Правильный попаданец

Глава 22

Находилось общежитие в бывшем доходном доме купца Тюрина. Дом после известных событий национализировали, устроили в нём перепланировку, и открыли общежитие.

Туда и повёл меня Мишка, отпросившись у Гибера на часик. Он же попутно рассказал историю дома, в котором теперь я живу.

Немаловажный факт – общежитие находилось в получасе ходьбы от работы. Поскольку общественный транспорт отсутствовал в городе в принципе, это немаловажный факт. Когда ещё по улицам пойдут первые автобусы… За это время успею истоптать не одну подошву ботинок.

– Ну вот, мы на месте, – наконец, сказал Миша.

Дом производил довольно приятное впечатление: его бы поштукатурить, покрасить, подлатать по мелочам и хоть сейчас переноси на Невский: монументальные классические формы, лепнина на фасаде, балкончики, лоджии и куча всяких архитектурных элементов, названия которых мне неизвестны, позволяли.

Хорошо строился купчик, с размахом и со вкусом. Пусть я не великий знаток, но вполне могу доверять своему чувству прекрасного.

И стоял этот дом в окружении себе подобных, таких же основательных и красивых зданий, только теперь в них сильно переменился контингент жильцов. Кого-то выселили, кого-то уплотнили, кто-то сгинул в пучине гражданской войны или нашёл прибежище на чужбине, а в его квадратные метры заехали новые люди, которые ещё вчера нюхали порох в грязных и сырых окопах, стояли у станка или ходили за плугом. Ну и советская интеллигенция, как без неё.

– Так пошли внутрь, – сказал я. – Я без тебя даже комнаты своей не найду.

– Просто удивительно, что ты имя своё помнишь, – похихикал Михаил. – Я, грешным делом, надеялся, что ноги тебя сами приведут.

– Мои ноги могут привести меня куда угодно. Мозг с недосыпа отключился, и тело само по себе, а я сам по себе. – Мои слова были не так уж и далеки от истины.

Устал как собака и мечтал только о том, как упасть в койку и забыться сладким сном. Сонливость перевешивала даже чувство голода.

– Помни мою доброту! – улыбнулся напарник. – Идём, так уж и быть – покажу тебе твои хоромы.

– Спасибо! А сам-то где квартируешь?

– Так у родителей. Пока не выгоняют, так что жить есть где.

Кто был хотя бы в одной общаге советских времён, можно сказать, был во всех сразу. Отличия если и имелись, то незначительные.

Чтобы попасть внутрь, сначала нужно было предстать перед строгим взором вахтёрши, которая безошибочно умела фильтровать своих и чужих. И горе тому, у кого гости задержатся сверх положенного времени. Администрация умела быть изобретательной в своих карах.

Здесь тоже всё было «как у людей»: роль вахтёра исполняла бабуля в очках, вязавшая спицами не то носок, не то шарфик.

Стоило нам появиться, как она отложила рукоделие в сторону и, к моему удивлению, заулыбалась.

Это была первая вахтёрша, которая радовалась моему приходу.

– Здравствуйте, – в один голос произнесли мы с Мишкой.

– Здравствуйте-здравствуйте! Что-то давненько ты ночевать не приходил, Жора – мы уж испереживались все, не случилось ли с тобой чего. Эвона какая сёдни пальба была! Хорошо хоть уберёгся, – ласково сказала бабуля.

От её слов исходила такая теплота, такой уют, что я слегка растерялся. Непривычно, когда совершенно незнакомые люди так к тебе относятся. И вроде бы ходишь весь из себя крутой и строгий, привыкший не доверять никому, даже себе… а даже до тебя ей удаётся достучаться.

Магия что ли…

– Спасибо за заботу, – растроганно ответил я.

– Да проходи-проходи, милай. Вижу, что еле-еле идёшь.

– Степановна, я с ним – можно? – спросил Михаил.

– Конечно, Миша. Только ненадолго: вон у Жоры-то глаза уже сами собой слипаются. Поспасть бы ему, соколику, – словно прочитала мои мысли Степановна.

– Пять минут! – пообещал Мишка.

Поднялись на второй этаж, подошли к филёнчатой двери – такой тонкой, что через неё, наверное, всё просвечивает.

Толкнул – заперто. Ну хоть здесь помнят, что на свете существует такое понятие, как замки – не то что, у нас в уголовном розыске. Надо будет этот вопрос вынести на вид Смушко – коли будут ремонтировать, пусть вставят замки. А то контингент у нас бывает специфичный – ладно, что из личных вещей свистнет, а ну как секретные документы?

– Ключи. – Я похлопал себя по карманам – может, пропустил, и в них валяется ключ от нынешнего жилья?

– Сдурел? – Мишка нагнулся, приподнял коврик перед дверью и достал из-под него ключ.

Вот жеж! В святые семидесятые и в начале восьмидесятых практически все так делали: ключи от квартиры держали под ковриками или оставляли в почтовом ящике. И двери были такие – плечом выставишь.

Это сейчас все железом, словно сейфы в банках, обложились.

Правда, хороший профи вскрывает эту «броню» как банку консервов, но это уже другой вопрос.

Изнутри дверь закрывалась на щеколду – мелочь, но приятно. Жуть как не люблю, когда ко мне могут ввалиться без стука.

В комнате было чисто и светло. Я подошёл к окну, отдёрнул простенькую ситцевую занавеску и машинально отметил, что на ней стоит печать общежития. Понятно, имущество казённое.

