Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Теперь подробнее об Эжене Сю.

Эжен Сю – интереснейший типаж в биографии Бальзака. И, кто знает, не будь его в определённый период жизни рядом с Оноре, возможно, не было бы никакой «Шагреневой кожи» в том виде, в каком мы её знаем и какой привлёк массового читателя.

Литературный талант Эжена Сю бесспорен. Сын хирурга и сам военный врач (к слову, на корвете «Бреслав» в 1827 году он принимал участие в Наваринском сражении), этот человек получил известность не благодаря своим военным подвигам, а произведениям, написанным в уникальном социально-бытовом и криминальном жанре («Парижские тайны», «Матильда» и пр.).

Однако о личной жизни писателя осведомлены немногие. Хотя в годы оные имя Сю звучало в Париже не менее громко, чем Бальзака и Гюго. Знали его и с другой стороны – как известного жуира, авантюриста и даже дебошира; а ещё – как талантливого журналиста.

Ничего удивительного, что и на творчество Бальзака, с которым он одно время был дружен, Эжен Сю оказал немалое влияние. На момент их знакомства Сю, как уже было сказано, сожительствовал с известной куртизанкой Олимпией Пелисье, с которой частенько ссорился и, как шептались, даже поколачивал. Узнав обо всём этом от самого Эжена, Бальзак решил помирить парочку и так этим увлёкся, что сам не заметил, как оказался в постели привлекательной куртизанки. Впрочем, его товарищ отреагировал на случившееся спокойно, заявив, что, если Олимпия ему по душе, то ради друга он готов её уступить, молчаливо дав добро на амурные отношения Оноре с бывшей любовницей.

Что видим? Видим очевидное: в период написания «Шагреневой кожи» рядом с Бальзаком находились: с одной стороны – его друг, Эжен Сю; с другой – известная куртизанка Олимпия Пелисье. И эти двое (Сю и Пелисье) сильно повлияли как на сюжет романа, так и на его героев.

В своей громоздкой эпопее «Человеческая комедия» Эжен Сю – вполне узнаваемый прототип денди Анри де Марсе, кочующий из одного бальзаковского романа в другой. Товарищ Оноре (в основном – по кутежам) явился своеобразным цементирующим звеном между реальностью и творческими вымыслами Бальзака. Реальная действительность заключалась в том, что эта праздная парочка (Эжен и Оноре) разгуливала по бульварам, посещала кафе, рестораны, театры и Оперу. Известно, например, что они являлись завсегдатаями «адской ложи» в парижской Опере, известной тем, что сидевшие в ней столичные денди громко кричали, свистели и раздавали всякие эпитеты в адрес играющих на сцене актёров. Но боялись их за другое. Как поговаривали, у каждого из щёголей имелся особый сверхмощный монокль, благодаря которому эти безобразники могли безнаказанно рассматривать с близкого расстояния лица (а также декольте!) актрис и зрительниц, после чего обменивались между собой впечатлениями, зачастую не совсем лестными для того или иного лица. Ещё больше пугал тот факт, что кое-что с подачи этих самых «шалунов» просачивалось в прессу, становясь достоянием гласности всего Парижа.

Эжен Сю считался денди до мозга костей. Например, обожая восточные традиции, он частенько носил халаты и при этом курил кальян. Хуже было другое: всем курительным табакам Сю предпочитал… опиум. Он же пристрастил к курению и Бальзака. Дал попробовать и опиум, вызывающий галлюцинации.

Именно поэтому фантастические сцены, описанные автором в «Шагреневой коже», вовсе не выдуманные: они были списаны с тех неправдоподобных галлюцинаций, которые пришлось пережить самому Бальзаку, находясь под воздействием наркотических средств. И в этом, как мы понимаем, немалую роль сыграл именно его товарищ, Эжен Сю, покончивший с «девственностью» Оноре в области табакокурения.

В своём «Путешествии из Парижа на Яву» («Revue de Paris», ноябрь 1832 г.) Бальзак достаточно реалистично описал, что с ним произошло после двух выкуренных сигар:

«Мне казалось, что лестница сделана из чего-то мягкого… Я занял место на балконе… Душа моя была пьяна. Вместо “Сороки-воровки” Россини я услышал фантастические звуки, которые идут с небес и достигают слуха женщины в мистическом трансе. Музыка доходила до меня через сияющие облака, лишенная всех несовершенств, которые содержат человеческие слова, и наполненная божественным смыслом, какой вкладывают в нее чувства художника. Оркестр казался одним огромным инструментом, в котором шла какая-то непонятная механическая работа, ведь я различал только шеи двойных басов, рыдания струнных, золотые изгибы тромбонов, кларнетов, отверстия для пальцев, но не самих музыкантов. Только один или два неподвижных напудренных парика и два раздутых лица, перекошенные в отвратительных гримасах»{206}.

И вернёмся к Олимпии Пелисье[66].

Эта женщина нашла отражение во многих романах Бальзака, вошедших в «Человеческую комедию». По сути, все бальзаковские куртизанки – творческие слепки с той, которую сам автор знал не понаслышке. Разве г-жа Эстер («Блеск и нищета куртизанок») и обворожительная Жозефа («Кузина Бетта») были бы написаны столь красочно и ярко, если б автор не имел перед глазами живой образ очаровательной любовницы? Вряд ли.

Застолья, зачастую переходящие в самые настоящие оргии – в опиумном фимиаме и в окружении полуголых одалисок-куртизанок, – всё это автору романа также было знакомо. Орас Рессон описал один из парижских пиров, достойных героев Рабле, устроенных известным банкиром маркизом де Ла Марисма. Туда же, к слову, был приглашён и Бальзак. Вино на пиру лилось рекою, а женщин… Женщин было так много и столь изысканных (в основном – куртизанок), что этот «банкет» остался в памяти многих на всю жизнь. В том числе и Бальзака, отразившего свои чувства, испытанные в тот вечер, в описании грандиозной оргии, в которой принял участие его литературный герой Рафаэль де Валантен.

Феодора – это, безусловно, Олимпия Пелисье, сходство с которой не могло скрыть даже наличие у героини апельсиновых глаз и тёмно-русых волос (Олимпия была брюнеткой с карими глазами). Тем не менее эти строки чрезвычайно возмутили бы как минимум с десяток поклонниц Бальзака, которые видели в образе обворожительной куртизанки исключительно себя.

В любом случае, «Шагреневая кожа» явилась бриллиантовым камешком в богатом ожерелье Оноре де Бальзака под названием «Человеческая комедия».