Вкус манго

ГЛАВА 16

После моего срыва Ябом, Мариама и Дэвид перестали заставлять меня гулять в протезах, а за обедом держать вилку фальшивыми пальцами. Постепенно они даже перестали спорить, когда я говорила: «Не сегодня. Давайте потренируемся завтра».

В свою очередь, я показала им, что могу завязывать шнурки на кроссовках, застегивать молнии на свитерах и куртках, снимать крышки с банок и бутылок культями и зубами. Я даже начала сама готовить — в основном рис со жгучим перцем, курицу и рыбу, которые мы с Ябом покупали на рынке.

— Кажется, мы ошиблись, решив, что протезы пойдут тебе на пользу, — как-то вечером сочувственно сказал мне Дэвид.

— Нет, — возразила я. — Может, однажды я привыкну их носить, но пока мне нравится делать все по-своему. Спасибо за помощь, Дэвид. Я многому научилась в Англии.

Так оно и было, хотя взрослые считали мой приезд неудачей. Теперь я немного читала по-английски, даже могла разобрать некоторые вывески на улице, а еще научилась считать до ста. Но самое главное, что я научилась верить в себя: слушать внутренний голос, отстаивать свои потребности и желания.

В очередной дождливый день я вылетела из Лондона во Фритаун. В небольшом чемодане у меня лежали новые протезы, тщательно упакованные в папиросную бумагу. Изготовленные специально для меня, они заменили металлическую конструкцию. Они были меньше и легче, сидели плотнее, но без них я по-прежнему обходилась лучше.

В Лондоне я поняла и еще кое-что о себе: оказалось, что меня привлекает мода. Рядом с пластиковыми протезами в чемодане лежали черные кожаные сапожки на шпильках.

— Куда ты будешь их носить? — удивилась Ябом, когда я попросила ее их купить. — И как собираешься ходить на таких каблуках?

Однако эти сапожки я носила везде. Прежде чем покинуть Лондон, я полюбила гулять по городу, засунув руки в карманы темно-синей шерстяной куртки, которая прекрасно на мне сидела, в шелковом кашне Мариамы и в своих модных сапожках.

Едва мы заняли места в самолете, я опустила шторку иллюминатора: не хотелось смотреть, как мы разгоняемся, взлетаем, поднимаемся все выше и выше к облакам, а потом пронзаем их. В каждой яме зоны турбулентности я хватала Ябом за руку и крепко прижималась к ней.

Большинство других пассажиров спали во время полета, но я не решалась сомкнуть глаза, боясь, что самолет разобьется. Вместо этого я внимательно слушала английскую речь стюардесс и даже кое-что понимала. Потом нам принесли курицу с картошкой, а перед заходом на посадку я наложила макияж. Мне было почти пятнадцать, и в Лондоне Ябом разрешала мне пользоваться ее косметикой. Перед моим возвращением во Фритаун Мариама купила мне блеск для губ, розовые тени, коричневую подводку и маленькую косметичку, чтобы все туда положить.

Была почти полночь, когда мы приземлились в международном аэропорту Лунги, отделенном от Фритауна рекой Сьерра-Леоне. Вопреки позднему часу аэропорт кишел носильщиками и таможенниками. Пограничник проштамповал мне местный паспорт и выпустил из зоны контроля.

У здания аэропорта мальчишки свистели нам с Ябом и протягивали руки, прося милостыню. Горячий сырой воздух и маленькие побирушки повергли меня в шок. Такие же дети, как я, они кормили свои семьи — пытались заработать пару леоне на овощи и рис. Аэропорт — хорошее место для попрошайничества: новоприбывшие иностранцы, в основном представители благотворительных организаций, после долгих перелетов настроены на щедрость.

Ябом дала одному из мальчишек пару леоне, чтобы тот сложил чемоданы на тележку и проводил нас к ожидающему пассажиров такси-микроавтобусу. В салон набилось человек пятнадцать, сплошь иностранцы, кроме Ябом и меня.

