Вкус манго

ГЛАВА 9

Я знала: когда нам снимут бинты и наклеят пластыри, чтобы не загрязнять раны, из больницы придется уйти. Перспектива вернуться в Магборо пугала. Мятежники! Вдруг они до сих пор рыщут по деревням? Администрацию больницы это тоже беспокоило. Они сказали Абибату, что мы можем перебраться в лагерь под названием «Абердин», развернутый во Фритауне для раненных на войне.

Возвращаться в Порт-Л око тоже было небезопасно, поэтому Фатмата помогла моей тете организовать нам переезд в «Абердин». Абибату согласилась поселиться с нами и помогать мне после рождения ребенка. Я очень радовалась: наконец-то мы все сможем спать под одной крышей.

Одним дождливым днем, когда мы с Адамсей, Мохамедом и Ибрагимом вернулись в больницу после «смены» попрошайничества, у главного входа нас ждал молодой человек с пухлыми щеками и широкой улыбкой. Недаром он показался мне знакомым: это был Абдул, дядя Мохамеда. Мохамед бросился к нему в объятия.

Абдул жил во Фритауне. По его словам, он увидел имя Мохамеда в списке вынужденных переселенцев, вывешенном Красным Крестом в центре города. Абдул тотчас бросил все свои дела и примчался в больницу.

Он очень напоминал Мохамеда: те же шутки, тот же неиссякаемый оптимизм. Абдул стал заботиться о парнях, как Фатмата и Абибату заботились обо мне, и даже готовил им еду. Когда мы не попрошайничали, он водил мальчиков на долгие прогулки.

Абдул, мужчина счастливый и гордый, обычно ходил высоко подняв голову и расправив грудь, говорил уверенно. При Фатмате же он опускал глаза, сутулился, порой у него заплетался язык. Он мялся, раскачивался из стороны в сторону, а если осмеливался-таки взглянуть на Фатмату, расплывался в очаровательной улыбке. Она при Абдуле тоже вела себя иначе: мигом теряла спокойствие и собранность и становилась болтливой. Она трещала о чем угодно: от дождя до ужасных условий в больнице, где из-за нехватки мест многие дети спят в коридорах. Я догадалась, что у этой парочки начинается роман, и принялась с интересом наблюдать за разворачивающимся спектаклем.

Однажды вечером, после того как Фатмата уложила меня спать, я выскользнула из палаты и прокралась за ней по коридорам. Прятаться не составляло труда: в больнице было людно круглые сутки. У главного входа девушку ждал Абдул. Смущаясь, они взялись за руки и ушли навстречу фритаунским сумеркам.

Любовь завораживает даже сторонних наблюдателей. Глядя на Абдула и Фатмату, я на миг забыла о своих проблемах. Но потом развернулась, чтобы уйти в палату, и увидела девочек, которые сидели, прислонившись спиной к стене. Кисти у них были ампутированы, как и у меня, и я сразу вспомнила о своих руках, о Салью, о ребенке, растущем у меня внутри.

Неуклонно приближался наш перевод в лагерь для ампутантов. Абибату потратила деньги, заработанные нами попрошайничеством, на покупку самого необходимого, в том числе кастрюль, сковородок, постельных принадлежностей, перца и риса. Часть денег она отдала Абдулу для оплаты проезда на автобусе: он согласился съездить в Манарму и Магборо, чтобы поискать Мари и Али. Затея была опасная, и Фатмата умоляла от нее отказаться. С той ночи, когда мятежники напали на Манарму, новостей о моих дяде и тете не было. Их имена не всплывали в разговорах, когда пациенты, попавшие в облавы повстанцев, обменивались сведениями.

— Что случилось с йа Мари и па Али? — спрашивала я. Ответа никто не знал, и я боялась, что родные погибли.

Как же я обрадовалась, выяснив, что мои страхи беспочвенны! Через неделю Абдул вернулся и привез с собой Мари и Али, пыльных, грязных и куда более худых, чем мне помнилось, зато целых и невредимых. Однажды вечером мы собрались у койки Мохамеда, и дядя с тетей объяснили, что при атаке на Манарму спрятались в кустах. После этого Али, рискуя жизнью, ходил по деревням, разыскивая нас. Ничего не добившись, они с Мари стали опасаться, что мятежники либо убили нас, либо забрали с собой, собираясь сделать себе подобными.