Обстановка скудная и тоже не своя. Две кровати, заправленные солдатскими одеялами, обшарпанный стол, два стула, столько же тумбочек, рассохшийся от древности шкаф – дверцы открывались с душераздирающим скрипом, а чтобы извлечь ящик, приходилось прилагать нехилые усилия – он определённо не желал двигаться по «салазкам» и кренился то в одну, то в другую сторону, и таким образом заклинивался почти намертво.

– Твоя кровать, – показал Миша.

Поскольку кроватей было две, логично предположить, что у меня есть сосед.

– А вторая чья? – спросил я.

– Ничья, – сказал напарник.

– Как это? – удивился я.

– Да так. Неужели не помнишь, почему при виде тебя Степановна от счастья аж светится?

– Не помню, Миша. Ни хрена не помню.

– Два месяца назад завхоза обокрали – взяли личные вещи и крупную сумму денег, ты за день нашёл вора и вернул всё похищенное. С тех пор ты здесь на особом счету. И комнату тебе выделили особенную – семейную. Заслужил! – пояснил напарник.

А мой Быстров, оказывается, по жизни был молодец. Хороший опер.

– И что, другие не завидуют? – с подозрением спросил я. – Квартирный вопрос – штука такая: многих… – Я чуть было не добавил «расчехляет», но потом подобрал более подходящее текущему времени слово, – портит.

– Само собой – завидуют, – «порадовал» друг. – Только и комендант, и завхоз, и сама Степановна за тебя любого загрызут. Так что завистники как приходят, так и уходят. А кляузы в губисполком на тебя катают регулярно, и так же регулярно те оказываются в мусорной корзине коменданта общежития. В общем, живи и радуйся!

– Буду стараться, – кивнул я.

С жильём разобрался, но есть и другие вещи, которые не менее важны.

– Извини, Миша, но перед тем, как отправиться на боковую, я тебя ещё немного поспрошаю…

– Давай, коль начал, – покладисто ответил тот.

– Расскажи о моей семье. Ну, всё, что знаешь, конечно.

Миша вздохнул и присел на один из стульев. Я опустился на другой.

– Тогда у меня для тебя не очень хорошие новости. Родителей ты схоронил ещё в девятнадцатом – тиф. Много народа тогда слегло в могилу. Почти вся твоя семья…

Да, новости откровенно неважные. Мои настоящие отец и мать тоже ушли на тот свет слишком рано. Сначала папа, потом мама. И после ухода каждого я места себе не находил. Постоянно мучился от мысли, что не договорил с ними когда-то, не провёл столько времени, сколько мог. А всё рутина, служба – Дашку опять же пришлось поднимать, а с нашей вечной запарой на работе и, честно скажу – не самой высокой зарплатой, это было не особо лёгким делом.

Однако, оглядываясь назад, понимаю, что это скорее отговорки для самоуспокоения. Ведь мог же заскочить при случае на пять минут или десять… Посидеть с ними на кухне, чайку попить.

От воспоминаний вдруг перехватило дыхание. Пришлось даже расстегнуть ворот гимнастёрки.

– Осталась ещё сестра, старшая, – продолжил Михаил. – Но она в Петрограде живёт, и между вами словно кошка пробежала. Не переписываетесь, не встречаетесь.

– Почему? – сдавленно спросил я.

Мне всё ещё было не по себе. Всё же уход родных остался для меня больной темой. Эх, как там Дашка? Я же её знаю. Наверняка извелась сильно – она ведь характером вся в меня.

И пусть говорят, что время лечит – это не совсем так. Оно лишь немного сглаживает остроту потери.

– Почему вы с сестрой не общаетесь? – переспросил Михаил, от которого не скрылись моя рассеянность и нервозное поведение. – А ты уверен, что есть смысл продолжать? Что-то ты выглядишь не очень… Устал?

– Хрен с ним! – махнул рукой я. – Что у меня за трения с сестрой такие?

– Ты, конечно, об этом не любил вспоминать, но как-то проговорился – тебе почему-то не нравился её муж. А вот подробностей, извини, не скажу, – улыбнулся он. – Авось, постепенно сам всё вспомнишь.

– Может вспомню, может нет. Голова – штука тёмная.

– Слушай, так может тебе к врачу показаться? – участливо спросил Михаил. – Есть у нас в городе один профессор – светило психиатрии. К нему даже из Москвы и Петрограда приезжают за консультациями.

Я пристально посмотрел на него и спросил с грустной иронией:

– Что, хочешь, чтобы меня в психушку упекли?

– Скажешь тоже! – обиделся Михаил. – Я тебе по-дружески помочь хочу, а он…

– Ну извини. Не подумавши брякнул.

Мы посидели с ним ещё немного, потом Михаил вспомнил, что ему ещё надо идти на службу, и, быстро собравшись, убежал.

Я сначала хотел порыться в вещах – может, найду что-то полезное для себя, и не обязательно вещи – хотя бы старые письма (люди в это время берегли переписку как зеницу ока) и, может из них смогу пролить свет на ещё какие-то факты из биографии Георгия Быстрова, но потом усталость взяла своё.

Я не лёг, а скорее упал на кровать, не раздеваясь, и отрубился крепким сном честного и до жути уставшего человека.

Вот только выспаться этому человеку в очередной раз было не суждено.