Ванька 10

Глава 5 На Сухаревке

У Ильи Ильича я квартирую уже вторую неделю. Всё бы хорошо, но на Сухаревку он меня с собой таскает. С неё он сейчас живёт.

Отказаться — подозрение у старика вызвать.

Соглашаюсь.

Кепку поглубже на голову натяну и иду.

Впрочем, пока, вроде, всё обходится…

Москва сейчас совсем другая. Не как раньше. Многие магазины закрыты. Какие ещё и функционируют, но подозреваю, что в убыток себе. На полках сих торговых заведений весьма пустовато.

Теперь — торгует улица.

— Папиросы!

— Пряники!

— Спички!

— Консервы!

— Шоколад!

Идёшь по улице, а в уши тебе это и прочее орут. Все бульвары, площади и улицы заполнены мелкими торговцами. Продают и покупают всё — ковры, подсвечники, вилки, тарелки, пирожки и булки…

Такое впечатление, что все москвичи в торговое сословие вступили.

На пьедестале, возвышаясь над всеми стоит Сухаревка. Она разрослась, расползлась во все стороны. Вся Москва, и не только, ей сейчас поклоняется.

— Открытки! Открытки! Срамные открытки!

Илья Ильич на ходу чуть не плюется. При императоре такого не было…

— Колбаса!

— Ветчина!

— Сало!

У меня аж слюнки текут. Вкусно тётки, все как на подбор — толстущие, выкрикивают.

До рядов, где старьем торгуют, в том числе и настоящим серьезным антиквариатом, я и Илья Ильич проходим через закусочные ряды. Тут люди буквально трутся друг о друга, царит толкотня и давка. Носы всех присутствующих здесь щекочут такие съестные запахи, что желудки готовы сами наружу выскочить.

Сковородки, кастрюльки, баки скворчат, бурлят, пускают пар…

Тут варят, жарят, разогревают.

— Жареная горячая колбаса!

— Пирожки! Пирожки! Шанежки!

— Каша! Пшенная каша! Подходи! Подходи давай!

— Сколько за порцию? — Илья Ильич затормозил у каши.

— Четырнадцать рублей. Ладно, тринадцать… — делают скидку Илье Ильичу.

Он тяжело вздыхает и шагает дальше.

Моё предложение угостить его кашей — отвергает.

— Продадим что, тогда сюда и вернёмся, — получаю я ответ антиквара.

Илья Ильич идя по закусочным рядам часто про цены интересуется, всё пытается чем-то подешевле живот набить.

— Сколько за маленькую булочку?

Про большие он и не спрашивает.

— Десять рублей.

Ответ антиквара не радует.

— Почём молоко?

— Семь рублей стакан, — несётся в ответ.

Порцию жареной картошки с конским мясом предлагают за пятнадцать рублей, чуть дороже просят, чем за кашу.

Очень много в закусочных рядах разнообразных пирожков, но и охотников до них опять же предостаточно.

Пожилая дама в шляпе и пенсне торгует картофельными лепешками. Её тоже Илья Ильич не обделяет вопросом.

— Пять рублей штука.

— Дорого, — делает заключение антиквар.

А вот и целый ряд столов с самоварами. Желающие могут тут угоститься чаем. Кто побогаче — с сахаром. Он продается прямо тут — восемь кусочков за двадцатку. Четыре — за десять советских бумажных рублей.

Между рядами много баб самого что ни на есть деревенского вида, никак не москвичек. Все с большущими узлами. Они уже наменяли на хлеб уйму вещей, что их душеньки пожелали. Дешево, по старым временам — почти даром. Лица их сияют довольством и превосходством над убогими простодырыми горожанами.

Ну, есть захочешь — всё отдашь. Пользуются этим ловкие бабищи. Времена сейчас такие. Булкам стихи посвящают. Я такие сам читал в одной эсеровской газетке.

Ах, булка, булка!
О ней, о пышной,
Горяченежной,
Как вздох степей,
Вздыхаю гулко,
Ропщу мятежно
(Хотя неслышно)
О ней, о ней!

Такие вот дела… Иные, всё за булку готовы отдать.

Отдам я слепо
И бестолково,
Сквозь смех и слёзы,
Добро моё, —
И все совдепы,
И исполкомы,
И совнархозы, —
Всё — за неё!

— Всё, Ваня, пришли. Раскладываемся.

Илья Ильич кивнул мне на свободное место в ряду, где старыми вещами торговали.

Я расстелил прямо на земле видавший виды мешок, а антиквар и выложил на него свой товар.