Поправка курса

Глава 7

7

15 апреля 1904 года, четверг

Ялта

Пешков откашлялся. Что-то он нехорошо кашляет.

— Мы тут в «Знании» посчитали. Маркс на вас, Антон Павлович, заработал триста тысяч — это нижняя цена, с учетом и вашего гонорара, и всего остального. Чистая прибыль. Пора сказать «хватит». А то лопнет.

— Я, когда соглашался на договор, был уверен, что проживу два, много три года. Если бы я знал…

— Теперь знаете.

— Но ведь я сам его подписал! Добровольно!

Согласно договора, Чехов не только отдал Марксу литературные права на уже написанное, но и запродал будущее. И сейчас, напиши он рассказ, повесть или роман, всё шло Марксу по четыреста пятьдесят рублей за авторский лист. То есть за десять листов, обычный объем книги, Антон Павлович у Маркса бы выручил четыре с половиной тысячи — и всё. Сколько бы Маркс эту книгу не переиздавал.

А «Знание» готово было платить Чехову пятнадцать тысяч за издание. Из них пять — авансом. И если будут переиздания — то ещё и ещё. Или же через два года Чехов был волен искать другого издателя. В общем, большая разница. Огромная.

— А теперь Маркс сам от своего договора откажется! И тоже добровольно! Мы в «Знании» предлагаем следующее, — Пешков достал из кармана бумажку и зачитал:

— Первое. Поднять в газетах вопрос о нравственной стороне порабощения писателя. Выскажутся многие — Андреев, Бунин, Куприн, Скиталец, ваш покорный слуга тоже. Лев Толстой — возможно. А там пойдет писать губерния.

Второе. Провести разбор, насколько подобный договор соответствует законам Российской Империи. Лучшие юристы выступят опять же в крупнейших российских газетах.

Третье. Призвать к бойкоту Маркса и его изданий как читателями, так и писателеями, а, главное, рекламодателями. Нет — рабовладению!

И четвертое. Прежде чем приступить к пунктам первый — третий, предложить Марксу самому расторгнуть договор. Дать ему три дня на обдумывание. Адольф Федорович сообразит, что ему выгодно, разругаться с Россией или пойти на уступку. Ну, а не сообразит — ударим из всех орудий, — он оглядел нас, призывая высказываться.

— Нужно и можно привлечь ялтинцев. Они должны поднять голос в защиту своего земляка, — предложил Исаак Наумович.

— И это не помешает, согласен, — сказал Пешков.

Я помалкивал. И Синани помалкивал. Антон Павлович же слушал со вниманием. Именно он сегодня герой. В смысле — главное действующее лицо.

За две недели Чехов сделал больше, чем два предыдущих года. Из Гурзуфа уехал в Одессу, откуда вместе с интересной молоденькой вдовушкой совершил вояж в Киев, из Киева в Москву — и, уже в одиночестве, вернулся обратно в Ялту. Каждый его шаг попадал в газеты.

Вопреки обыкновению, в Москве он охотно появлялся на публике, давал интервью и вообще был активен, как в молодые годы. Даже больше. Ничего удивительного, нужно было наверстывать упущенное, отнятое болезнью и обстоятельствами.

Интервью он дал «Новому Времени», что тут же породило слухи о «возвращении блудного сына». Так или иначе, но это интервью цитировали все.

О выздоровлении: его совершили целебный климат Ялты, искусство доктора Альтшуллера и некий препарат, привезенный из Африки бароном Магелем.

О литературной деятельности: у него созрел замысел большого светлого романа, однако, будучи связан обязательствами с господином Марксом, он не чувствует той свободы, которая необходима писателю для создания подлинно художественного произведения.

О Московском Художественном Театре: он намерен продолжить сотрудничество, но открыт и другим предложениям.

О планах: он бы желал вместе с медицинской общественностью организовать санитарный отряд «Врачи без границ» для оказания помощи всем страдающим на идущей войне, и сам готов отправиться в места боевых действий.