Такси отвезло нас на паром. Посреди реки я выбралась наружу, подошла к бортовому ограждению и вдохнула воздух, напоенный ароматом горящего угля и жгучих специй. «Я дома, — с улыбкой подумала я, но потом по телу пробежала ледяная дрожь. — Вдруг мне больше не выбраться из Сьерра-Леоне? Я просто не могу вернуться к попрошайничеству». В тот моменту меня появились опасения, что отъезд из Англии — чудовищная ошибка.

Вернувшись в салон, я не стала делиться опасениями с Ябом. Она задремала, поэтому я разбудила ее только в тот момент, когда мы переправились во Фритаун и я увидела, что нас встречает ее муж. Он погрузил наши чемоданы в машину-развалюху, которую одолжил у приятеля. Я села сзади, Ябом — впереди, рядом с мужем.

Даже в этот поздний час на улицах кипела жизнь — люди жарили кассаву на кострах, пытались спать, разложив соломенные циновки на бетоне или прямо на грунтовой дороге. Сильно устав, я почти заснула, но у башенных часов Фритауна супруг Ябом свернул налево.

Куда вы едете? — Я мигом встрепенулась и наклонилась вперед.

— К нам домой, — ответила Ябом.

— Но мне нужно в лагерь! — воскликнула я.

— Мариату, туда тебе нельзя, — проговорила Ябом и повернулась ко мне лицом. — Прости, но это не обсуждается.

Но почему? — спросила я. — Мне хочется увидеть родных!

Твои родные перебрались в деревню под Ма-саикой, — напомнила Ябом.

— Уехали лишь несколько членов нашей семьи! — вскричала я. — У меня в «Абердине» родственники и друзья. Пожалуйста, отвезите меня туда.

— Послушай, Мариату, — сказала Ябом мягко, но при этом строго, — в нашей стране еще очень много страданий. Война закончилась, но многие не могут вернуться в свои деревни. Пострадавших вроде тебя тоже предостаточно. Тебе может показаться, что местные будут счастливы, что ты съездила в Англию, а теперь собираешься в Канаду, но в глубине души они завидуют. Они хотят того же, что досталось тебе. И готовы на что угодно, даже нанять колдуний, чтобы те наложили порчу и удача тебе изменила.

— Завистники мне не страшны, — возразила я. — Никто из моих знакомых плохого мне не пожелает. Только не после всех моих мытарств. Отвезите меня в лагерь!

Несколько секунд Ябом молча на меня смотрела.

— Мариату, — наконец проговорила она, — я хочу тебе помочь, но ты должна меня слушаться.

— А ты должна мне доверять! — заявила я, повышая голос. — В Лондоне ты дала мне обещание. Я хочу в «Абердин»!

— Пусть едет, куда хочет, — вмешался муж Ябом. — Она достаточно взрослая, чтобы решать самой. — Он свернул в ухабистый, изрытый ямами переулок и вскоре вернулся на дорогу, ведущую в «Абердин».

Когда мы притормозили около лагеря, я увидела горящие костры, услышала голоса людей и лай собак.

— Внутрь мне лучше пойти одной, — сказала я наставнице, которая выбралась из машины и открыла мне дверцу.

— Вопреки здравому смыслу, я тебе доверяю, — вздохнула Ябом. — Через пару дней я проведаю тебя. Все будет хорошо, Мариату. У тебя все будет хорошо.

Я подцепила ручку чемодана и повесила через плечо сумку на длинном ремне.

— Счастливых каникул с мужем, — сказала я наставнице, поворачивая к воротам лагеря. — Скоро мы снова встретимся и поедем в Канаду. Ни о чем не беспокойся.

— Эй, здравствуйте! Здравствуйте! — позвала я.

Мохамед, Ибрагим, Абдул и Фатмата очень обрадовались, когда я их разбудила. Благодаря Ябом, регулярно звонившей в лагерь, мне было известно, что у Абдула и Фатмату родилась дочь, названная в мою честь Мариату.

Фатмата обнимала меня и всхлипывала. Мохамед, как всегда, шутил:

— Ты просто не смогла без меня жить! Может, нам пожениться?

