В тени Алтополиса

- И мне, и мне, - в открытом окне появилась вторая мордашка.

- А мне заколку, - возразила первая.

- И мне, и мне… Я тоже хочу заколку.

- Куплю, - просипел бедный Гринька.

- Обещаешь?

Гринька не успел ответить. Пальцы разжались, и он кулем рухнул вниз, так что даже у меня в сердце екнуло. А неугомонные сестрицы продолжали тарахтеть:

- И без заколки не возвращайся, иначе все матери расскажем… И без леденцов тоже.

Тень поднялась с раскисшей от бесконечных дождей почвы и захромала в мою сторону. Приятель выглядел не лучшим образом, весь перепачканный и поникший. При падении он умудрился впечататься лицом в грязь и теперь выглядел чумазым, как настоящая негра из Фавел.

- Может ну его? – предложил я.

Но приятель лишь покачал головой. Обтер рукавом грязь и упрямо заявил:

- Веди.

И я повел.

Многие считали время после заката самым опасным. Как будто днем убивали меньше… Нет, если шляться по отстойникам в поисках приключений, то можно и нарваться. Особенно нацепив наряд побогаче, демонстрировать всем желающим кошель с деньгой.

Мы с Гринькой по местным меркам не котировались. Считались обсосами – уличной шпаной, с которой и взять-то нечего окромя вшей. Чего нам опасаться, если только окосевших в конец пьянчуг, способных зашибить любого в хмельном угаре.

Днем вся трущобная грязь выставлялась наружу - без стеснения и прикрас. Не нужно было обладать острым зрением, чтобы разглядеть валяющийся под ногами мусор, покрытые слоем жира окна, потрескавшиеся стены домов. Угрюмые лица прохожих источали глухое равнодушие и усталость, а порою раздражение и злость. Но то днем… С заходом солнца картина мира преображалась. Ночной полог окутывал поселок, что хиджаб изрытое язвами лицо. Исчезала грязь, а следом за ней обыватели. На смену дневной суете приходила тишина, перемежаемая далеким собачим лаем.

Темнота в этом месте никогда не бывала абсолютной. Свет лился из окон сгрудившихся домов. Моргал и потрескивал в чудом уцелевших плафонах. Множество луж отражало звезды и серебристую плошку луны. А когда небо затягивало тучами, на выручку приходил город. Гигантский мегаполис излучал такое количество света, что полыхающие отсветы были видны на многие километры вокруг. Дед Пахом называл их еще зарницами.

Порою казалось, что до ушей доносился шум далеких улиц, проносящихся мимо машин и поющих рекламных стендов. И тогда я не выдерживал - забирался на крышу, чтобы полюбоваться горящими небоскребами. Посмотреть на перемигивающиеся огоньками шпили, на блуждающие в ночи лучи прожекторов. Я бы и сегодня так сделал, но из-за неугомонного Гриньки был вынужден поменять планы. Пришлось тащиться через три улицы в сторону Токарного переулка. К большому дому с черепичной крышей, от которого знающие люди старались держаться подальше.

Стригуны любили проводить здесь свободное время: пили водку, играли в бильярд, лапали женщин. И что самое удивительное, вели себя скромно: по соседним окнам не шмаляли, бутылками не кидались, хотя могли…

Я однажды подглядывал за ними, притаившись на крыше напротив. Обыкновенные бухающие мужики. И чего такого особенного хотел узреть Гриня? Красивую картинку из сериала про благородных бандитов? Я еще понимаю, когда в эту ерунду верят городские барышни, но Гриня-то местный? Он же видел расписных каждый день. О да, иногда те могли поиграть в благородство. Помочь отстроить жилье после пожара, докупить парты в местную школу или прилюдно наказать педофила, да так что от последнего мокрого места не останется. Стригуны любили устраивать публичные акции. А еще они обирали до нитки простых обывателей. Калечили должников, запугивали строптивых торговцев и учили уму разуму особо борзых, ну или тех, кто просто не понравился.

«Учиняют беспредел, но в рамках», - однажды изрек дед Пахом, и я был с ним полностью согласен.