Жители Ялты читали интервью и ахали. А потом спешили к доктору Альтшуллеру за лечением, и ко мне за африканским снадобьем. Роман Чехова это ладно, роман подождёт, это потом, а вылечиться хочется сейчас.

Мустафа дело знал туго, и абы кого не пускал. Да никого не пускал. «Барон не принимает», и всё тут. Конечно, находились и те, кто поджидал меня на прогулке, в кефирном заведении или в ином месте, но я обыкновенно отвечал, что никогда не разговариваю с незнакомцами — и шёл себе дальше.

Нет, я не сердился на Чехова. Потому что знал — расскажет, непременно расскажет. Не может не рассказать. Собственно, потому-то я и привлёк и Альтшуллера, и Чехова. Чтобы один рассказал, а другой — показал на себе результат препарата Аф.

Но об этом позже.

А сейчас мы собрались у Синани, чтобы обсудить, как освободить Чехова из паутины Маркса. Меня сочли человеком, достойным приглашения — и пригласили.

— Я сам напишу Марксу, — сказал, наконец, Чехов. — Я кашу заварил, мне её и расхлёбывать. Ну, а не получится, тогда посмотрим.

— Ужо посмотрим, — пообещал Пешков.

Ходили разговоры, что Пешков связан с революционерами. Не только с теми, которые печатают брошюрки, а и с теми, кто маузерами переделывают мир. Многие не верили, как можно? Куда смотрит охранка? но все считали, что дыма без огня не бывает.

И Маркс тоже поостережется. Одно дело — больной, умирающий Чехов, другое дело — боевики с маузерами.

Ну да. Маузер и разумное слово убедят кого угодно.

Заседание Малой Думы завершилось. Вечер, безоблачное небо, легкий ветерок. Чехов и Пешков поехали в Аутку, порассуждать насчёт Великой Литературы.

А мы с Альтшуллером неспешно шли по набережной. Дышали морским воздухом.

— Антон Павлович выглядит иначе, чем прежде, — сказал Альтшуллер.

— Разумеется. Теперь он здоров.

— Здоров, да. Но вот… Его роман с этой одесской певичкой…

— У него было немало подобных романов прежде. Болезнь поневоле прекратила их, но болезнь побеждена. Знаете, это известная история.

— Правда?

— Доктор Чехов, доктор Фауст. Фауст желал молодости и здоровья, чтобы продолжить научные исследования, но, омолодившись, позабросил науку и пустился во все тяжкие — женщины, вино, дуэли. Молодость! Вот и Антон Павлович… Но Чехов в молодости много писал, думаю, он и теперь будут писать много. Судя по испачканным чернилами пальцам, уже пишет. А певичка, что певичка… Думаю, в драматических актрисах он разочаровался. Пусть его.

— Но прежде Чехов не был женат, — продолжал беспокоиться Альтшуллер.

— Как я понял, женился он тоже во время болезни. Когда считал себя безнадёжным. Мол, ладно, всё равно жизнь прожита, глядишь, будет кому воды стакан подать. Угнетённая нервная система, угнетённое всё. А теперь он бодр и свеж. И будет пересматривать прежние решения. Тем более, что стакана воды от жены он так и не дождался.

— Вы думаете, он разойдется? С Ольгой Леонардовной?

— Я, Исаак Наумович, об этом совсем не думаю. Мне нет до этого никакого дела. Но раз вы спрашиваете… Полагаю, всё останется по-прежнему. Она будет играть на сцене, а он… Он будет жить. Путешествовать, быть может. Заводить романчики. Собственно, роман с одесской певичкой он сделал публичным в назидание жене.

— Но развода не будет?

— Ну откуда же мне знать?

— Я интересуюсь исключительно с врачебных позиций, — оправдываясь, сказал Альтшуллер. — Как это отразится на здоровье Антона Павловича.

— С врачебных позиций, думаю, развода пока не будет. Чехову статус женатого человека удобен, чтобы новые пассии не претендовали на замужество. У мадам Книппер тоже найдутся резоны сохранить брак… — мы шли и сплетничали. Кто сказал, что сплетни — это удел женщин? Неправда!

