Царь нигилистов 4

— В свое оправдание могу сказать только, что ни тактики, ни стратегии у нас еще не было, — вздохнул Саша. — Но постараюсь запомнить. Спасибо!

— Только в середине марта Евдокимов счел возможным приступить к осаде, — продолжил гонец для всех, — как раз стало теплее, и прежняя непролазная грязь начала подсыхать. Селение Ведень стоит на узком гребне между рукавами реки Хулхулау, с востока и запада — обрывистые берега. Шамиль много лет укреплял его, возводя прочные ограды, валы и редуты. Самый сильный форт, называемый Андийским, был обороняем дагестанцами — смелыми и надежными бойцами, а всего защитников Веденя было до десяти тысяч. А у Евдокимова 14 батальонов.

1 апреля мы пошли на приступ. С раннего утра был открыт огонь из всех батарей, к часу дня — пробита брешь в Андийском редуте, но батареи продолжили бомбить его до шести вечера, когда наши два батальона двинулись на штурм и тут же ворвались в укрепление, а защитники его все легли среди груды развалин.

Тогда батареи обратили огонь на само селение, и там вспыхнули пожары. Полковник Чертков с одним батальоном и двумя орудиями пошел по дну оврага левого рукава реки. Боясь лишиться последнего пути к отступлению, защитники аула бросились в бегство в лесистые горы к югу.

К десяти вечера Ведень был наш. Это стоило нам убитыми двух рядовых и ранеными одного офицера (барона Корфа) и 23 нижних чинов.

— Блистательно, — сказал Никса. — Почти бескровно.

— И это результат обдуманных, осторожных, методических действий генерала Евдокимова, — заметил Ферзен.

— Боже мой! — вмешался Саша. — Я правильно понял, что Ведень был взят 1-го апреля?

— Да, Ваше Высочество, — кивнул Ферзен.

— Вы ехали 17 дней?

— Точно так, — подтвердил гонец. — Путь не быстрый.

— Кажется, у нас Фабиевы дороги, — заметил Саша.

— Да, не «Москва-Петербург», — улыбнулся Ферзен. — 7 апреля я был в Тифлисе и передал новость главнокомандующему князю Барятинскому. В честь нашей победы дали 101 пушечный выстрел с Мехетского замка, в Сионском соборе отслужили благодарственный молебен, на разводе войска провозгласили «ура» генералу Евдокидову и чеченскому отряду, а я немедленно отправился в Петербург.

— Значит от Тифлиса до Петербурга ещё десять дней! — поразился Саша.

— Да, все верно. И из них девять до Москвы, а потом уже быстро: по железной дороге.

— Мне кажется из Парижа быстрее, чем из Тифлиса, — заметил Саша.

— Конечно, быстрее, — усмехнулся Никса. — По чугункам.

Царь сделал знак рукой. Придворные выстроились строго по старшинству: придворные мужского пола впереди, за ними Папа́ с Мама́, потом Никса, Саша сразу за старшим братом, потом остальные великие князья, княгини и княжны, а потом — фрейлины, где-то в конце построения. Все напустили на себя важный вид, и процессия двинулась.

То, что царь не коснулся темы Жуковской, Саша счел добрым предзнаменованием. То ли флиртовать с фрейлиной — дело естественное, простительное и даже скрепное, не то, что конституции писать. То ли Папа́ решил не портить праздник.

В церкви они ещё успели поболтать с Никсой.

— Это ужасно! — прошептал Саша. — 17 дней! Мы вообще не понимаем, что в стране происходит. Точнее знаем, что творилось пару недель назад. Как этот колосс ещё стоит!

— До Сахалина гораздо дальше, — заметил Никса.

— Сахалин уже наш?

— По Сидомскому трактату в совместном нераздельном владении с Японией.

— Это как? — удивился Саша.

— Хороший вопрос. Никто не понимает.

— Значит, ненадолго. Никса! Я поражаюсь, как это все вообще держится при такой связности! На чем?

— На верности государю.

— Угу! Особенно чеченцев. Скажи уж: на русских штыках.

— На верности государю русской армии, — уточнил Никса.

— А значит, как только центр ослабнет, все посыплется.

— Ну, допустим. И какое лекарство?

— Дороги нам надо строить, а не Чечню завоевывать.

— Уже завоевали.

— Ты так в этом уверен?

— Строим дороги, Саша. Папа́ все прекрасно понимает. Даже Евдокимов в Чечне начал со строительства дорог.

Служба подошла к концу. Процессия выстроилась в прежнем порядке и двинулась назад. В Малахитовой гостиной к Саше подошла Мама́.

— Нам надо поговорить, — тихо сказала она.

Их путь лежал в юго-западный ризалит, точнее в малиновый кабинет. До дверей их сопровождала Тютчева. Но когда лакей отворил двери, Мама́ приказала:

— Вели подать кофе для нас с сыном.

Фрейлина намек поняла и осталась за дверью.

Малиновые шторы, светло-малиновая, почти розовая, мебель черного черева, торшеры на витых ножках с карсельскими лампами в окружении свечей, пока не зажженных. Утро. Светло, хотя солнце сейчас на востоке и не освещает комнату. На стенах картины в основном на религиозные сюжеты: Богоматерь, Мария и Елизавета, Агарь в пустыне. Многочисленные цветы в горшках и шпалеры, увитые плющом, вокруг мраморной статуи в углу между окнами.

Там, за окнами — вид на северо-западный ризалит дворца с шестигранной башенкой на крыше, в которой некогда стоял телескоп императрицы Марии Федоровны, увлекавшейся астрономией. Потом там был оптический телеграф, позже — проводной. А потом, еще при Николае Павловиче его перевели на первый этаж.

На эту башенку Саша давно глаз положил, сочтя, что на ней очень органично смотрелась бы радиоантенна, когда Якобы решит проблему передачи сигнала на приличные расстояния.

Они с Мама́ сели за столик у высокого окна. Слуга принес кофе.