Реквием разлучённым и павшим

Буркнув что-то дневальному, Кузьмин провел Алтайского в знакомую комнату.

— Значит, двадцать? Ну, ладно… Отдохнуть хотите?

— Старые лагерники говорят, что день кантовки — это лишний год жизни, — ответил Алтайский. — А я теперь лагерник в законе…

Кузьмин сел за стол и быстро что-то написал на обратной стороне клочка типографской карты.

— Курите?

— Конечно! — сказал Алтайский, и глаза его зажглись надеждой — неужели удастся покурить?

Кузьмин открыл ящик стола.

— Знаете что, Алтайский, — сказал он, роясь в ящике, — зайдите еще завтра. Мало у меня сейчас курева. Вот возьмите, а записку передайте нарядчику.

Алтайский остолбенел: на столе лежали четыре пачки махорки — это была невиданная удача.

— Спасибо, — смущенно сказал он, засовывая драгоценность в карманы, и искренне добавил: — знаете что, капитан, дайте мне сто пачек махорки и сто лет сроку. Честное слово, соглашусь…

Алтайский замолк, взглянув случайно на Кузьмина. Лицо того окаменело, он встал и дико заорал:

— Пошел вон!

Алтайский подхватил записку со стола и выскочил на улицу.

Вот так история! И кой черт дернул его за язык! Но ведь действительно, скажи подследственным в изоляторе, что за каждый год срока они получат по пачке махорки, все будут довольны — и следователи, и подследственные!

Значит, Кузьмин искренне верит в свою работу, и он, Алтайский, своей дурацкой откровенностью грубо вторгся, может быть, в святая святых этого человека, который, пусть непонятно, но по-своему, очевидно прав.

Вечером, уже засыпая, Алтайский вспомнил про записку Кузьмина, достал ее и прочел: «Нарядчику. Оставить в распоряжении ОЧО Алтайского сроком на 7 суток».

Это же отпуск — вот замечательно! И завтра и еще шесть дней можно будет не ходить на работу — отдыхать, починять одежду, спать, курить досыта и, может быть, сделать еще одну шкатулку.

Часть вторая. НЕВИДАННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ.