Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет

Так возобновился.процесс моего познания Америки. Теперь американец Брэд обращается ко мне «папа» (по-русски говорит плохо, но это слово произносит хорошо), и я рад откликаться на него. У нас с ним все нормально.

Это не единственное из чудес, которые я познал в жизни. Отвлекусь от Америки и расскажу еще об одном. О мечте детства, которая многие годы оставалась мною забытой, но сбылась полвека спустя.

В возрасте двенадцати лет я по заданию учительницы старательно заполнял контурные географические карты — наносил на них названия материков, гор, рек, озер, морей и островов. Это занятие меня увлекало. Я читал тогда много книг про путешествия и путешественников. Проплывал бурные морские просторы с капитанами Грантом и Немо, воевал с пиратами, открывал с Куком новые острова, с Миклухой-Маклаем изучал жизнь папуасов Новой Гвинеи, с российскими первооткрывателями Лазаревым и Беллинсгаузеном добирался на парусных каравеллах до Антарктиды. Но мне очень хотелось открыть и освоить только «мой остров» и после долгих поисков я пометил себе его на карте — в Тихом океане почти у экватора — загадочный остров СУМ БАБА.

Это слово я повторял многократно, как колдовство, заклинание и бредил «моим островом» год, а может, и два, не выдавая никому свою тайну и продолжая читать книжки «про путешествия». Наверное, такое случалось и случается со многими мальчиками в тихой провинции, которая словно провоцирует на авантюры в дальних широтах.

Прошло много лет, и моя детская мечта была задвинута в глубины памяти многими яркими впечатлениями от жизни. Она не всплыла из этих глубин и тогда, когда судьба забросила меня на экватор к берегам Тихого океана. Только на четвертом году пребывания в Индонезии, когда я уже готовился завершать эту бурную и интересную командировку, прорезался вдруг из глубин памяти голос и повелел: исполни голубую мечту своего детства и навести «свой остров», ведь он совсем близко.

Признаюсь, во время работы в Индонезии я был сильно загружен делами в самой Джакарте и побывал лишь на небольшой части островов и провинций. Во время таких поездок много можно было узнать о жизни этой многоликой страны с великим разнообразием укладов жизни и культурных традиций.

Но вот в последние месяцы цель была намечена и при содействии министра кооперации Индонезии Арифина я лечу в сопровождении его советника Авала на перекладных на далекий остров моей мечты, который представляет собой одну из отдаленных и крайне бедных провинций Индонезии с немногочисленным мусульманским населением. Пересекаем Яву и садимся на острове Бали, затем — на острове Ломбок и, наконец, — СУМБАВА.

Сухой, прокаленный солнцем равнинный ландшафт с невысокими горами, в которых, как я узнаю, когда-то водились олени. Сейчас бродят одомашненные лошади. Крупных деревьев мало. Основа жизни людей — сельское хозяйство, но оно в запустении. Есть несколько кофейных и хлопковых плантаций. Выручает прибрежное рыболовство, оно надежно кормит.

Ночуем по моей просьбе в стилизованном под туземные хижины мотеле на пустынном берегу океана. Океан сумрачен и тих. Тихий океан. Странный вид имеет широкая и долгая прибрежная отмель — она темно-серого с металлическим отливом цвета. Это мелкий гранитный песок. Сколько же веков, да что веков, миллионов лет потребовалось, чтобы растереть гранитные скалы почти в пыль?

Но уже ночь. Над океаном нависла луна и проложила свою дорожку по сонной водной глади далеко к горизонту, где мерцают огоньки. Мне объясняют: рыбаки в своих лодках встали на рейд и начинают ночной лов.

Долго спать не мог и еще до рассвета поднялся и вышел к океану. Полнейшая тишина. Гаснут звезды и начинает светлеть край неба. Бреду по плотному песку, по мелководью, долго бреду. Наконец окунаюсь в едва прохладную воду, и она держит меня. Умиротворенно гребу вперед и вперед. Об акулах или каких-то других подводных чудовищах даже мысли нет — так все спокойно вокруг. До рыбаков еще далеко (с берега-то казалось, что не слишком), но я хочу доплыть до них и плыву.

Берусь наконец за край первой попавшейся лодки и заглядываю в нее. Фонарь потух, двое рыбаков, один из них подросток, спят, но мое неловкое цепляние за борт пробуждает их, и они с недоумением рассматривают мою голову. Я знаю Индонезию, это — страна улыбок, я улыбаюсь и говорю им: «Саламат паги» (доброе утро), и вот уже все втроем мы улыбаемся. Они меня спрашивают, откуда я. В ответ я показываю на берег и крохотные силуэты хижин. Они продолжают сонно улыбаться. Спрашиваю: «Икан багус?» (рыба хорошая?), они отвечают: «Кечил» (маленькая), а затем демонстрируют свой скромный улов.

Плыву обратно уже в разгорающихся лучах тропического солнца. На берег вышла из небольшого прибрежного бунгало молодая женщина, неся в руках большую плетенку, высоко на поясе заколола низ платья и лениво, но как-то очень грациозно побрела вдоль берега, догоняя стайки креветок. Наверное, к завтраку. Я также иду завтракать...

Таков «мой остров», остров детской моей мечты. Я очень хотел «открыть» его, и моя мечта сбылась, пусть и пол века спустя...

Летом 1996 года, приехав с женой в Америку на венчание дочери, я жил несколько дней в Питтсбурге, в уютном семейном домике на тихой тенистой улице, где прошли детство и юность Брэда, а затем — на горном курорте в Аппалачах «Хидден велли» и в дачном поселке «Риджвью парк». Раньше я путешествовал только по делу либо для отдыха, всегда по каким-то казенным или общественным местам. Теперь же приехал в гости к родственникам, «своякам».

