Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет

Метаморфозы дипломатии и могучая сила протокола

«Гунны могут начать войну в результате провала дипломатии; однако война может оказаться необходимой для начала дипломатии;

гунны никогда не берут методом силы то, что можно получить методом дипломатии;

вожди должны помнить, что гостеприимство, теплота и учтивость возьмут в плен даже самого свирепого врага».
Изречения Аттилы, вождя гуннов

«Прямота без ритуала приводит к грубости». Конфуций

Дипломатия и протокол стары как мир. Иронизируя порой по поводу всяких там «китайских церемоний», мы вряд ли задумываемся над тем, сколь важную роль играл церемониал в культуре и жизни не только Древнего Китая, но и других народов на протяжении многих веков.

В V веке нашей эры «друг степей» Аттила, грозный вождь воинственных гуннов, которые своими лихими набегами на Европу прибрели мрачную славу варваров, не хуже современных государственных мужей разбирался и в дипломатии, и в протоколе. Не говорю уже о том, сколько мудрости можно почерпнуть из богатого собрания его изречений. Вот лишь некоторые из них: «Всякое решение влечет за собой риск»; «Поверхностные цели приводят к поверхностным результатам»; «Цели гунна всегда должны быть достойны его усилий»; «Гунны должны вступать только в те войны, которые они способны выиграть»; «Вождей часто предают те, кому они доверяют более всего»; «Гунны должны научиться концентрироваться на возможностях, а не на проблемах»; «Каждый гунн полезен, даже если он может служить лишь как плохой пример»...

Дипломатия стала моей профессией, делом всей жизни. 42 года провел я на отечественной дипломатической службе, три последних — в МИДе новой России.

Не скажу, что легко осваивал свою профессию. Тем более не могу сказать, что от природы имел дар к такому роду деятельности. Уже приобщившись к дипломатической работе, нередко ловил себя на том, что излишне доверчив или прямолинеен, а это традиционно противопоказано дипломату. Да и вступил я на эту стезю лишь благодаря случаю: в лето послевоенного 1946 года прием документов на филфак МГУ, куда я хотел поступить, закончился, и я в полном отчаянии подался в МГИМО, где приемная комиссия еще работала.

Англичане, искушенные в дипломатических тонкостях, шутят: «Посол — это честный человек, посланный в другую страну для того, чтобы лгать на пользу своего отечества». Признаюсь, приходилось и мне лгать, работая в чужой стране, — будь то третьим секретарем посольства, будь то послом. Вот только всегда ли это было на пользу Отечеству?

Став дипломатом, я не переставал учиться, постигая все премудрости этого дела. С большим интересом читал труды классиков мировой дипломатии — «Дипломатическое искусство» англичанина Гарольда Никольсона, «Дипломат» француза Жюля Камбона, «Руководство по дипломатической практике» Э. Сатоу. В 70-х годах с вниманием прочел модную тогда «Азбуку дипломатии», написанную первым заместителем министра иностранных дел СССР А. Г. Ковалевым, к которому изредка доводилось приходить на доклад с бумагами. Оказалось — ортодоксальная назидательная книга с пространными цитатами из Ленина, Чичерина, Брежнева, из газеты «Правда» и немного — из Камбона, Никольсона, Сатоу, Талейрана, с отповедью буржуазным дипломатам, особенно — канадцу Лестору Пирсону, которого я знал, работая в Канаде, как авторитетного государственного деятеля и дипломата.

Понимать дипломатию как искусство переговоров и терпеливого поиска разумных решений я научился в МГИМО. Но все же последовавшая затем практическая работа за рубежом в течение более двух десятков лет преподала мне наиболее важные и интересные уроки.

Дипломатический опыт мне пришлось накапливать всю вторую половину XX века, когда мы последовательно барахтались в волнах то «холодной войны», то разрядки, то перестройки.

Генеральная перестройка всех международных отношений началась еще в ходе Второй мировой войны, когда Сталин, Рузвельт и Черчилль на Тегеранской и Ялтинской конференциях определили контуры послевоенного мира и создали ООН, что символизировало согласие и сотрудничество. Но вскоре развернулась «холодная война», которая с перерывами на оттепели и разрядки в отношениях, прежде всего между СССР и США, тянулась вплоть до горбачевской перестройки.

Крупной фигурой этого полувека был Андрей Андреевич Громыко, бессменный, почти в течение 30 лет, министр иностранных дел Советского Союза, несомненный дипломатический талант, что было признано многими, в том числе его западными партнерами по дипломатическим дуэлям. И это при всем том, что на международных переговорах он часто был Господином «Нет», как его называли.

Громыко я бы сравнил (сознавая, однако, условность такого сравнения) с российским дипломатом предыдущего века — Александром Михайловичем Горчаковым, лицейским однокашником Пушкина, находившимся на дипломатической службе (трудно поверить!) 65 лет, из них — 26 лет на посту министра иностранных дел Российской империи. Портфель министра был вручен ему императором после унизительного поражения России в Крымской войне в надежде, что дипломатический талант Горчакова поможет поправить положение страны в кругу европейских держав. И начиная с Венской конференции в 1855 году Александр Михайлович вплоть до 1882 года доминировал на дипломатическом поле Европы, укрепляя пошатнувшиеся позиции родной державы. В частности, в 1873 году он был одним из организаторов Союза трех императоров, имевшего целью противодействие усилившейся Германии.

