый вариант, али нет для правителя?

— Какие пять? Считать не умеешь, Андрей Владимирович? Ржеву Михайло поделит с Новгородом, Волоцкое княжество получит, и Торжок — и это в самом выгодном для него варианте.

— И Кашин с Бежецким Верхом — я удельным князем стану, но его вассалом, «братом молодшим». Причем ненадолго — жены и детей у меня нет, так что после смерти «вымороченные» владения ему и отойдут. Ты не смотри, что он молод — правитель должен быть расчетливым, особенно тогда, когда у него шансы на успех дела значительно выросли, с нулевых до примерно тридцати процентов, пусть одной трети округленно.

— Так мало…

— Непозволительно много, Василий Алексеевич. Шесть лет тому назад четыре тысячи москвичей в бою при реке Шелони разбили примерно втрое большее число новгородцев. И легко это сделали!

— Почему примерно — противника точно подсчитать не смогли?

— Я по летописям знаю — там вообще сорок тысяч писали, хотя в Новгороде сейчас пять тысяч дворов всего, округленно восемь душ на двор. Но летописцы врать горазды — сорокатысячное войско вся новгородская земля не соберет, а живет там сейчас всего полмиллиона, может тысяч шестьсот, но никак не больше. И сейчас время не тотальных мобилизаций — «служилые» примерно два-три процента составляют, с учетом ратников ополчения. А у тверского князя того меньше — у него почти все «кашинцы» и четверть тверичей под Москву «подписались».

Андрей Владимирович отпил кваса из кружки, отер лицо рушником — в предбаннике было прохладно, сидеть хорошо после парилки и охлаждаться. Они почти добрались до Новгорода, остался всего переход, так что сделали дневку — «пришельцы из будущего» еле в седлах держались, хотя воде пообвыкли. Шли окружными тропами, не выходя на торные дороги до Вышнего Волочка — велик был риск на москвичей нарваться, которые в южных пятинах вели себя как дома. Ощущалось, что война скоро нагрянет, население с нескрываемым страхом или наоборот, злорадно скаля зубы, ожидало прихода войск Ивана Московского.

— Упорные столичные ребята, хваткие — вот только мушкетных пуль явно не ожидали, — полковник тоже отирался, достал из портсигара сигарету и закурил. Теперь они все тщательно скрывали от местных свои «перекуры» — оставлять такой «след» себе дороже. Так что днем реконструкторы терпели, и лишь вечером, и под утро затягивались сигаретой, и так что голова от затяжки кружилась. Отвыкнуть было тяжело, привыкли, и сейчас берегли оставшиеся пачки — ведь на фестиваль редко кто взял блок, многие прихватили по несколько пачек и сейчас сильно жалели. Так что ввели лимит, жестко ограничив употребление — пара сигарет в день. По расчетам выходило, что дотянут до начала сентября, а там все — Колумб в Америку только через пятнадцать лет поплывет. Оставалась надежда на Пашку — паренек их всех заверил, что табак вырасти сможет. Обещал, что мешки тщательно вытряхнет, а там посмотрит, что получится.

Кофе и чай пили вообще редко, но тут надежды было куда больше — о их существовании на Руси знали, только не употребляли. «Обугленную траву» и кофейные зерна персидские купцы по Волге привозили, через всю Орду шли, где правил хан Ахмат. Так что заказ тверскому князю сделали, тот его своим купцам «переадресует», а те достанут — желание прибыль извлечь у них в крови, в полном соответствии с высказыванием Карла Маркса.

