Александра

— Вот и хорошо. Так что подумай, Андрей Игнатьевич. Что для тебя лучше, дать клятву верности Корпусу или остаться при своих. Пусть нищий и в долговой яме, зато ничего Корпусу не должен.

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда. — Ответил Божен. И Андрей ощутил, как взгляды этих двоих из благожелательных стали равнодушными и в них сверкнул холодный отблеск боевой стали. — Мы не в снежки играем и не на свистульках дудим. Как говорит Царевна, мы державу вояем.

Андрей опустил голову, думал. Потом поднял взгляд на Божена.

— Я согласен.

— Хорошо подумал, Андрей Игнатьевич? — Спросил его Илья. — Смотри, назад хода не будет.

— Подумал. Я должен что-то подписать? Кровью?

— Зачем кровью? — Оба сержанта смотрели на него удивлённо, потом усмехнулись. — И подписывать ничего не надо. Достаточно сказать присягу верности. Ты клянёшься, что будешь верен Корпусу? Верен до конца жизни, до последнего вздоха? И никогда не предашь? Не скажешь даже под пыткой слов, кои могут навредить Корпусу?

— Клянусь.

— Слово сказано, дядька Андрей. — Сказал Илья. — А слово не птица, как говорит Царевна, вылетело, не поймаешь и уже вписано в скрижали вечности. Оттуда его ничем не сотрёшь. Только если своей кровью и жизнью своих родных и близких. Помни об этом всегда.

— С этого момента, — продолжил за Ильей Божен, — ты, Андрей Игнатьевич Рукавишников, часть Корпуса. Корпус отвечает за тебя, как и ты за Корпус. Любое действие в отношении тебя других лиц, направленных на причинение тебе вреда, считается нападением на Корпус. Долговое обязательство можешь оставить себе. Илья?.. — Божен взглянул на товарища. Тот выложил на стол тяжёлый кошель. — Здесь пятьдесят серебряных талеров. Это тебе на расходы, дядька Андрей. Поиздержался ты. Так что купи еды.

— Почему я Рукавишников?

— Тебя же зовут Рукавицей? А Царевна сказала, что не гоже купцу Корпуса называться каким-либо прозвищем. А вот Андрей Игнатьевич Рукавишников, это более солидно звучит. Согласись?

— Однако… Но хорошо. Рукавишников звучит лучше, чем Рукавица.

— Завтра ближе к полудню, придёшь в Корпус на КПП. — Сказал Божен.

— Куда?

— К контрольно-пропускному пункту. К воротам. Там стража стоит. Скажешь, что пришёл к сержанту Божену, это я. Или к сержанту Илье. Это он. Тебя проводят. Там поговорим, что делать тебе надо и какой товар, куда повезёшь… Ну что, с делами решили? Пора подкрепится. Дядька Андрей, полить бы нам на руки.

— Так они у тебя вроде не грязные.

— Грязные, ещё как грязные. Это с виду чистые. А тут давеча Царевна нам одну штуку показывала. Она её с итальянцами сделала, микроскоп называется. Так вот, смотришь в него на свою руку и каких там только маленьких тварей нет. Целые легионы. Просто глазу они не видны. А есть начнёшь, они с едой к тебе в брюхо попадут и там тебя пожирать будут.

Андрей не поверил, но на всякий случай перекрестился. Настя, сидевшая тихо в уголочке, тоже перекрестилась.

— Что, дядька Андрей, не веришь? — Усмехнулся Божен. — Зря. Вот завтра придёшь, пойдём специально к Царевне. И если она разрешит, то посмотришь в этот микроскоп. Поверь, аппетит у тебя сразу пропадёт. Так что, перед едой надо обязательно мыть руки. Мыло есть у тебя?

— Мыло нынче мне не по карману. Золой и щёлоком моемся.

— Золой, да щёлоком сам можешь мыться. Кожа у тебя дублёная, ничего ей не будет. А вот у Насти кожа нежная, ей никак золой и щёлоком мыться нельзя. Только мылом. — Тут же влез Илья. Настя опять покраснела…

По приезду в Разбойный приказ, а по нынешнему Службу Государевой Безопасности, соскочила с коня. Прошла в избу. Там меня встретил дьяк разбойного приказа Евлампий.

— Господи боже мой, — завопил он, когда я вошла в разбойную избу, — сама Царевна Александра!!! Долгие лета, матушка-Царевне.

