Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

За рубежом

Положение в нашем Отечестве, после Октябрьской революции, понудило сотни тысяч людей всякими способами покинуть Родину и бежать за границу. Неудачи же белых фронтов, ставших на защиту Отечества от захватчиков власти, вынудили эвакуацию Белой армии после трех лет неравной борьбы. Находясь на Южном фронте, пришлось и мне с женой и малолетним сыном 20 февраля 1920 года выехать из Новороссийска на пароходе «Константин». После всяческих мытарств – стоянки на рейде в Босфорском проливе, вынужденного принятия душа на островах Принкипо – мы прибыли в Салоники, откуда были доставлены в Белград.

Увы, обстановка, которая нас приняла за границей, была безотрадной. В то время еще отсутствовала какая-либо организация по защите прав и интересов беженцев, как и не существовало домов для престарелых. Кто смог захватить с собой какие-либо ценности, распродавали их за бесценок. Более молодые, сохранившие свое здоровье, поступали на какую-либо работу, главным образом рабочих. В лучшем положении были специалисты и техники.

Старики и инвалиды были в особо отчаянном положении.

Отсутствие Отечества и его консульской защиты делало беженцев бесправными. «Права человека» их не касались. Победители эгоистически замкнулись в своих интересах, забыв о России, которая кровавыми боями шла за общее дело, спасая и выручая их в критические дни войны.

Большинство стран отказывали в выдаче въездных виз. Получить их можно было исключительно по протекции влиятельных лиц.

Пробыв около трех лет в Югославии, мне удалось с семьей довольно неудачно перебраться в Германию, где началось «спартаковское движение», появились пропагандисты большевизма; все показывало о возможной перспективе после тяжелого поражения последовать примеру несчастной нашей России. Приходилось выбираться отсюда. А судьба мне в этом посодействовала.

Невыполнение немцами каких-то обязательств по Версальскому мирному договору повлекло французское правительство Пуанкарэ оккупировать пограничный Рурский район французскими и бельгийскими войсками. В противодействие этому, немцы сняли персонал с железных дорог этого района. Получился паралич транспорта и передвижения. Но немедленно командированная часть служащих с французских и бельгийских железных дорог, хотя и не полностью, все же справились с этим саботажем в оккупированном Рурском районе.

На работу железных дорог были приняты и добровольцы, а также, со значительными урезанными условиями, были приняты до сотни русских.

Около полутора лет (в 1923—1924 годах) мне удалось проработать здесь, а сын начал свое учение во французском лицее, который заботливо был открыт в Висбадене на время оккупации.

Но к осени 1924 года в Париже правительство Пуанкарэ было заменено правительством Эрио, с решением которого кончилась оккупация Рурского района и возвращение служащих. Нам, временно принятым на работу, уплачивали лишний месяц и предоставляли даровой проезд с семьей и багажом до любого места во Франции.

Здесь же произошел комический эпизод беженского существования. Среди русских, поступивших на работу, большинство были из лиц, не имевших ранее своего пребывания во Франции, когда они обратились к здешнему французскому консулу с просьбой о визе, то последний в этом категорически отказал.

Получилась неувязка у властей одного государства: французские власти по железнодорожному ведомству дают даровой проезд в любой пункт во Франции, а те же власти по дипломатическому ведомству не дают права въезда в их страну!..

Понадобились бесконечные хлопоты для урегулирования этого, так сказать, государственного разнобоя.

Перебравшись в Париж, я поступил на службу в банк «Националь де креди», а сын продолжал свои занятия в лицее. Науки ему давались легко, и он преуспевал и при переходе из класса в следующий получал призы в palmares, но здоровье его оказалось, после перенесенной скарлатины, в опасном положении. По требованию докторов летом 1926 года я с семьей перебрался в Ниццу, куда я перевелся в отделение того же банка.

Здесь, на французской Ривьере, мне пришлось надолго обосноваться; кроме моей службы в банке – для заработка, мне пришлось заняться и общественной работой – для помощи ближнему, ибо полное отсутствие в то время каких-либо органов помощи беженцам требовало за них бесконечных хлопот и, главное, сбора благотворительных средств на вопиющую нужду, испытываемую многими русскими беженцами.

Мне пришлось принять на себя председательство здесь по Общевоинскому союзу и Союзу бывших офицеров – участников войны 1914—1920 годов. А в 1930 году генерал Хабаев[455], председатель Союза инвалидов во Франции, предложил мне организовать в Ницце отдел инвалидного Союза и оборудовать дом на 25 человек, где лишенным по состоянию здоровья работы инвалидам было бы предоставлено полное содержание – кров, довольствие и по возможности одежда. На первоначальное обзаведение небольшую сумму выхлопотала Е.В. Половцова от монакской принцессы Шарлотты, но дальнейшее обеспечение средствами на содержание дома от благотворительности ложилось на меня.

Задача была не из легких, но судьбе угодно было помочь мне.

Понимая, что добыть средства из своей же беженской среды далеко не достаточно, мне пришлось проделать тяжелую и хлопотливую работу и привлечь, как почетных гостей, на устраиваемые мною в фешенебельных отелях благотворительные вечера высших военных и гражданских властей, начиная с префекта, мэра, начальника гарнизона, а также иностранных консулов. Как ни странно, не так вокальная сторона вечера, а эта почетная элита привлекала как высшую, так и денежную, да и просто любопытную, а быть может, и тщеславную и зараженную снобизмом публику. Мне помогала жена, хорошо владевшая языками, чтобы занимать на почетном столе весь интернационал собравшихся.

