Титановый бардак

— Поясни…

— Ну, крестьянин, когда пахать и косить уже не нужно, шел в город подработать. Знаний и умений у него — ноль, желание учиться — вообще отсутствует, ну какой из него пролетарий? Он же просто пережидает, пока зима закончится и он снова в деревню пахать и сеять уедет.

— Ну допустим. Но ведь с революции уже больше десяти лет прошло, неужели новых рабочих не появилось?

— А откуда? Заводы, почти все заводы и фабрики, не работают, им рабочие не нужны. На том же путиловском половину станков или сломали, или разворовали. Единственное, где хоть как-то рабочие вообще сохранились — это разного рода оружейные предприятия, но там и старых рабочих более чем хватает. Вот сейчас вроде приняли планы на первую пятилетку — но, как Оля говорила, её бездарно просрут — просто потому, что нет рабочих и взять их неоткуда. Построить заводы — это даже не полдела, это хорошо если десять процентов дела. А вот запустить их…

— Ну мы же запустили! Целых четыре завода запустили!

— Ага, у Бредиса, сам говоришь, полсотни рабочих, которые на станках работать хоть как-то умеют. А по планам — которые, между прочим, Оля готовила — там должно работать больше пятисот человек!

— Ну, если пацанов считать, то где-то так и выходит…

— Выходит у него… на заводе станков сколько? Штук тридцать? Мальчишки пока только учатся, и скажи спасибо Митрофану Даниловичу, что они эти станки еще не разломали! Ты помнишь, сколько времени работали в первую пятилетку импортные станки до полного износа?

— Не помню, потому что и не знал этого никогда. А сколько?

— Больше девяноста процентов импортных станков, закупленных в годы первой пятилетки, были приведены в полную негодность меньше чем за год! Рукожопы на марше, дрожи, проклятый буржуйский станок!

— Хорошо тогда, что Валя сам станки делать научился…

— У Вали на заводе как раз собрана элита отечественного рабочего класса. А если ты посмотришь в их сторону попристальнее, то не сможешь не увидеть того, что все они нынешних большевиков несколько недолюбливают, причем взаимно: из его двух сотен рабочих едва ли два десятка прибыли в Боровичи не под конвоем. Я со многими говорила — так почти все они при царе в месяц куда как больше сотни рублей получали! И, понятно, за три червонца в месяц горбатиться у них ни малейшего желания не имеется…

— Но у Вали у них…

— Не у них, а у нас они в квартирах прекрасных живут, медицина в городе как нигде в СССР, опять же досуг и дети не только учатся, но и воспитываются. Ты случайно не знаешь, где еще в стране и ясли, и детские сады, и кружки всякие бесплатные? И зарплата у них отнюдь не большевистская, кстати.

— Не знаю…

— Ну так знай: сейчас в гегемоны прут крестьяне, которые уже совсем до ручки доведены. Проще говоря, самые бедняки, а еще проще — сельские дармоеды. Этой зимой мы еще не увидим, а вот с лета… Если тебе делать нечего будет, то прокатись по стройкам коммунизма: так вокруг каждой такой стройки народ в землянках жить будет, причем жить впроголодь и изнывать от болезней. И мужик это терпит, потому что в деревне такому мужику жизни вообще нет, а в городе жить негде и не на что: он же ничего делать не умеет!

— Печальные ты картины рисуешь…

— Я рисую? Я еще и не начала их рисовать!

— Свет, угомонись, — в разговор вступила Оля, — а то молоко пропадет.

— Не пропадет, потому что это не я психую, а Вася.

