Статский советник

Глава 24

Несколько мгновений я не мог сказать и слова — настолько сильным оказалось мое удивление. Мы с Гижицкой не возвращались к этому разговору со дня нашей встречи в “Кристалле”… впрочем, ее сиятельство все равно не покидала меня надолго, неизменно оказываясь рядом. Нечасто — и все же не настолько редко, чтобы я успел забыть ее окончательно.

Если такую женщину вообще возможно забыть.

Ее вполне могли подослать шпионить за мной: тот же Багратион или даже сам Павел — особых иллюзий по поводу доверия ко мне со стороны его величества я не питал уже давно. Впрочем, Гижицкая точно так же подчинилась бы и собственному любопытству, а вольный нрав просто мешал держать язык за зубами и говорить прямо… пожалуй, порой даже чересчур прямо.

— Нет, графиня, — отчеканил я. — Совершенно не интересно.

— Почему же? — Гижицкую, разумеется, ничуть не смутил мой отказ. — Я ведь уже давала слово, что не коснусь ваших воспоминаний… не говоря уже о том, что сделать подобное непросто даже самому сильному менталисту. Чего вы так боитесь, князь? Очередной измены, предательства?

— Не имеет ровным счетом никакого значения, графиня, чего я — как вы выразились — боюсь. — Я постарался насыпать в голос столько льда, сколько смог. — Просто моя голова — скажем так — слишком личное место, чтобы пускать туда посторонних. Даже если они в высшей степени очаровательны.

— Слишком личное?.. Видимо, в отличие от вашей постели, князь. — хихикнула Гижицкая.

Все-таки не удержалась от колкости — видимо, мое недоверие зацепило ее куда сильнее, чем она показывала. А я… я почему-то даже не испытал ни обиды, ни даже злости, хоть за подобные слова, сказанные публично и мужчиной, мне непременно пришлось бы вызвать болтуна на дуэль.

— В отличие от чего угодно, — вздохнул я. — Вы уже пробовали копаться у меня в голове — и, если мне не изменяет память — результат вам не слишком понравился.

— Я помню. — Гижицкая вздохнул и, подтянув ноги, обхватила руками колени. — Ладно, не хочешь — не рассказывай. Деловая княжеская колбаса.

Я усмехнулся, но так ничего и не ответил. Наверное, она этого и добивалась — раззадорить, чуть разозлить меня, буквально взять на “слабо” — и потом уже вить веревки. Уж что-что, а это она умела делать замечательно. Еще год назад я, пожалуй, запросто натворил бы глупостей по ее воле. Но уж точно не сейчас.

Ночь подкралась как-то незаметно. Когда Жерар пришел нас допрашивать, солнце за окном только коснулась соседней крыши — а теперь уже совсем исчезло, оставив розоветь кромку неба, на котором уже понемногу проступали звезды. Темнота понемногу заполняла комнату, а свет никто так и не включил — только глаза Гижицкой поблескивали в полумраке озорными и любопытными огоньками.

— Дело, конечно, твое, — негромко проговорила она. — Но после того, что ты сделал с беднягой Жераром, мы рискуем вообще не дожить до утра.

— Нам не впервой. — Я пожал плечами. — Зато теперь загадочная герцогиня точно пожелает увидеть такого наглеца своими глазами.

— Ага. И окажется какой-нибудь лесной Бабой-Ягой, которая зажарит нас в печке и съест. — Гижицкая чуть склонила голову и обиженно засопела. — А я так и не узнаю, что за тайны скрывает сиятельный князь Горчаков.

— Любопытство сгубило кошку.

— Кошку в нашем положении может сгубить что угодно. За последние пару дней мы чуть не погибли уже раз десять — и все-таки уцелели. Только вдвоем, со всего здоровенного дирижабля… Лично я вижу в этом самый настоящий знак судьбы, — весело отозвалась Гижицкая. — Но если не хочешь попробовать снять блок — хотя бы расскажи… Твои сны — они настоящие?

Вспоминать не хотелось совершенно — ни с чужой помощью, ни самостоятельно. И дело было не только в головной боли — она-то как раз в последнее время почти не беспокоила, даже когда меня в очередной раз посещали сны о пустом городе и металлических чудищах. То ли стертая кем-то могучим память понемногу восстанавливалась сама по себе, то ли просто пришло время узнать что-то еще.

Но я не спешил. Чувствовал, а может, даже знал: ничего хорошего там нет — ни в самих снах, ни за их пределами. Да тайное знание, способное повлиять на что-то здесь и сейчас я тоже вряд ли найду — в выжженных небесным огнем домах меня будут ждать только не знающие усталости убийцы из металла, твари, которым нет имени ни в одном из известных мне языках, и мертвый песок.

И поганое чувство, что ничего уже нельзя изменить. Никогда.

— Сны — это просто сны, — вздохнул я, откидываясь на спинку дивана. — Не нужно искать то, чего нет.

— Нет — но было, ведь так? — Гижицкая, похоже, не собиралась оставлять меня в покое. — Для тебя это не просто ночные грезы. А то, что ты видел своими глазами… Где это место?

На мгновение мне захотелось огрызнуться. Или просто промолчать… Но потом все-таки ответил, будто этот странный разговор был для чего-то нужен и мне самому.

— Не знаю… Очень далеко отсюда, — негромко вздохнул я. — Так далеко, что я уж точно не смогу туда вернуться — да и не очень-то хочу, если честно.

— Понимаю… я тоже. Все такое жуткое… Ты помнишь, что там случилось?

