Бальзак. Одинокий пасынок Парижа

* * *

Вообще, относительно этой встречи существует множество разных подробностей. И всё же отрадно, что никто из современников Бальзака не осмелился заявить, будто в это же самое время стоял где-то рядом и из кулька поедал отменные кёнигсбергские марципаны. Кто-то считает, что муж Ганской находился рядом; кто-то – что Ева была одна.

Спорить не будем. В любом случае, в момент встречи они видели только друг друга: Он и Она. Кого-то ещё между ними (даже если он и присутствовал) эти двое просто не замечали.

Бальзак знал, где искать Чужестранку. И когда заметил даму, читавшую книгу, сразу понял: Она. Женщина тем временем неловко выронила платок (как между ними было условлено), после чего Оноре устремился навстречу. Когда писатель подошёл вплотную, сомнения отпали окончательно: в руках дамы он увидел… свой роман. Мужчина остановился и жадным взглядом впился в лицо той, которую (как уже поверил сам) давно полюбил.

Он не ошибся: эта женщина и в самом деле оказалась красавицей! Правильные черты лица, очаровательные серые глаза, чувственный рот с алыми губами… Именно такой Бальзак и представлял её себе. Правда, полька была ещё более привлекательной и, как показалось, даже сладострастной. В первый момент, глядя на Ганскую, Оноре не сразу смог вымолвить слово. Стоя напротив, он широко улыбался и внимательно вглядывался в это прекрасное женское лицо.

А что же сама Ганская? Она, безусловно, была смущена. Каким Эвелина представляла себе французского романиста? Наверное, молод, энергичен, остроумен и по-своему красив (во всяком случае привлекателен). Но кого же она увидела перед собой? Однозначно не того, кого надеялась лицезреть. Перед ней стоял невысокий, рыхлый, относительно молодой, с небольшим брюшком человек; без нескольких передних зубов, со слегка бледноватым лицом, и весь какой-то взъерошенный. Если бы не лучистые умные глаза и добрая улыбка, можно было подумать, что на этот раз перед ней реальный прощелыга-самозванец, задумавший её разыграть.

Впрочем, Ганская быстро поменяла первое впечатление о своём визави сразу после того, как тот заговорил. Правильный французский, пылкое красноречие, живость и остроумие собеседника расставило всё по местам: всё-таки перед ней был Оноре де Бальзак собственной персоной. Писатель оказался прекрасным собеседником, и вскоре дама уже активно поддерживала диалог, причём даже смеялась (что для неё было весьма нехарактерно).

И всё же Ганской Бальзак понравился, показавшись «веселым и милым, этаким Наполеоном. Это истинный ребенок. Если вы ему нравитесь, он скажет вам об этом с простодушной прямотой, свойственной детям. Если не нравитесь, он уткнется в книгу»{270}.

Очаровательный акцент собеседницы пленил Бальзака. Он никогда не думал, что слегка неправильная речь из уст привлекательной женщины может быть столь сексапильной. Вскоре Оноре узнал настоящее имя «панночки», а также хитроумную игру, затеянную г-жой Ганской с письмами. Чем больше говорила Эвелина, тем больше влюблялся в неё Оноре. Эта женщина показалась ему чрезвычайно очаровательной!

Бальзак – Лоре Сюрвиль, 12 октября 1833 года:

«Я нашел в ней все, что может польстить безмерному тщеславию животного, именуемого человеком, а ведь поэт, разумеется, наиболее тщеславная его разновидность; но почему я вдруг заговорил о тщеславии, нет, оно тут ни при чем. Я счастлив, бесконечно счастлив, как в мечтах, без всяких задних мыслей. Увы, окаянный муж все пять дней ни на мгновение не оставлял нас. Он переходил от юбки своей жены к моему жилету. К тому же Невшатель – маленький городок, где женщина, а тем более знатная чужестранка не может и шагу ступить незаметно. Я чувствовал себя, как в горниле. Не выношу, когда на моем пути помехи.

Но главное – это то, что нам двадцать семь лет, что мы на удивление хороши собой, что у нас чудесные черные волосы, нежная шелковистая кожа, какая бывает у брюнеток, что наша маленькая ручка создана для любви, что в двадцать семь лет у нас еще совсем юное, наивное сердечко, – словом, мы настоящая госпожа де Линьоль, и мы так неосмотрительны, что можем броситься на шею милому другу при посторонних. Я уж не говорю тебе о колоссальных богатствах. Какое они имеют значение, когда их владелица подлинный шедевр красоты! Я могу сравнить ее только с княгиней Бельджойозо, впрочем, она куда лучше княгини. Томный взор ее одновременно полон дивной неги и сладострастия. Я был просто пьян от любви…»{271}

Пока всё шло как по нотам. Супруг обаятельной Эвелины оказался «почти стариком», в пенсне и «пальто с меховым воротником». Знакомство с известным французским писателем виделось поляку весьма лестным. Однако он постоянно мешался под ногами. Как замечает Цвейг, этот «немногословный, несколько чудаковатый, но благовоспитанный человек… приглашает г-на Бальзака провести в своем обществе и следующий день… и не думает ревновать»{272}. Ганский даже приглашает Бальзака к себе на виллу и совершает с романистом совместные прогулки.

Как подметил Оноре, пан Ганский лет на сто был старше жены; ещё немного, размышлял он, и Эвелина могла бы оказаться «весёлой вдовушкой» с солидным приданым. Богата, умна, очаровательна, тысячи крепостных душ… А если ещё окажется вдовой… Нет, на сей раз он ни за что не упустит подобную партию. Эвелина непременно будет его!