Поправка курса

— А увидите, Сергей Петрович, увидите, — я вытащил из кармана смокинга небольшой портсигар. Скромный, серебряный. И положил в карман белого халата. Халат у меня терапевтический, с карманами. Чтобы было куда деньги класть, так считают обыватели.

И мы пошли в детскую.

Детская — комната как комната. То есть большая, конечно. Тёплая. Чистая. В кроватке лежал цесаревич. Рядом стояла нянька, фрау Цапф. И вторая нянька, фройлян Мюллер. Обе с лучшими рекомендациями, причем Цапф — дипломированная сестра милосердия.

И государь. Государыни же не было. Больна государыня. Нервический припадок у неё. Оно и к лучшему.

Младенчик как младенчик. В меру упитанный. Взгляд осмысленный.

Я быстро раздел его. Он не противился, напротив, радостно гукал.

Повернул на бочок.

— Пришёл серенький волчок!

Я достал из кармана портсигар, раскрыл. Вынул пакетик вощеной бумаги. В пакетик был завернут пластырь. Плоский блинчик на подложке.

И я прилепил пластырь к попке цесаревича. К левой ягодице.

Все внимательно смотрели.

Я выждал пять минут. В молчании.

— Вот и всё, — сказал я.

— Как — всё? — спросил Николай.

— Всё — значит всё, государь. Кожа у младенцев тонкая, препарат проник в организм. Сеанс закончен. Конечно, потребуется время на выработку фактора свертываемости крови. К утру младенец будет совершенно в порядке.

Няньки смотрели на меня скептически. Фёдоров — с облегчением: я ничего младенцу не впрыскивал, ничем подозрительным не кормил, а пластырь, что пластырь? Пустое пластырь. Но он все-таки спросил:

— Можно снимать пластырь?

— Сам отвалится. Впрочем, можно.

Фёдоров деревянным шпателем соскоблил остатки пластыря — его и было-то немного, десятая часть золотника, — и собрался протереть кожу спиртом.

— Вы не возражаете, коллега? — опять ироническое «коллега».

— Какова крепость спирта? — спросил я.

— Семьдесят градусов.

— Для младенческой кожи избыточно. Используйте воду, коллега. Обыкновенную кипяченую воду. Тёплую.

Фёдоров хмыкнул, но спорить не стал. Фройлян Мюллер подала требуемое, доктор смочил ватку водой и тщательно протер ягодицу наследника.

Поучаствовал. Мы пахали.

Остатки пластыря он, конечно, отдаст на анализ. Или сам попробует проанализировать, Фёдоров — человек пытливый. Только ничего интересного он не найдёт. Нет пока технологий.

Этот пластырь будет применяться ещё не скоро. В двадцать третьем веке, в поселениях пояса Койпера. Там каждая жизнь — великая ценность, и потому все младенцы вакцинируются подобным способом. И теперь цесаревичу не грозят недуги. Детские инфекции, взрослые инфекции, генетические болезни — вероятность их проявления сведена к нулю. Оптимизация генома, оптимизация иммунитета. На Земле? Нет, на Земле подобную вакцинацию не применяли. Считали, что не след мешать естественному отбору.

Государь выглядел разочарованным. Видно, ждал чего-то значительного. Дым, гром, молнии. Или, по крайней мере, сложные манипуляции, даже операции — немедики считают, что только операции и важны, а остальное так, то ли шарлатанство, то ли психология. Назначишь обывателю пилюли, он выздоровеет, и скажет — да, я себя вылечил. Пилюлями. А врач так, ненужное приложение к пилюлям, только деньги тянет. В другой раз прямо за пилюлями в аптеку и пойду.

— Ваше Императорское Величество, успокойтесь. Всё прошло замечательно.

— Но как понять — помогло, нет?

— Если желаете — утром можете определить время остановки кровотечения. Уколоть пальчик скарификатором и замерить, когда кровь остановится. Обычно минуты за три.

— Уколоть пальчик?

— А можно и не колоть. Просто — жизнь покажет. Повторяю — успокойтесь. Всё будет хорошо.

Я, конечно, малость приврал. Даже не малость. От комиссарской пули, от снаряда взбесившегося броненосца, от падения аэроплана в Атлантику пластырь не спасёт, но это уже не медицинская проблема.

— Полагаю, младенцу нужно кушать. Кушать и спать. Моё присутствие излишне, так что…

— Да, да, разумеется, — Николай наклонился к ребенку. Тот погукал весело, и обрадованный император пощекотал ему животик.

Вот и славно.

— Неужели вы, барон, считаете, что я поверю в ваш пластырь? — сказал Фёдоров во время переодевания в цивильные одежды.

— Неужели вы, господин Фёдоров, считаете, что для меня имеет значение, верите вы, или нет? Опыт — критерий истины. Вы будете наблюдать младенца, будете наблюдать ребенка, будете наблюдать подростка. И, не видя никаких признаков кровоточивой болезни, решите, что тогда — в смысле сейчас — ошиблись. Что не было у цесаревича никакой кровоточивости. Или что болезнь самоликвидировалась. Постараетесь внушить эту мысль Государю. Возможно, преуспеете в этом. И что?

— И что? — переспросил Фёдоров.

— И ничего. Цесаревич будет здоров, в этом и состоит мой замысел. Другого я не жду, да и не нужно.

— Вам не нужна благодарность Государя?

— Скажу так — я делаю это не ради благодарности. Собственно, о какой благодарности может идти речь? Станислав, Анна, Владимир? У меня уже есть ордена, я не служу, новых чинов не ищу. Графский титул — нет, чисто гипотетически? Но я уже говорил — я тридцать девятый барон в роду, мои предки бок о бок сражались с Ричардом Львиное Сердце. Деньги? Я богат, я распоряжаюсь миллионами. Так что мне достаточно обыкновенного спасибо.

Фёдоров опять хотел бы возразить — а нечем. Он не был титулованным дворянином, он не был богат, он жаждал орденов. Получит, всё получит. Богатая жена уже есть, Владимир, дающей право на потомственное дворянство, у него будет, он дослужится до действительного статского советника, штатского генерала. И станет официальным лейб-медиком. Социальные лестницы работают.

Но в чудеса верить не сможет.

Не дано.