— И ты, Вася, успокойся. Да, в стране если еще не полная жопа, то что-то очень близкое, но нас она не коснется, да еще мы глубину этой задницы слегка подкорректируем в сторону уменьшения. Мы, худо-бедно, пару тысяч детишек потихоньку работать обучили, и хотя они еще далеко не профессиональные рабочие, однако кое-что делать уже умеют. Причем, как Света заметила, не ломая при этом станков. Да, они пока работают медленно и гонят брак, но, по моим расчетам, где-то через год они работать научатся. А пока они, хоть и работают еще неумело, но все же стараются — и Бредис к посевной полсотни тракторов нам выдаст. А Воропаев столько же грузовиков дровяных обеспечит. Вроде немного, но ведь этого хватит чтобы в уезде все поля вспахать, а потом урожай с полей вывезти!

— Не думаю…

— А ты попробуй, некоторым это занятие даже нравится. Через год у нас еще пять тысяч детишек училища закончат, Бредис будет выпускать по пять тракторов в сутки…

— Что-то не очень-то дофига…

— Нам сейчас всю страну тракторами не обеспечить, и даже стремиться к этому нам не следует. У нас другие задачи: прежде всего мы должны нашу зону продуктами обеспечить. А в промышленности у нас главная задача — станкостроительный завод. Можно сказать, что эта сейчас самая главная задача.

— Почему это?

— Потому что началась первая пятилетка. Товарищ Куйбышев с лета начнет массовые закупки всего в зарубежье, цены там резко вырастут и мы хрен чего там купим. А так как нам вообще-то до хрена всякого нужно, то это нужное нам придется самим уже делать.

— Тогда я подскажу, что еще нам остро понадобится. Потому что если мы в закордонье подшипники покупать не сможем…

— Вась, я тут госплан локальный или просто погулять вышла? Завод по производству шарикоподшипников у нас уже в марте заработать должен. Петруха все оборудование уже закупил, в смысле то, что мы сами сделать не можем, его уже монтируют потихоньку…

— И где это? Я что-то не видел…

— Потому что ты из Боровичей не вылезаешь, а завод в Мошенском выстроили.

— Почему в Мошенском?

— А чтобы никто не догадался! У нас через три года по плану должно работать почти сто тысяч человек, а превращать Боровичи в город-миллионник в наши планы точно не входит. К тому же в Мошенском уже в феврале три новых пиритовых печки заработают, а это семь с половиной мегаватт электричества. И сколько угодно железа: Аня там свою металлохимию налаживает. То есть это в Сокирно пиритовый комплекс будет, но до Мошинского там всего пять километров, и к тому же летом железку из Боровичей до Мошенского проложим как раз мимо Сокирно.

— Оль, ты мне тогда вот что объясни: в СССР гвоздей не хватает, а мы сталь на рельсы тратить собираемся…

— Гвозди — это не ко мне. А рельсы Петруха у американцев купил, по сильно демпинговой цене. Это будет допоставка из той партии, что для дороги в Усть-Лугу закупалась. А дорога нам всяко нужна, ведь только кислоты с завода будут возить чуть меньше четырехсот тонн в сутки. А когда будут новые электропечи стальные там запущены, то это еще сотня тонн железа, не говоря уже о прочих мелочах…

— А неплохо мы тут историю подвинули, за это точно нужно по бокальчику поднять! — весело заметил Валентин.

— Ну уж и подвинули, — скривилась Ира.

— Подвинули-подвинули, — ответила ей Света, — хотя бы то, что огнеупорный завод на год с лишним раньше запустили чем в нашей истории, уже много пользы стране дало.

— Это точно, — широко ухмыльнулся Петруха, — мы же у буржуев всякого смогли накупить только за счет кирпичной выручки на девяносто миллионов крон. А если прикинуть это в общем масштабе, то мы сюда, в особый Боровицкий район, натащили всякого примерно процентов пятнадцать от того, что в этом году намечено закупить для всей страны!

— И чего-то я у нас никаких следов намечающегося коммунизма не вижу, — продолжила гнуть свою линию Ира.