Я посмотрела на Евлампия.

— День добрый, Евлампий. Где Фёдор Мстиславович?

— У Государя он.

— Ладно. Мне нужны списки всех, кто проходит у вас, под названием — тати шатучие, убивцы и душегубы. Есть такие?

— Как не быть? Много таких, смотри сама.

— А ещё мне нужны воришки. То есть те, кто кошелек может увести у тебя из-под носа так, что ты и не заметишь.

— И такие есть, как не быть. Это ты про мошенников?

— Почему мошенники? — Я была удивлена. Ведь мошенники это те, кто обманывает людей на деньги и другое ценное имущество.

— Как почему, светлая Царевна? Они же мошну воруют.

— Мошну?

— Мошну. Кошель по иному.

— Понятно. Тогда да, мошенники.

— Тебе кто нужен то, Царевна? Мужики аль бабы?

— А что, жёнки тоже есть?

— Есть, как не быть то. Вот давеча изловили наконец двух сестёр Глашку, да Миленку. С виду то не скажешь, что мошенницы. А обнесут тебя так, что без портов останешься. Но поймали. Сначала одну, потом вторую чуток погодя. Дома Милену то взяли, когда она чужую мошну потрошила.

— Замечательно! — Я усмехнулась. — Пусть их приведут.

— Обеих сразу? Может по одной?

— Так, когда две они, одна отвлечёт, вторая украдёт что-нибудь. Ключи те же от поруба то.

— Ничего, приведут пусть обеих. Хочу посмотреть на них.

Евлампий отдал распоряжение. Вскоре в избу привели двух совсем ещё юных девушек. Лет по 14–15. Они испуганно смотрели на дьяка и конвой. А я их разглядывала. Ничего, симпатичные мордашки. Правда в тряпье одеты. И в самом деле лица у них невинные. В глазах у обеих слёзы стоят.

— Евлампий, скажи, что им грозит?

— Обычное дело, ноздри порвём, на лбу клеймо поставим, острижём наголо, да. А потом к позорному столбу и плетей получат. Если выживут после нашего палача, так калеками убогими останутся.

— Дяденька боярин, смилуйся. Не виноваты мы. Ничего не делали. Злые люди поклёп на сирот возвели. — Запричитали обе, упав на колени. И так натурально, всхлипывали, размазывая слезы, что я даже засомневалась, что они обе профессиональные воровки.

— Ну-ка цыц, бесовки. Не виноваты. На вас обеих клейма ставить не где. — Дьяк посмотрел на меня. — Ты, светлая Царевна Александра не верь в их слёзы и причитания. Намедни купца Ваську Заречного обнесли, Он без серебра остался, кои за товар свой получил.

— Наговор это. — Завыла одна из сестёр. Подползла ко мне на коленях и обхватила мои ноги руками, прижалась ко мне. — Светлая Царевна, не погуби нас. Сироты мы. Нас всяк обидеть может. Некому за нас заступится.

— Я тебе сейчас плетей дам. Отцепись от Царевны. С ума сошла? А чей кошель в вашей конуре нашли?

— Оговор это. Его Васька Заречный, ирод такой, подкинул. Специально. Он хотел ссильничать нас, да мы не дались. — Евлампий аж крякнул от такой наглости. Я усмехнулась.

— Это кого ссильничать? Вас что ли? Прости Господи, меня грешного. Да вас и силком брать не надо, сами подол задираете.

— Лжа это. Мы подолы не задираем ни перед кем. Мы с Миленой ещё девицы. Честь свою бережём. Вдруг какому добру молодцу какая из нас понравится и возьмут в жёны сироту.

— Да… — Дьяк аж поперхнулся. Пара стражников бывших в избе засмеялись.

— Во даёт! — Смеясь сказал один из них. А одна из сестёр, продолжая обнимать мои ноги продолжала:

— Лжа это, светлая Царевна. Не погуби сироток. Век тебе благодарны будем. Бога за тебя молить будем.

— Господа за меня молить не надо. Отпусти ноги мои. И встань. Обе встали. — Спокойно проговорила им. Сёстры подняли на меня глаза. — Мне повторить?