В какой-то момент того вечера Адамсей шепнула Мари, что я беременна. Тетя зарыдала, и ее причитания эхом понеслись по палате мальчиков. Мари рыдала так горько, что я поскорее повела ее к себе в палату: тетя собиралась спать на одной койке со мной.

— Почему я не поверила тебе сразу, когда ты пожаловалась мне на Салью?! — всхлипывала она, после того как я рассказала ей об изнасиловании. — Почему не прислушалась к тебе?! Мариату, ты сможешь меня простить?

Я вытерла ей слезы повязками на изувеченных руках.

— Абибату говорит, мы переезжаем в красивый новый дом, — утешала я Мари. — Погоди, нам еще повезет!

Почти через два месяца после моего поступления в больницу нас перевели в «Абердин», лагерь для ампутантов. Я ждала совершенно не такого: не лагерь, а бардак. Вокруг грязища, всюду мусор и постиранные вещи, падающие с веревок. Всюду собаки, всюду люди разного роста, с разным цветом кожи, говорящие на разных диалектах Сьерра-Леоне. И всюду мерзкий запах помоев, грязных тел, готовящейся еды.

Нашим новым домом стала большая палатка, полотняными перегородками разделенная на восемь комнат. Каждому ампутанту полагалось по комнате. Я свою делила с Абибату и Фатматой, которая до этого ютилась у дальних родственников. Напротив нашей была комната Адамсей, в которой собирались спать еще и Мари с Али. Еду все семьи готовили на одном костре. Обитателям лагеря предоставляли булгур, кукурузную крупу, крахмал, пальмовое масло, бобы и, пожалуй, больше ничего.

В то время во Фритауне жилось трудно, а нам, пострадавшим детям, особенно. Из-за войны фермеры не привозили продукты в город. Найти мясо, кассаву, питьевую воду становилось все труднее. Эта задача вскоре легла на плечи детей. Попрошайничая, мы кормили всю семью.

В центре лагеря было место, где люди собирались послушать военные новости. Там мы узнали, что ночами мятежники нередко пробираются в лагерь и крадут скудные запасы еды.

— Будьте очень осторожны! — предупреждала нас соседка по палатке. — Ночью по лагерю не гуляйте, по одному не спите. Если есть нож или ружье, держите под рукой.

Но я знала, что у моих родных оружия нет.

Кое-кто из обитателей лагеря попробовал разбить сад, но мятежники выкопали саженцы. По слухам, они даже проникли на медицинский склад «Абердина» и выкрали все бинты, таблетки, капельницы и прочие приспособления. Говорили, что повстанцы якобы оставляют письма, грозя вернуться. Правдивы слухи или нет, никто не знал, но пугали они сильно. Однажды кто-то прочел письмо, будто бы написанное мятежником: «Мы вернемся. Придем и добьем вас. Нам правительство не помогает — оно помогает вам, заботится о вас. Поэтому мы вернемся и отрежем руки тем, у кого они остались, и тем, кто за вами ухаживает. Почему? Потому что вы не заслуживаете помощи правительства, одежды, еды и денег, которые вам дают, а мы заслуживаем».

Письмо напугало меня до дрожи, разбудив ужасные воспоминания. А ведь написали в нем неправду: правительство нам не помогало. В лагере жило свыше четырехсот безруких и чуть ли не в четыре раза больше родственников вроде Абибату, Мари и Али, приехавших, чтобы за нами ухаживать. Лагерь размером с фритаунское футбольное поле вместить всех не мог.

Наши родные готовили на всех и кормили нас. Раз в месяц лагерь получал партию муки, которую распределяли между первой сотней стоящих в очереди. Занимать очередь приходилось рано, иначе ничего не достанется. Почти всю еду и одежду мы покупали на собранное попрошайничеством. Когда выручка была небольшая, приходилось ограничиваться несколькими ложками риса или вовсе сидеть голодными.