И в случае с Горчаковым, и в случае с Громыко роль министра была столь велика, что обеспечивала решение целого комплекса задач на весьма значительный период времени. В то же время А. М. Горчаков в своем XIX веке имел дело с тем, что мы называем сейчас «многополюсный мир», тогда как дипломатические маневры А. А. Громыко строились на модели «двуполюсного мира». Соответственно этому весьма разными были и методы дипломатии. Многополюсность предполагает куда более изящную, более гибкую и многоплановую дипломатию.

«Будущее произрастает из прошлого», — гласит известное изречение. По этой причине, говоря об истоках российской дипломатии, следовало бы оглянуться не только на Горчакова, но и на многих его предшественников. Дипломатию же второй половины XX века, как и всю дипломатию советской эпохи, можно считать лишь специфическим явлением, отнюдь не предопределяющим черты российской дипломатии будущего.

Дипломатия эпохи двух свердержав была куда более «спрямленной» и «контрастной», чем это традиционно присуще искусству внешних сношений. Долгие те годы две державы — СССР и США упорно и хитроумно делили мир пополам, перетягивая каждая в свой лагерь страны «третьего мира». Нельзя сказать, что эта дипломатия была совсем простой, но она, безусловно, была специфической, поскольку обслуживала не столько национальные интересы, сколько опять же специфическую концепцию мироустройства. А навязали миру эту концепцию Ленин, Троцкий, Сталин, Хрущев, а далее — катилось по инерции.

В 90-х годах концепция мироустройства начинает меняться. В XXI век мир вошел уже иным. И вот тогда заговорили, прежде всего в Москве, о многополюсности.

К чему эти рассуждения?

А к тому, что в ушедшем веке я на практике столкнулся с релятивностью, относительностью опыта дипломатии. И я не позавидую тем, кто будет по привычке полагаться на этот опыт в XXI веке, пытаясь дедовским способом развязывать на международных встречах конфликтные узелки либо завязывать новые отношения. Менее чем за десятилетие мир сдвинулся на целую эпоху, и новая эпоха совпала с началом нового столетия.

Это я бы и назвал метаморфозами дипломатии, которая есть лишь средство достижения цели, так сказать, набор инструментов, который постоянно пополняется чем-то новым.

Например, А. А. Громыко во всех случаях, когда он вел переговоры, особенно с американцами, стремился к тому, чтобы переговоры либо просто деловая беседа заканчивались только им самим, ни в коем случае не противной стороной, тем более, если беседа была конфликтной. Оставляя последнее слово за собой, он использовал его для того, чтобы подвести итог переговоров либо беседы, разумеется, в своей интерпретации. Подобную особенность громыкинской дипломатии отмечает в своих мемуарах Виктор Суходрев, переводивший и записывавший не одну сотню бесед министра.

Громыко, министр былой сверхдержавы, мог позволить себе это, и ему часто позволяли это его партнеры. Но может ли министр новой России следовать громыкинским образцам? Да и можно ли считать подобные образцы высшей мудростью дипломатии?

А теперь о Его Величестве Протоколе, который является куда более устойчивой величиной.

С протоколом у меня многое связано, и с ним у меня большая дружба. Впервые о высокий порог протокола я споткнулся на сессии комиссии ООН в Женеве, совершив в далеком 1953 году свою первую зарубежную поездку. В результате прежде всего усвоил, сколь важно быть представленным тому или иному лицу, причем должным образом. В современной жизни вполне обычной и естественной является ситуация, когда незнакомые люди запросто без посторонней помощи подходят друг к другу, говорят «здравствуйте», а то и просто «привет» и даже «хай», пожимают руки и считают знакомство состоявшимся. Не столь просто в дипломатии, для которой момент представления двух незнакомых друг другу лиц зачастую служит началом длительного и сложного процесса их взаимодействия в различных ситуациях, требующих понимания не только позиций и мотивов, но также особенностей личности, играющих немалую роль при переговорах. Стоит помнить и о том, что первое впечатление о человеке всегда особенно сильное и зачастую ему доверяют более всего.

Мы любим иронизировать по поводу чопорности англичан, как мы их себе представляем. Так, вот одна из шуток: двое англичан, единственные, кто спасся после кораблекрушения, оказались на необитаемом острове и в течение многих лет не общались и не разговаривали друг с другом только по той причине, что не было кого-то третьего, кто представил бы их друг другу

Другую протокольную истину, которую я усвоил тогда же и не забывал никогда, я бы связал с нашей известной поговоркой: «Встречают по одежке, провожают по уму». Как бы мы ни пытались бравировать своей авангардностью (особенно по молодости лет), мы не можем пренебрегать правилом одеваться и вести себя так, как это подобает случаю.

Тот самый «комплекс неполноценности», о котором много злословят, сразу поражает почти любого человека, который попадает в общество других (я не имею в виду дружеские вечеринки) в таком виде, которого от него не ожидали. Поэтому, работая позже в посольствах за рубежом, я старался со всем вниманием относиться к расспросам приезжавших на различные встречи и переговоры россиян, которые беспокоились перед приемом или обедом о том, как им подобает одеться, чтобы не чувствовать себя неловко.

В той моей первой командировке в Женеву, когда я только учился познавать Его Величество Протокол, произошел забавный случай. В перерыве между заседаниями Комиссии ее участники вышли из зала на лужайку перед Дворцом наций. Англичанин профессор Лаутерпахт был в своем неизменном черном костюме-тройке, застегнутом со всей протокольной строгостью, и пожаловался мне, что изнывает от жары, на что я с наивной сердечностью посоветовал ему снять хотя бы плотный жилет. Последовал полный недоумения ответ: «Но как же можно, я купил костюм именно в таком виде!»