Обе встали на ноги. Смотрели на меня. Я на них, каждой в глаза, по очереди. Может лица то у них и невинные и глаза такие же, но всё же очи, это зеркало души. И я видела, что за образом невинности прятались довольно хитрые и изощрённые личности. Обошла их по кругу. Ценные кадры. Помыть их, переодеть, красоту навести и отличные оперативники получаться.

— Воровать вас кто научил? — Задала вопрос.

— Светлая Царевна… — Попыталась возразить самая говорливая из сестёр, но я её одернула.

— Молчи. Я вас обеих на сквозь вижу. И не сметь мне лгать. Вопрос повторить?

Они обе замолчали. Смотрели на меня испуганно. И это был настоящий страх.

— Да известно кто научил, Светлая Царевна. Фома Косой. Тятька ихний. В прошлом годе правда, люди то забили его на смерть на торжище, за кражу. Стар он стал, сноровку потерял, вот и попался. Но дочерей своих успел обучил поганому мастерству. — Ответил за сестёр дьяк.

— Это правда? — Подняла лицо говорливой за подбородок. — В глаза мне смотри.

— Правда. — Тихо проговорила она.

— Ладно. Посмотрим, так ли вы обе хороши в своём ремесле.

— Это как? — Евлампий удивлённо посмотрел на меня. Как, впрочем, и сами сёстры.

— А так. Но это дело государевой важности. Поэтому, Евлампий, не задавай лишних вопросов. Если они на самом деле такие, как ты говорил, значит останутся у меня. А если нет, верну тебе. И делай с ними что хочешь. Опросные листы на них у тебя?

— У меня, Светлая Царевна.

— Приготовь их. Я заберу вместе с девицами. Сестёр пусть их пока выведут на улицу. Там княжьи латники стоят, присмотрят за ними.Мне ещё кое с кем поговорить надо. — Глянула на сестёр. — Не вздумайте что-нибудь у кого-нибудь взять. И бежать не вздумайте. Поймаю. А будете слушать меня, голодать больше не будете. Спать в тепле и чистоте и одежду нормальную носить, в которой не стыдно будет на людях показаться. Понятно?

— Понятно, пресветлая Царевна. Неужели это правда?

— Правда.

Сестёр вывели на улицу. Я просмотрела ещё несколько таких мошенников. Отобрала двух мужчин. Точнее, только один был взрослым. Второй совсем ещё юнец. Наконец, стала просматривать душегубов и татей, как их называли на Руси. Остановилась на одном из экземпляров уголовного мира. Гаврила Чёрный. Имел свою банду-шайку. Грабил купцов, вообще всех, кто имел неосторожность поехать куда-нибудь без нормальной охраны. Грабил и убивал. Агенты разбойного приказа сумели выйти на него и подстеречь, когда он сунулся в Москву. Гаврила планировал ограбить одного купца. Но на этом его фарт закончился. Его взяли. Перебили практически всю его банду. Сумели уйти только пятеро, плюс жена Гаврилы, такая же жёсткая и отмороженная атаманша. Звали её Марфа. Гаврилу привели закованного в кандалы. Поставили передо мной на колени. Я спокойно рассматривала его. Он, взглянув на меня, ухмыльнулся.

— Неужели сама пресветлая Царевна Александра? — И тут же получил удар сапогом от одного из конвойных. Упал на пол. Я посмотрела на конвойного и кивнула ему. Он приободрился.

— Тебе, тать, никто не разрешал говорить. Говорить будешь, когда Пресветлая Царевна разрешит тебе. — Пояснил конвойный. Гаврила с трудом поднялся на колени и замер, опустив голову.

— Знаешь ли ты, Гаврила, что с тобой будет? — Он молчал.

— Отвечай. — Прорычал страж.

— Знаю. — Гаврила не поднимал головы.

— Тебя колесуют. — Гаврила промолчал.

— Осталось его жёнушку поймать. Марфу. — Сказал Евлампий.

— Марфу вы не поймайте. — Неожиданно ответил Гаврила. Стражник замахнулся, но я его остановила.

— Любишь, жену то свою? — Спросила приговорённого.

— Конечно. Марфу нельзя не любить.

— Значит, сильно любишь? — Он ничего не ответил, ноя по его глазам поняла. Очень сильно. — Вижу сильно люба она тебе. А она то тебя так же сильно любит, Гаврила? Или она уже забыла о тебе? Золотишко с серебром взяла, да нового муженька себе завела?