Примерно через месяц после переселения в лагерь после ужина к нам пришел Абдул. За Ибрагимом и Мохамедом теперь ухаживал Али, и Абдул вернулся к прежнему делу — небольшому магазину во Фритауне. Дядя сказал, что хочет сообщить нечто особенное, и попросил нас собраться следующим вечером.

Для Абдула Мари постаралась приготовить хороший ужин. Она взяла несколько леоне, собранных нами попрошайничеством, отправилась на рынок и купила рыбу. Мы все чувствовали, что предстоит важное событие.

Когда мы расправились с ужином, Абдул сообщил новость. Сидя рядом с Фатматой и поглаживая ее по руке, он объявил:

— Мы с Фатматой решили пожениться!

Его возлюбленная застенчиво опустила взгляд, и Абдул поцеловал ее в щеку.

Все вскочили из-за стола. Женщины обнимали и целовали Фатмату, мужчины хлопали по спине Абдула и пожимали ему руку. Светясь от счастья, пара рассказала о своих планах. Церемонию они собирались устроить во фритаунском доме дяди Фатматы. Ехать в Порт-Локо, где жила семья невесты, было слишком опасно, а пожениться они хотели как можно скорее, на этой неделе, если получится.

Но, когда Абдул и другие мужчины ушли, оказалось, что есть одна проблема.

— Ты ждала этого дня с тех самых пор, как прошла посвящение Бондо! — широко улыбаясь, сказала Абибату Фатмате.

Фатмата снова опустила голову.

— Посвящение я, увы, не проходила, — тихо призналась она.

— Как же так! — воскликнула Абибату. — Без посвящения нельзя замуж. Мы проведем его немедленно, прямо здесь, в лагере.

Большинство знакомых мне девочек из Сьерра-Леоне состоят в так называемом Секретном обществе Бондо. Я прошла посвящение лет в девять. За неделю до этого мне запретили работать — как ходить на ферму, так и помогать Мари с готовкой и уборкой.

— Просто отдыхай, — сказала тетя. — Бондо случается только раз в жизни. Гуляй, украшай волосы красивыми бусинами, подольше спи после обеда.

Бондо, или обрезание, считается обрядом посвящения в женственность, поэтому мужчины и мальчики к месту его проведения не допускаются.

За день до моей церемонии Мари наготовила затейливых блюд из риса с рыбой, козлятиной, бобами и специями, какие делала только по особым случаям, например на Айт.

На следующий день Мари повела нас с Адамсей к реке, где мы присоединились к группе из восьми девочек, каждую из которых сопровождала мама или тетушка. Нам выдали по новому бруску белого мыла, что было очень необычно, ведь, как правило, вся семья пользовалась одним мылом. Я впервые получила отдельный кусок.

— Вымойтесь так, как в жизни не мылись, — велела Мари.

После долгого плескания в реке мы с Адамсей надели одинаковые наряды и отправились в буш. Там нас уже поджидала дигба — женщина, которая проводит посвящение.

Нас с девочками поселили в специальную хижину, из которой выпускали только в туалет. Перед выходом лицо и тело следовало накрасить белой, как мел, краской. Она символизирует чистоту, превращение из девочки в женщину. До конца посвящения на людях можно появляться только в краске. Жить в хижине было весело, примерно как в летних лагерях Северной Америки. Мы не спали допоздна — сплетничали и потчевали друг друга историями. Секретное общество делало нас почти сестрами.

Не понравилась мне только одна часть Бондо, случившаяся в нашу первую ночь в кустах. Когда мы съели вкуснейшую еду, приготовленную женщинами, мне велели улечься на кусок ткани, расстеленный на земляном полу. Рядом были девочки постарше, но дигба распознала во мне каруку, юницу с особыми духовными силами, и решила посвятить меня первой. Юбку мне подняли выше пояса, на глаза положили тряпку, одни мамочки и тетушки держали меня за руки и за ноги, другие, в том числе Мари, били в барабаны и пели.