И вдруг…

И вдруг из-за дерева выскочило семейство. Отец, мать и двое детей лет десяти и двенадцати. Мальчики.

Выскочили и встали перед нами на колени.

— Это… Это что такое? — сказал Альтшуллер.

— Заставьте век на вас молиться. Примите на лечение сына нашего Владимира! Одна только надежда на вас! Володя, проси! — скомандовал отец семейства.

Тот, кто постарше, пополз на коленях вперед, но остановился, не зная, кого из нас выбрать.

Альтшуллер не растерялся. Видно, не впервые попадает в такую ситуацию.

— Приходите завтра на приём, там и посмотрим, — сказал он.

— Завтра? Но нам негде ночевать!

— Это уже хуже. А вы хоть ели сегодня?

— Три дня! Три дня ничего не ели! — сказала мать семейства с какой-то гордостью.

— Совсем нехорошо. Вот вам адрес, обратитесь. Разносолов не обещаю, но кусок хлеба и миску щей получите. Да и с ночлегом помогут.

— Мы там уже были, — сказал отец семейства. — Это ужас какой-то. Бродяги вшивые, и еда для нищих.

— Тогда не ходите, — и Альтшуллер вернул карточку в бумажник.

И мы пошли дальше.

Вслед нам полетели проклятия.

— Это ещё ничего. А бывает, больной уже при смерти, — сказал Альтшуллер. — Душа болит, а что делать — не знаешь. У нас есть приют для совсем уж несчастных, но, как верно сказали, там и вшивые, и еда не ресторанная, нет. Похлебка Румфорда.

— Похлебка Румфорда — это прекрасно. Мы в Африке её любили и ценили, похлёбку Румфорда. Нет ничего лучше миски горячей похлебки — если ты устал и голоден. Но в принципе — ехать в чужой город, без денег, без всего…

— Несчастные, что и говорить, — сказал Альтшуллер. — Едут в надежде на чудо. Не в том чудо, что излечатся, а в том, что их будут кормить, поить, дадут жилище, одежду, обувь, а за чей счёт, то им неведомо. Если о чеховской санатории они хотя бы в газете прочитали, то сейчас… Кстати, о газете. Она закрылась, вы знаете?

— Какая газета?

— «Новости дня», та, что выдумала о бесплатной санатории для сельских учителей.

— Неужели?

— Именно. Сельские учителя вчинили иск с требованием возместить убытки из-за ложных сведений, опубликованных газетой. Наняли известных юристов. Суд иск удовлетворил, и газета разорилась.

— Однако! — удивился я. — Откуда у них деньги на известных юристов?

— Тайный доброжелатель помог, — сказал Альтшуллер, и посмотрел на меня.

— Хорошее дело — тайные доброжелатели, — согласился я. — Теперь остальные газеты пять раз подумают, прежде чем небылицы сочинять.

И мы прошли пару минут молча. Слушая шум моря.

— Что слышно насчет новой партии препарата Аф? — после паузы небрежно спросил Исаак Наумович.

— Помаленьку, — ответил я.

— То есть она есть? Новая партия? — оживился Альтшуллер.

— Всё сложно, Исаак Наумович, всё сложно. Англичане усилили контроль, и удалось привезти самую малость. Буду пытаться разводить их, грибы, как трюфели. На это нужно время. И результат непредсказуем.

— Англичане…

— Англичане объявили эти грибы собственностью короны. Негласно, конечно. Возвращение в средневековье, некоторым образом. Тогда олени тоже были собственностью короны. Если кто убьет оленя — самого на виселицу отправляли. Или колесовали. Вот и грибами — то же самое. Следите за династией — будут жить лет по девяносто, по сто. Они и самые верные приближённые.

— Но разве… Разве это справедливо?

— Справедливость — категория относительная. Главное, они это сделали. В той части Африки каждый белый человек виден издалека. Выследить легко. Исчезновение же никого не удивит. Дикие звери растерзали, болезнь, дикари, чего вы ждали, Африка с!