— Сейчас как раз время пошло, когда рыцарство в европейских странах на второй план отходить будет. Английские лучники по нему колоколом отзвенели при Кресси и Азенкуре, арбалеты добавили, а сейчас в ход первые аркебузы и кулеврины пошли. От ядрышек и крупных пуль ни одна броня не защитит. Так что у Ивана Грозного стрельцы через восемьдесят лет не на пустом месте появятся — ляхов и ливонцев бить будут, у тех тяжелая кавалерия еще в моде будет. Ты сам на «крылатых гусар» посмотришь — они вроде как раз появились у венгров, их поляки переймут. Хороши против татар и московской «поместной» конницы, но если те удрать из-под удара не могут. Длинные пятиметровые пики, слитные построения «хоругвей» — то есть полков или эскадронов — численность разная.

— Мушкету абсолютно плевать, какая у них численность и выучка по большому счету. У нас конические пули — а они бьют даль лука и точнее, как выяснилось. Главное стрелков, пусть стрельцов натаскать — обученную пехоту, ведущую залповый огонь при пушечной картечи ни одна кавалерия не опрокинет. Жаль, на сегодня все, крайняя затяжка до утра…

С видимым сожалением полковник посмотрел на окурок, что дотлел до фильтра и погас. Профессор только хмыкнул — «Сотник» никогда не употреблял эпитет «последний», и всегда заменял, в любых вариантах — суеверен, как летчик, остается только мысленно удивляться.

— Закончится табак, я то выдержу, а вот «Сержант» на коноплю перейдет, как и «Швец» — обоих мастеров со временем потеряем.

— Вырастет табак, не сомневаюсь — у паренька глаза хитрые были, когда расставались. А ты уверен, что пакет резаного табака у него один был? Думаю, что припрятал — этот куркуль запаслив как дядя его, и сто против одного, что «заначку» оставил. Не хмурься — это он ради нас старается, знает, что сигареты на исходе, и хочет побыть в роли «благодетеля».

— Точно, — хлопнул себя по коленке «Сотник», — не имей резарва, не спрашивал бы, и не улыбался. Вот шкода, студент, «любитель прохладной жизни». Мы тут в дороге корячимся, все ноги растерли, а он там посевной занят, за девками, небось, ухлестывает.

— Вряд ли, паренек целеустремленный, и дело для него прежде всего. И еще не целованный — в наше время хромые и бедные сироты никому не нужны. А вот здесь его живо в оборот возьмут — думаю, по приезду обратно, у него чуть ли не невеста будет. Завидная «партия», молодой боярин, образован, и не голытьба — я вам каждому уже сейчас могу по малой вотчине выделить, как приеду, так грамоты надлежащие отпишу. А тебе, как княжеского достоинству боярину права все передам…

Андрей Владимирович осекся, неожиданно в голову одна мысль. И после обдумывания, он произнес:

— Нет, давай лучше сделаем. Пашку вполне официально своим отпрыском признаю, так что никто ущемлен не будет, если я внезапно ноги протяну. Он на меня немного смахивает, так что из местных никто не удивиться.

— Поди, согрешил с его матушкой на сеновале, когда лекции в колхоз их приезжал читать о международном положении, и о решениях 25-го съезда партии. В жизни ведь всякое бывает — замужняя порой с любым мужиком переспит, лишь бы дитя родить, особенно если мужчина ей понравился — сама затянет и все подготовит. Ты ведь грешил там по пьянке, недаром с «кулаком» местным давно в приятелях ходишь. Так что в жизни всякое бывает, ничему не стоит удивляться.

Голос полковника прозвучал настолько безмятежно, что Андрея Владимировича от него будто электрическим током прошибло. Он ошарашенно посмотрел на прикрывшего глаза «Сотника» — слишком много странностей и совпадений, столько на «случайности» свалить нельзя…

Знаменитое польское рыцарство — «крылатые гусары», появившиеся во второй четверти 15-го века, и двести лет наводящие ужас на своих противников. Доставалось всем — ливонцам и шведам, туркам и татарам, запорожским казакам и русской «поместной рати». Особенно досталось от них во время Смуты — поляки самозванца на трон привели, и в том есть заслуга длинных пик этих «рыцарей».

Часть третья «Libertad o Muerte»