— Ир, ну выгнала ты этих ленинградских строителей… коммунизма, так из-за мелочи этой расстраиваться точно не стоит. Если из трех парней двое оказались полными идиотами, то это вполне приличный результат, зато третий-то как все красиво делает! А та девчонка, которую он приволок — разве не чудо? Правда если она тебе выстроит завод хоть немножко похожий на её чертежи…

— А мне на самом деле интересно: это на неокрепшие детские умы пропаганда большевистская так действует или религиозный туман еще у них не выветрился? Ладно там цех выстроить в стилистике храма древнегреческого, но ворота с раздвижной колоннадой — это, мне кажется, точно за гранью рассудка…

— Нет, — усмехнулся Петруха, — это тебе, пресыщенной мировой архитектурой, все это кажется кичем, а девочка просто ошарашена ей, ведь, небось, эти пантеоны с парфенонами она впервые в жизни у нас в библиотеке на картинках увидела, вот и хочется ей и дома что-то подобное заполучить. Ты её лучше в Барселону в командировку пошли…

— Ага, чтобы ее потом за шпионаж в пользу Гондураса расстреляли…

— Ир, если глубоко копнуть, то в Боровичах за шпионаж в чью-то пользу каждого второго расстреливать пора. Но пока мы приносим Вацлаву какие-то, причем очень заметные, плюшки, никто никого здесь расстреливать не будет.

— Ага, а кто пригнал эту комиссию по проверке учебных заведений?

— А нас эта комиссия вообще никак не касается, это жабогадюкинг Ленинградского ОГПУ. По результатам работы этой комиссии половину ее членов расстреляли нафиг как ярых контрреволюционеров, причем Жупахин, идиот, все это специально со мной оговаривал еще до её приезда. Сергей Георгиевич решил немного копнуть под Станислава Адамыча…

— Но Жупахина-то не тронули…

— И Адамыч ему сообщил, — прокомментировал Валя, — что исключительно благодаря заступничеству Петрухи: мол, он помог раскрыть контру в городском отделе наркомпроса. Так что он теперь у нас на крючке и будет нам сообщать о любом косом взгляде в сторону нашего управления. Знает, что ему хана придет сразу как у нас малейшие неприятности начнутся.

— Ну допустим, — продолжил разговор о «юной художнице» Ира, обращаясь к Петру. — Однако я-то её в Барселону отправить не могу. А ты не займешься?

— Договорились. Я думаю, командировку ей выпишем месяца на два…

— Ты не понял. Сначала обучи её испанскому, ты же испанскую школу на пятерку закончил? Вспомни, как тебя учили — и вперёд. И учи её даже не кастильскому, а сразу каталонскому. Сроку тебе… месяца за три справишься?

— Каталанскому, так он называется… А давай я тебя за три месяца обучу!

— Я уже старая, нагрузки такой не выдержу. А она — молодая, да и стимул у неё есть: я-то в Барселоне уже много раз была, а она, кроме своей деревни, разве что Питер видела… проездом.

— Ладно, я думаю что сейчас есть и поважнее дело: до полуночи сколько, минут пять всего осталось? Валь, открывай шампанское, а все задумывайте желания на новый год. И не скупитесь на эти желания: нам еще овердофига чего сделать нужно!

Новый год — это праздник, который не заметить практически нельзя. Однако в СССР, тем более в конце двадцатых, новый год (именно так, с маленькой буквы) начинался не с первого января. То есть с первого января начинался год календарный, но никто ничего особо к этой дате не подгадывал. Заводы не «закрывали» судорожно планы — поскольку никаких планов еще толком и не было, трудящиеся тоже не планировали «длинные выходные»: ведь первого января был вторник, а вторник — день совершенно рабочий. Так что для большинства советских граждан год начинался уже весной, когда наступала пора пахать и сеять.

А пока пахать и сеять было рано, все трудились как и в декабре, с рассвета до заката. Точнее даже, в городах люди на работу шли еще в темноте, а домой возвращались уже в темноте — то есть буквально работали, света белого не взвидя. И, казалось, работе этой нет ни конца, ни начала.