Я уже не мог видеть лица Гижицкой, но почему-то точно знал, что она зажмурилась. Крохотного клочка моих воспоминаний, увиденных в магическом сне год с лишним назад хватило, чтобы внушить ей… нет, не страх, конечно же — скорее какое-то болезненное опасение, щедро разбавленное интересом. Что-то вроде слегка приоткрытой двери, за которую очень хотелось заглянуть.

И одновременно — не хотелось.

— Что случилось? — задумчиво проговорил я. — Я не знаю… Но очень похоже на войну.

— Вроде той, что сейчас?

Всего одно слово будто прорвало плотину — и сквозь нее на меня хлынуло все то, что я никак не мог — да и, пожалуй — не хотел вспоминать. Какие-то исковерканные образы, силуэты людей — и тех, кто никогда ими не был. Почерневшие остовы домов, опустевшие города и бесконечные дороги с растрескавшимся асфальтом, сквозь который пробивалась грубая и колючая зелень. Лужи бензина, моторы, патроны, консервные банки…

И огонь. Очень-очень много огня, льющегося с небес бесконечным потоком.

Пожалуй, сейчас я бы от всей души обрадовался приступу головной боли — но он не спешил явиться, чтобы в очередной раз вкрутить мне в виски спасительные раскаленные саморезы. Так что приходилось справляться самому, кое-как загоняя воспоминания обратно в глухой омут.

Кто бы ни навесил на меня все эти блоки — он, пожалуй, поступил более чем гуманно. Без них юный князь Горчаков наверняка слетел бы с катушек, едва очнувшись после аварии. И из одной больницы тут же отправился бы в другую, по пути примерив робу с завязанными за спиной рукавами.

— Вроде той, что сейчас? — медленно повторил я. — Нет. Намного хуже.

Не знаю, смогла ли Гижицкая без Дара почувствовать хоть отголосок моих эмоций. Похоже — смогла: так и ни сказала ничего в ответ и несколько минут сидела тихо, не произнося ни слова, хотя до этого явно была настроена поболтать.

— Может, хотя бы скажешь, кто ты такой? — наконец, спросила она.

— Александр Горчаков. Князь. Камер-юнкер его императорского величества, отправленный в Париж в чине статского советника министертсва…

— Нет. Ты не Саша Горчаков. — Гижицкая покачала головой. — Я помню его год назад: бестолкового мальчишку, который не мог связать и двух слов. Мы встречались на приеме пару раз… и он все время пялился на мою грудь. Разве что пол слюнями не закапал.

Я вдруг очень ясно представил себе это зрелище: себя-прошлого, недоросля из Александровского лицея, повстречавшего на каком-нибудь мероприятии первую столичную красавицу. И образ вышел настолько ярким, что оттеснил даже выплывшие из памяти жутковатые картины.

— Даже не подумаю за него извиняться, — рассмеялся я. — Если что — я тоже пялюсь на твою грудь… периодически. Просто умею держать слюни при себе.

— Пяльтесь на здоровье, ваше сиятельство. — Гижицкая сбросила ноги на пол и уселась на диване в весьма недвусмысленной позе. — Это вообще-то приятно любой женщине… Но я все-таки хочу узнать, кто ты такой — и откуда взялся.

— Лучше спроси — зачем, — проворчал я. — Ответ на этот вопрос я бы и сам не отказался выяснить.

Странный разговор становился все более странным — однако почему-то казался если не необходимым, то уж точно совершенно уместным. Не то, чтобы я проникся к Гижицкой безмерным доверием, но свое право задавать мне вопросы она честно выстрадала. Мы вместе пережили всех на упавшем дирижабле, бежали от немцев и прятались в лесу. Спасались от таинственного менталиста, снова бежали, угнали грузовик, удрали от Абвера и попались Жерару — вместе.

А это что-то да значило. Даже там, откуда были родом мои недобрые воспоминания.

— Я думаю, тебя привели сюда не случайно. — Гижицкая снова заговорила после почти минутного молчания. — Ты очень важен… не знаю, почему — но уверена. Наверное, поэтому меня так к тебе и тянет, Саша.

Раньше она никогда не называла меня по имени. Даже в самые близкие моменты мы обходились без этого — а вот сейчас почему-то… не обошлись. Будто один этот разговор на самом деле стоил и значил куда больше, чем все, что объединяло нас раньше.

Впрочем, объединяло ли? Слухи о графине Гижицкой по большей части наверняка были всего лишь слухами, но сомнительная репутация редко возникает на пустом месте. Да и моя — чего уж там — кое-где тоже оставляла желать лучшего. Мы оба носили маски, каждый свою, и настоящее, истинное лицо той, что сейчас в темноте сидела напротив, я видел нечасто.

— Иди ко мне, — тихо прошептала она, сбрасывая с плеч ворот халата. — Пожалуйста. Мне это сейчас очень нужно… правда.

От такого отказался бы только идиот. Меня и самого безумно тянуло к Гижицкой — даже сильнее, чем обычно. Едва ли охранники и прислуга в доме стали бы тревожить нас до самого утра, да и министерских чинов, само присутствие которых обязывало беречь моральный облик, на этот раз не было рядом. Мы остались одни, и ничто не мешало мне подняться с дивана, шагнуть вперед — может, даже опрокинув по пути дурацкий столик с шахматной доской — стащить с послушного горячего тела этот чертов халат и…

— Не нужно, — выдохнул я и буквально силой заставил себя улечься на диван. — Поверь — тебе это совсем не нужно.

— Вот еще… Почему? Это из-за твоей рыжей девчонки? — сердито отозвалась Гижицкая. — Из-за нее, да?

— Спокойной ночи. — Я перевернулся набок, со злостью комкая ни в чем не повинную подушку. — Думаю, завтра нас ждет тяжелый день.