Первую часть пути мы проплутали по закоулкам, а потом поднялись наверх. Дома в трущобах прижимались друг к другу тесно, поэтому оставшуюся часть пути можно было проделать по крышам. Тут главное ногу не подвернуть и не сверзиться вниз, приняв черноту за черепицу.

Когда до места назначения оставалось пару домов, я велел приятелю не шуметь. Перелез через бортик и принялся красться вперед: шаг за шагом, вглядываясь в мелькающие впереди тени. Прошлый раз стригуны разместили капканы и выставили посты охраны, так что я чудом избежал проблем. Не хотелось снова испытывать удачу, особенно имея за спиной неуклюжего товарища.

Я проверял каждый шаг, а последние метры и вовсе прополз на пузе. Уткнулся в пахнущий сыростью бортик и затих, вслушиваясь в окружающие звуки. Рядом засопел недовольный Гринька. Он уже успел пожаловаться на лужи, и что мамка непременно заругает за грязные разводы на куртке. А я предупреждал… нечего было наряжаться.

Секунды медленно бежали в тишине. До ушей долетели глухие удары бильярдных шаров… взрыв женского смеха.

- Ну чего там? – не выдержал Гринька.

Я прицыкнул на неугомонного товарища и осторожно поднял голову. Ровно настолько, чтобы оглядеться вокруг.

В доме с красной крышей горели окна. Редкие фонари освещали парковку, заставленную машинами. Их оказалось слишком много, а значит у стригунов сегодня гости. Важного статуса, если озаботились заказать девочек из Желтых Фонарей. Я увидел Яго – молчаливого вышибалу мадам Камиллы. Это был раздувшийся от мышц мулат, рожденный на задворках Фавел. Обыкновенно он сопровождал девочек на выезд, следя за тем, чтобы охваченный возбуждением клиент не попортил товар. Вот и сейчас Яго дежурил, прислонившись к кузову машины. Интересно, если одному из стригунов вздумается тушить окурки о нежную кожу девиц, он вмешается?

От одной только этой мысли неприятно кольнуло в груди. Может и Мари здесь? Не то чтобы я не понимал, чем занимается жизнерадостная блондинка. Просто представить ее наедине с одним из этих уродов. Как он хватает ее своими руками, как начинает мять грудь… Мари понимала мои чувства, поэтому просила не приходить ночью в квартал Желтых Фонарей. Словно стеснялась, что я увижу ее в непотребном виде, в окружении этих…

Другие девчонки подшучивали, мол завела кавалера. Теперь ждет, когда тот подрастет, чтобы выскочить замуж и укатить прочь. Я бы с радостью… нет, не жениться, а увезти Мари подальше отсюда. Ведь именно она уговорила мадам Камиллу – прижимистую хозяйку борделя, разрешить подкармливать сироту. Одним небесам ведомо, чего ей это стоило. Про характер вредной старушенции ходили легенды. Говорили, что у неё в сытый год хлебной корочкой не допросишься, самой что ни на есть залежалой, успевшей покрыться плесенью.

- Помни, оборвыш, кому сытой жизнью обязан, - заявила однажды старуха.

И я был благодарен, только не ей, а Мари. За те крохи еды, что выдавали по утрам, за задорный смех и то, как она кладет ладонь на мою голову. Треплет отросшие космы, а в глазах пляшут веселые огоньки. За улыбку - великую роскошь в наполненных серостью трущобах

Я любил ее как старшую сестру, которой никогда не было, как единственного человека, способного крепко обнять. Прижать к щекочущим шею волосам – пушистым и пахнущим цветочным шампунем.

«Только бы не она… Только бы ее там не оказалось», - твердил сам себе, но неугомонное сердце вещало беду.

Я никогда не спрашивал Мари о работе. Это было негласным табу в наших с ней взаимоотношениях. Она не говорила о делах, а я не задавал лишних вопросов. Некоторые вещи лучше не знать, даже если они касаются близкого тебе человека… В особенности, если они касаются близкого.