В течение 16 лет я находился во главе этого дела, проделал нелегкую работу по сбору средств на содержание 25 инвалидов в доме и на выдачу нуждающимся членам подведомственных мне организаций пособий.

В 1945 году французское правительство организовало старческие дома для малоимущих стариков, в том числе и наши инвалиды, призреваемые в нашем инвалидном доме, сперва получили средства на содержание, а затем были переселены в город Грасс в старческий дом.

Этими мерами моя главная забота отходила, и я считал, что могу работу по инвалидным делам передать более молодым силам, т. к. моя нервная система расшаталась от долговременной напряженной работы по добыче средств.

Моим заместителям, коим работа была сильно облегчена, а дорогостоящее содержание инвалидов в бывшем доме отпадало, унаследованное оборудованное и меблированное помещение при умелом использовании могло приносить доход от сдачи в наем комнат. Расположение дома близ нашего собора, в центре жительства русских, было удобным для собраний русской колонии.

К сожалению, постоянная смена руководителей Ниццкого инвалидного отдела не выявила лица, кто бы жертвенно взялся за работу, и особенно по сбору денег. Возглавители собирались раз в месяц – поговорить и закусить. Вся работа лежала на секретаре, он же заведующий домом, фактически единственном бессменном работнике, заваленном перепиской, починками и сбором денег за сдачу комнат.

Административные расходы, в том числе широкая трата на такси и прочее, возросли, а сбор средств был незначительный (производился исключительно секретарем, председатель, на которого, согласно Уставу, ложилась обязанность по сбору средств, к этому делу не прикасался), стало не хватать на лекарства и на помощь особо нуждающимся инвалидам, и для пополнения кассы приступили к разбазариванию библиотеки. Последняя достигала до 4 тысяч томов, была любовно собираема, еще когда приходилось полностью содержать 25 инвалидов, теперь, когда этот расход отпал, под предлогом продажи двойников, не стесняясь постановления Общего собрания, широко были пущены в продажу лучшие и ценные экземпляры. Видимо, книги и вообще печатное дело и редкие издания были не в фаворе. К тому же последовало распоряжение председателя – в спешном порядке вынести из приспособленной для этого комнаты наше книгохранилище и разместить всю библиотеку в 4—5 местах. Эта необдуманная мера потребовала расход на покупку шкафов и значительно усложнила работу по выдаче книг для чтения. Стоящий наблюдающим за библиотекой культурный полковник Булгаков, больше года работавший по составлению каталога, заявил протест в письменной форме, подписанный и другими, но брошенный председателем в сорный ящик. В. Булгаков сложил свои библиотечные обязанности, что послужило к полной безудержной распродаже книг, отсылаемых в Америку, где на русские книги был спрос.

Все это было грустно, но стало слышно о вынужденном уходе председателя; будем надеяться, что новый председатель приложит больше труда, внимания и сердца в дело помощи Ниццкому отделу инвалидов.

Работая много лет с центром инвалидного дела в Париже – как Центральным, так и Главным правлением, – считаю долгом отметить в моих записках ту тяжелую работу, которую несут работники центра на инвалидной ниве, прилагая сердце, необходимое в этом благотворительном деле.

Неумолимое время перемалывает все на своем пути, а нужда заставляет приспосабливаться; не получая помощи, сама эмиграция начала создавать самопомощь. Появились профессиональные и ряд благотворительных организаций, в том числе и мною упомянутая.

Наконец на наше исключительно бесподданное положение обратила внимание царствовавшая в то время Лига Наций в Женеве и создала пост высокого комиссара по беженским делам, выдвинув на него норвежского исследователя заполярных областей Нансена. Усилиями последнего были установлены для нас особые паспорта, получившие название нансеновских.

Но вот грянула Вторая мировая война, в результате которой огромная волна беженства, но уже не только россиян, а многих стран, наводнила западную часть Европы, к тому же миллионные массы бывших пленных далеко не сразу могли найти путь к возвращению, а многие из них стремились избежать возвращения.

Тут уже трудно было отмахнуться, как сделал Ллойд-Джорж в отношении к нам, россиянам. Европа, как муравейник, была переполнена так называемыми перемещенными, образовавшимися к тому же и от новой перекройки карты, а также бегущими из своих стран, ставших коммунистическими, вследствие попустительства западных победителей, не осмелившихся возражать на требования своего восточного победного партнера.

На этот раз многим странам пришлось прийти на помощь волне беженцев и перемещенных, для принятия этой волны с выдачей виз и права на работу.

Королевские дома, иногда связанные политикой своих правительств или по другим причинам, не выявили желания войти в положение и помочь своим близким по крови членам русской Императорской Семьи.

Императрице Марии Федоровне, родной сестре вдовствующей английской Королевы, правительство Ллойд-Джоржа сообщило, что скромную помощь оно может оказать при желании Ее Величества поселиться в указанном месте в самой Англии. Странное предложение сестре их Королевы! Императрица отказалась от «великодушного гостеприимства» и предпочла Копенгагену родных Датского королевского дома. Здесь имелся дворец, построенный еще Императором Александром III, на время посещения его супруги своих родственников. Содержание дворца обходилось дорого, пришлось передать его датскому правительству, а Императрице поселиться в обмен на скромное помещение. В 1928 году на 82-м году жизни Ее Величество в бозе почила в Копенгагене и временно погребена в королевской усыпальнице.