— Ха-ха! — Я скорчила гримасу, но не могла не признать, что в белой майке и белых брюках двоюродный брат выглядит потрясающе. — Что с тобой случилось за время моего отсутствия? Ты превратился в кинозвезду?

— В кого? — удивленно переспросил он.

— Неважно! — засмеялась я, сжимая его в объятиях. У меня совсем вылетело из головы, что Мохамед в жизни не видел ни кино, ни телепрограммы.

Сразу после приезда я могла неплохо кормить оставшихся в лагере родственников на деньги, которые выдали мне Дэвид и Мариама. Я купила на рынке большой мешок риса, который Абдул и Фатмата вдвоем принесли в лагерь на головах. Мы и овощей купили, а еще авокадо, ананас, кокосовый орех и плантан, хотя изобилием рынок не радовал. Фат-мата объяснила, что во время войны большая часть урожая погибла и к своей работе фермеры возвращаются медленно. Деньги на еду во Фритауне еще не означали спасения от голода.

Вскоре после возвращения я навестила Виктора. Он сказал, что некоторые члены труппы уехали — одни отправились в родную деревню, другие получили жилье, построенное норвежской некоммерческой группой, совсем как Адамсей, Мари и Али.

— Правительство переселяет туда людей, но они оказываются далеко, очень далеко от родных мест, — с тревогой рассказывал Виктор. — Некоторые наши актеры уехали в новый дом одни-одинешеньки, без родных и близких. Это неправильно.

По словам Виктора, лагерный театр понемногу терял деньги. Война закончилась, благотворительные организации уже не поддерживали труппу, как раньше.

— Я делаю, что могу, — вздохнул он, пояснив, что пишет доклад о пользе театра для эмоционального восстановления как малолетних бойцов, так и их жертв.

Десять членов труппы остались в лагере. По выходным мы, как раньше, собирались в центре, ставили сценки, танцевали и пели. Но чаще просто сидели и разговаривали.

— Как было в Англии? — однажды спросила моя подруга Мемунату.

— Очень холодно, — ответила я. — Тебе не понравилось бы.

Хотя мне не верилось словам Ябом, что все будут завидовать и захотят навредить мне, я почти ничего не рассказывала родным и близким про Англию или Канаду. Вернувшись в лагерь, я быстро поняла, что мне очень повезло выбраться из него, и не хотела дразнить других своей удачей.

— Да ладно тебе! Дело ведь не только в холоде, — отозвалась Мемунату. — Где твои новые руки? Не вижу, чтобы ты их носила.

Я не знала, что ответить. В лагере теперь работала некоммерческая организация, снабжавшая ампутан-тов металлическими конструкциями вроде той, что я носила в Англии, а также пластиковыми кистями, ступнями, ногами. С помощью протезов люди пили, ели, мылись, готовили. Мне же было куда удобнее пользоваться культями. Наверное, я слишком выделялась из общей массы, когда родила Абдула, а сейчас мне отчаянно хотелось быть как все. Когда, спрятав культи в карманы, я разгуливала по Лондону в черных сапогах на каблуке, то чувствовала себя стильной, словно мне самое место в большом городе.

Однажды после обеда к нам в лагерь пришла Камфорт, уселась на камень возле нашей палатки и объявила, что организацией моего отъезда в Канаду займется она, а не Ябом.

— Я поеду с тобой, — улыбнулась Камфорт. Я постаралась скрыть разочарование, потому что полюбила Ябом, как родную мать.

Билл ежемесячно присылал мне около пятидесяти долларов. Благодаря этим деньгам и средствам, оставшимся после Англии, я могла больше не попрошайничать.

Канадскую визу Камфорт оформляла несколько месяцев. Ябом не ошиблась: ни консульства, ни официального представительства Канады во Фритауне не было. Документы пришлось подавать в соседней Гвинее. Камфорт сопровождала меня во время короткого перелета, но, в отличие от Ябом, не позволила мне держать ее за руку, когда самолет взлетал.