- Глянь, кто идет, - зашептал Гринька. Все это время он лежал рядом, затаив дыхание и вдруг оживился. – Это же Кича… тот самый Кича! Ну я тебе о нем рассказывал.

Приятель любил поболтать о великих свершениях стригунов и их геройских драках. Он знал о каждом связанном с ними происшествии, собирая сплетни по углам, словно старая бабка. И чем более невероятными, чем более бредовыми они казались, тем охотнее верил в них Гринька.

Мосол, Кича, Череп – были для приятеля рыцарями лихой удачи. Может потому, что не гулял по опасным районам, и не сжимался в комок от страха, едва завидев развязную походку. Зато он наизусть мог пересказать содержание «Черной грозы» - сериала о благородных бандитах.

- Я тебе точно говорю - это Кича. Посмотри на левую руку.

Возле входа стояло два человека: крепыш с толстой бычьей шеей и казавшийся на его фоне худым франт. Почему именно франт? Да уж больно неподходящая для трущоб одежда была на нем: модное пальто с широким воротом, шляпа вместо надвинутой на глаза кепки. Левый рукав беспомощной тряпкой болтался на ветру.

Значит это и есть Кича? Я ни разу не видел его на улицах. Поговаривали, что тот состоял в артели на особых правах. Кем-то вроде официального представителя банды в мегаполисе, решающего вопросы юридического порядка. Трудно поверить, что сей господин считался матерым уголовником. Он столь ловко орудовал пером, что мог запросто одолеть нескольких противников. Так утверждала народная молва и притихший по соседству Гринька. Приятель во все глаза смотрел на стоящую у крыльца легенду и, кажется, забыл дышать. По крайней мере его сопения я больше не слышал.

Тем временем мужчина у крыльца докурил сигарету. Выпустив напоследок тонкую струйку дыма, запульнул окурком в темноту. Постоял пару секунд, наблюдая за скрывшимся в ночи огоньком, и только после этого поднялся по ступенькам. Крепыш неотступно следовал за ним.

- Это Шыша, евойный телохранитель, - вновь ожил Гриня. – Прошлой весною на стрелке двух бразил завалил. Помнишь, я рассказывал?

Я не помнил, да и не пытался этого сделать. Кто кого завалил, зачем и почему - слишком много пустого трепа о никчемных вещах. Гринька продолжал болтать, а я наблюдал за окнами первого этажа. На моей памяти они всегда были зашторены и не важно день стоял на дворе или ночь. Складки тяжелой ткань с трудом пропускали свет, отражая мелькающие внутри тени. Их было ровне две: мужская и женская. Силуэты двигались в хаотичном танце: то сближаясь в порыве страсти, то отстраняясь и расходясь по разным углам. Замирали и вновь неслись в бешенном ритме. Вдруг одна из теней дернулась, словно от полученного удара. Покачнулась и в мгновенье пропала. Может отступила вглубь комнаты?

До ушей долетел женский вскрик, едва различимый на фоне общего шума. Гринька так и вовсе ничего не услышал, увлеченный собственной болтовней. От плохого предчувствия похолодело внутри. Я с самого начала знал, чем все закончится, стоило вспомнить о Мари. Права была бабушка Лизавета, когда говорила, что дурные мысли нужно гнать поганой метлой. Не лелеять внутри черноту, а осенить тело крестным знамением и трижды прочитать «Отче наш». Потому как всякому известно, что подобное тянется к подобному.

Ладонь нырнула в карман, нащупав холодную поверхность свинчатки. Я отыскал ее в прошлом году, когда рылся в оставшемся после привоза мусоре. Круглые навершия с двух сторон делали находку похожей на самодельную гантелью. Слишком маленькую для взрослого мужчины и слишком большую для пацана. Сжать в ладони с грехом пополам получалось, но вот бить выходило неудобно. Я постоянно таскал ее в кармане, готовый в любой момент пустить в ход. Даже перочинный нож не дарил такого спокойствия. А все из-за негласных правил, царящих в муравейнике трущоб: если показал лезвие, будь готов убить или быть убитым. Это как непременная угроза жизни, тут парой синяков не отделаешься. А за свинчатку что - только поколотят малясь.