Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

Я побежал вниз по лестнице. На дворе встретил адъютанта.

– Боюсь, что наповал. Смотрите, осторожно, хотя от снарядов не укрыться. Валите с богом.

Я побежал, прыгая через груды кирпичей. Снаряд ударил в соседний дом и осыпал меня осколками. Наконец выбрался на главную улицу. Тут снаряды не падали.

В поле пули визжали над головой и шлепали в землю, поднимая маленькие фонтаны черной пыли. Я спустился в долинку. Полуэскадрон был рассыпан на пригорке и скупо стрелял по лодкам, которых я не видел. Петр Арапов стоял, глядя в бинокль.

– Ну что?

– Генерал Данилов приказал, чтобы мы обошли Каховку, вот сюда. – Я указал на карте Петра еврейское кладбище. – Наступают красные из-за Малой Каховки. Про этих не беспокойся, марковцы справятся, это диверсия.

– То, что я говорил с самого начала.

Через несколько минут мы были вне диапазона красной стрельбы. Построились в колонну и пошли вокруг Каховки. До этих пор не было у нас ни одного убитого или раненого.

Вот и длинная стена, огораживающая кладбище. Тут направо от нас оказался второй полуэскадрон. За нами верстах в полутора степь поднималась на гребень, на котором лежал хутор с рощей и фруктовыми садами.

Мы пошли через кладбище к стене на другой стороне и залегли за ней. Она была построена как медовые соты, с пробелами между кирпичами. Пришел Андрей Стенбок, поговорил с Петром, перевел свой полуэскадрон на наш левый фланг. Пришел и Кожин. Синие кирасиры лежали справа от нас во фруктовом саду. У них уже потери были довольно большие. Кожин уселся спиной к стенке рядом со мной.

– Я не понимаю, что мы тут делаем.

Я ему объяснил, что приказал Данилов.

– Да, это все очень хорошо, но у нас тут только два эскадрона. Сколько у вас?

– Да человек 120.

– Ну, у нас сотня наберется теперь. Я слышал, что красные дивизию двинули в Малую.

Нам недолго пришлось ждать. Между двумя Каховками появилась цепь, за ней другая. Они были еще далеко. В бинокль – хорошо обмундированная пехота. Двигалась она не на Большую Каховку, а на гребень за нами. Где-то далеко слышалась трескотня пулеметов и винтовок. Красная артиллерия отдыхала.

Цепи наступали наискось от нас. Только их левый фланг нас бы зацепил. У нас было два «левиса», которые мы перевели на наш левый фланг. Теперь цепь против нас была не более чем в ста шагах, и Петр приказал открыть огонь. Цепь остановилась, как будто от неожиданности. Она помялась на месте и потом бросилась на нас в «Ура!». Затрещали наши пулеметы и залпы карабинов. Цепь приостановилась и отхлынула. Мы им большие потери нанесли.

Но это заметили и с другой стороны, из Береславля. Через минуту на нас обрушился ураганный огонь их артиллерии. Отхлынувшая пехота перестроилась и опять бросилась в атаку, и опять мы ее отбили.

Что творилось у нас на кладбище, трудно описать. По крайней мере 30—40 снарядов разрывалось каждую минуту, легкие, тяжелые лупили по нашей стенке, по каменным памятникам, осколки снарядов, смешанные с осколками памятников, визжали над нашими головами. Раненых и убитых было все больше и больше. Какая-то красная батарея перешла на шрапнель.

Цепи красных опять перестроились и бросились в атаку. Мы продолжали их отбивать. Вдруг, после сорока минут, артиллерия замолчала. Цепи, которые последний раз подошли на 30 шагов, откатились.

В первый раз мы стали считать наши потери. Кладбище теперь выглядело как вспаханное поле, покрытое воронками и белыми остатками памятников.

У нас было убито 11 человек и 38 раненых, которых мы отнесли за заднюю стенку. Передышка дала нам возможность заполнить пробелы. Взводы стали из-за этого смешанные. Корнет Мошин – пример замечательного совпадения. Он был ранен в грудь 18 июня 1919 года. Пуля вошла над сердцем в тот момент, что сердце сжалось. В результате рана считалась легкой. Теперь 18 июня 1920 года он опять был ранен в грудь. Пуля вошла в то же место, когда сердце его сжалось, только вышла на дюйм ниже.

Помню ясно передышку. Я лежал за остатками стены. После какофонии вдруг воцарилась тишина. Помню, как посмотрел на покрытую пылью траву рядом со мной. В ней была узенькая дорожка, по которой взад и вперед бегали муравьи. На былинке травы сидел маленький зеленый кузнечик и стрекотал. Я подумал – вот замечательно, вся эта катавасия на них не произвела никакого впечатления. Может быть, убьют меня, а муравьи будут продолжать бегать и кузнечики стрекотать, и все, которые останутся в живых, поведут обыкновенную жизнь, а я буду смотреть на это все сверху, и жизнь на земле будет идти все так же.

Я приподнял голову и увидел Петра, стоявшего облокотившись на единственный оставшийся памятник. Неужели он не боится, как я? Я знал, что это не так. Нет, он стоял там, чтобы поднять дух у нас, которые, съежившись от страха, распластались за стеной.

Я высунулся посмотреть, куда исчезли красные.

– Что ты смотришь, мы же их отбили, – сказал Петр, подошел и сел рядом со мной.