Год спустя гостил у зятя и дочери в техасском городке Копелл, около Далласа. В самом Далласе рассматривал ту злосчастную площадь, на которой стреляли в президента Кеннеди. Потом дети мои переехали в поисках успешного бизнеса в Сакраменто, столицу Калифорнии, и мы с женой побывали теперь уже в их доме на тихой, завешанной кронами старых кедров и кленов Четвертой авеню. Ежедневно прогуливал по округе братьев Барта и Джеймса, добрейших вислоухих псов прекрасной породы «золотистый ретривер», которые не разлучаются с Брэдом более десятка лет и вступили уже в пору своей глубокой старости.

Калифорния, расположенная на противоположной от нас стороне Земли, отделенная от Москвы одиннадцатью часовыми поясами, нежданно-негаданно стала вдруг для меня местом, где я, подобно стопроцентному американцу, выгуливаю псов и выставляю по средам на улицу баки с мусором, поливаю лужайку, хожу за продуктами в местную лавку. Не перестаю познавать Америку.

И не перестаю спрашивать себя, почему же она так и не стала мне по-настоящему родной. При всем внешнем комфорте я никогда не мог чувствовать в ней себя абсолютно комфортно. Полагаю, что в самой своей основе «американская» жизнь, сильно отличающаяся от нашей, «расейской», не очень ладно скроена, хотя страна процветает и по мощи, как говорится, впереди планеты всей, как к тому еще недавно стремились граждане страны Советов.

Россию, при всей ее расхлябанности и неухоженности, «греет» ее многовековый культурный слой. Порой он смердит, когда ворошат наиболее мрачные страницы российской истории, но все же греет. Только в сравнении я начинаю осознавать, как много значит д ля нас наша многовековая история, история единого православного народа с его менталитетом, традициями, идеалами.

Иначе я вижу жизнь Америки: она мелка, буднична и постоянно дает о себе знать ее тощий культурный пласт. Вроде бы Америка — «плавильный тигель», в котором представители Запада, Востока, Юга и даже Севера могли бы, обогатив друг друга, соединиться в один этнос. Внешне страна действительно как одно целое. Но — не люди в ней. Кучкуются по своим «национальным квартирам», каждая или почти каждая национальность ищет свою нишу, где пытается существовать в более привычной среде своего племени. При всем этом в стране доминирует протестантизм, и протестанты, особенно англосаксы, ревниво оберегают свои главенствующие позиции. А над обществом в целом довлеет финансовое могущество иудейской диаспоры. Конструкция общества такова, что не создается ощущения гармонии, и есть много свидетельств того, что это напрягает общество изнутри, а нестыковки поведения людей разной расы и национальности выливаются время от времени в острые стычки.

Не буду много рассуждать на эту деликатную тему, которая актуальна не только для Америки. Упомяну лишь о своих ощущениях после общения с американцами на уровне, как говорится, простого обывателя.

При всей своей подчеркнутой демократичности коренные американцы очень внимательны к любым мелочам в облике, одежде, поведении другого человека, с которым они имеют дело или просто столкнулись при каких-то случайных обстоятельствах. В уме они, как правило, четко вычисляют, «свой» ли ты, «стопроцентный» американец, или — эмигрант, или — турист, из какой ты национальной, культурной, религиозной среды. Соответственно этим вычислениям они и строят взаимоотношения с тем или иным человеком.

Помню, однажды, собираясь на вечеринку в знакомую мне американскую семью, я хотел надеть привезенную из Индонезии изящную сорочку-батик ручной работы, но один опытный приятель посоветовал мне надеть купленную в местном универмаге типично американскую клетчатую рубашку. Он объяснил, что кто-нибудь из присутствующих может принять меня за человека с американского юга или Гавайских островов, а это будет не в мою пользу. Я последовал совету и, придя на эту вечеринку, увидел, что на всех мужчинах были, будто униформа, отстиранные пестрые рубашки, джинсы да модные кеды. По степени отмытости и отстиранности истинные американцы, пожалуй, впереди всех.

В книге современного российского историка Михаила Назарова «Тайна России» (Русская идея, 1999 год) я обнаружил любопытное, хотя и очень жесткое, как мне кажется, мнение об Америке, высказанное В. Зомбартом в исследовании «Евреи и хозяйственная жизнь»: «Американское государство представляет собой уникальное образование: созданное из денационализированных осколков множества народов, на крови десятков миллионов уничтоженных местных жителей, отстроенное трудом привезенных из Африки рабов, украшенное масонской государственной символикой и поклоняющееся капиталистическому «золотому тельцу» под еврейским контролем...»

О власти масонов и их тайнах написано много книг, высказано много догадок, и я не имею желания входить в эту тему, мало знакомую мне. Но, посещая достопримечательности Сакраменто, столицы Калифорнии, я не мог оставить без внимания одно приметное обстоятельство.

Почти в центре города, возникшего полторы сотни лет назад на «золотой лихорадке» и многим обязанного тогдашнему фермеру-пионеру Саттеру, располагается живописное центральное кладбище, на котором был захоронен и сам Саттер. Масса богатых надгробий, памятников, фамильных склепов на фоне ухоженных лужаек, затененных местами кронами вековых деревьев, производит впечатление заповедного парка-музея, что, собственно говоря, так и есть.

В туристских справочниках кладбище числится в ряду самых интересных исторических объектов, хотя на его лужайках можно видеть также много свежих, в большинстве скромных захоронений, причем на плитах значатся символы и имена самых различных вер и национальностей. Но главный въезд на территорию этого кладбища-парка венчает небольшое, но в то же время внушительное здание с надписью «Масонская лужайка». Комментариев не даю, у меня их нет.