– Они сейчас вернутся. Наверно, охлаждают свои орудия после такой вагнеровской увертюры.

– Я три года в окопах сидел в Великую, но никогда такой бомбардировки не видел, – сказал один из наших солдат.

– Да это понятно, кладбище сравнительно маленькое, а они сюда все свои орудия направили, – ответил Петр.

– И сколько, вы считаете, у них орудий-то?

– Кто-то говорил, что 29, не знаю, не считал.

– Эти тяжелые я не люблю, засыпают прямо.

– Я никакие не люблю, – усмехнулся Петр.

Затишье продолжалась с полчаса. Было теперь около часу дня. Вдруг большевики опять разъярились. Снаряды вновь посыпались в развороченное кладбище, но пехота еще не появлялась. На этот раз бомбардировка с короткими перерывами продолжалась часа два. Два раза пехота пробовала взять кладбище штурмом, но мы их отбили. Теперь меньше летело осколков от каменных памятников, их уже не было.

– Не понимаю, что мы тут делаем, проще было б отойти за гребень позади, пока не подойдут подкрепления, – сказал Петр, пройдя вдоль всей линии и опять усевшись около меня.

В половине четвертого в степи за нами появилась фигура на лошади. Она шла шагом. Как видно, ее заметили и большевики. Огонь двух батарей перенесся на нее. Были минуты, когда ее не было видно из-за столбов пыли, поднимаемых снарядами.

– Эй! – крикнул кто-то. – Это генерал Данилов!

Через несколько минут Данилов слез с лошади и медленно, грузно пошел через кладбище в нашем направлении. Петр вскочил и пошел ему навстречу. Снаряды разрывались вокруг них, но Данилов даже не нагибался. Через минуту Петр вернулся:

– Мы отходим. Отходить цепью шагом, поняли?

Кого-то послали к синим кирасирам.

Скоро все, что осталось от эскадрона, вытянулось в цепь. Я был удивлен, что раненых за стеной не было. Их, оказывается, отнесли за Каховку и там подобрали на подводы. Только двое легкораненых остались. Одного, раненного в ногу, Данилов посадил на свою лошадь, а второй, поддерживаемый товарищами, пошел пешком.

Эскадрон здорово поредел – 18 было убитых и 59 раненых.

Большевики или не заметили, что мы ушли, или думали, что только часть из нас ушла. Только когда мы стали подниматься на гребень, артиллерия их замолчала. Но не прошло и нескольких минут, как затихли полевые орудия, а уже загудели над нами тяжелые. Колоссальные столбы пыли поднимались перед нами. Но они не пристрелялись, и за все отступление была только одна потеря. Мы уже почти дошли до верхушки гребня, когда разорвался восьмидюймовый. На верхушке гигантского столба пыли на минуту появилась распластанная фигура Димки Лейхтенбергского, затем исчезла. Я боялся, что его убили, – нет, он был сильно контужен, но жив.

Тут в Таврии темнело невероятно быстро. За хутором стояли кухни, мы поужинали. Какой-то эскадрон пошел в сторожевое охранение, а мы, усталые, разлеглись на траве за фруктовым садом. Я сразу же заснул.

Проснулся, была тревога. Несколько пуль просвистало над головой. Мы быстро построились. Какая-то батарея стояла на дороге. Чей-то голос в темноте сказал:

– Вот сволочи, ночью никогда не дерутся, а тут пробрались, желтого кирасира убили.

Ко мне подошел Николай Татищев:

– Вот оказия, батареи наши молчат, а теперь, пожалуйста, мы их конвоировать должны.

Батарея тронулась, и мы пошли за ней.

Прошли, я думаю, с версту и остановились в поле. Залегли в канаве. Опять появился Николай:

– Возьми кого-нибудь и пойди, там дорога из Малой Каховки и хутор, отсюда с полверсты. Узнай, прошли ли красные по ней.

Мы пошли через прошлогоднее жнивье. Ночь была тихая. Мы прислушивались к разным ночным звукам. Когда подходили к хутору, осторожно посмотрели во двор, там никого не было. Подкравшись к дому, тихо постучали. Долго никто не открывал, потом женский испуганный голос спросил:

– Кто там?

– Мы входить не хотим, скажите, проходили тут красные?

– Я не знаю, я никого не видела.

– Спасибо.

В этот момент послышался на дороге размеренный топот лошадей и бренчание сбруи.

Мы притаились. Взвод или полуэскадрон прошел очень близко от нас. Это были свои с погонами, какие-нибудь гусары, уланы или драгуны. Как видно, большевиков не было, они шли без ночных дозоров. Мы повернули обратно. Низкая дымка затянула поле. Я доложил, что красных нет. Стало светать. Вдруг из дымки с другой стороны появились всадники. Артиллеристы вмиг сняли орудия и повернули в их сторону, первое орудие выстрелило.

– Не стреляйте, не стреляйте! – кричал Татищев. – Это наши!

Снаряд разорвался в тридцати шагах от лавы. Лава медленно продолжала подходить. Оказался эскадрон 10-го Новгородского драгунского.

– Что вы, с ума сошли! – кричал артиллерийский полковник на драгунского ротмистра. – Ночью лавой двигаться!

Я только слышал его ответ:

– Это не ночь, а утро!

Они продолжали спорить, а я заснул в канаве.