Реквием разлучённым и павшим

Глава 9. КОНЕЦ БРИГАДИРА ВАЛЕЕВА

По пути в Тавду Алтайский так и не уснул — мешала теснота, стоны, вскрики мечущегося во сне быдла — бывших граждан, превращенных в ничто, подопытных мышей в величайшем эксперименте перевоспитания — наибольшего удешевления строительства передового в мире общества.

Полдороги Алтайский простоял — некуда было приткнуться, хотя ноги гудели от ходьбы. Только после того, как удалось сесть на краешек деревянного сундучка, вытащенного из-под нар каким-то энергичным старичком, Алтайский понял, как он утомлен.

Ему казалось странным отсутствие упаднических мыслей о своем существовании и ждущих его перспективах. Сначала Алтайский подумал, что причиной тому было человеческое отношение сопровождавшего его до поезда надзирателя, впечатление, которого не могла омрачить даже вагонная держиморда. Потом подумалось о том, что вызов начальника управления лагеря из того гиблого места, где он находился в последнее время, может быть прелюдией к переводу куда-нибудь для выполнения инженерных заданий. А почему бы и нет? Ведь все видели, что он не жалел себя на работе. Все знают, что он многое может и умеет делать, что он честен, исполнителен, инициативен. И, главное, наверянка всем ясно, что никакой он не преступник! В Верхне-Тавдинском ОЛП Алтайсий сразу же пошел в УРЧ, в ту темную комнату, в которой ему когда-то зачитали приговор. Там все осталось без изменений, не было лишь томных девчонок и «вертухая». Вместо них за столом восседала мрачная фигура, которая едва подняла голову над высокой кипой бумаг при появлении Алтайского.

— Я приехал ночью, вызван спецнарядом, моя фамилия…

— Знаю, — перебирал мрачная фигура.

— Что мне дальше делать?

— А ничего. Кто-то тебя выручил. Хочешь — спи согласно категории трудоспособности… Она у тебя четвертая, так что можешь не работать…

— Значит, меня вызвали не на работу?

— Я ж сказал, что тебя просто кто-то выручил. Говори спасибо, что ты в центральном ОЛП, а не на штрафной… Отдыхай!

Уже на крыльце Алтайский окончательно уразумел, что категория у него четвертая и, значит, действительно можно не работать. Есть за что вспомнить добрым словом доктора Дубса или, может быть, полковника Бородина?

Вано Тер-Акопова Алтайский нашел в ларьке, в прежней должности зава, как и полтора месяца назад.

— Вот ты и здесь! — обрадовался Вано.

Вано говорил по-русски почти без акцента. О его кавказском происхождении можно было судить лишь по построению фраз да по мыслям, выражающим органическую неспособность изменить отношение к человеку, которого он знает.

— Я зашел к тебе, Вано, чтобы сказать спасибо…

— Послушай, какое может быть спасибо? Ты что — меня не знаешь, я тебя не знаю?

— Нет, Вано, спасибо за то, что ты человек хороший.

— Ты что, сумасшедший, что ли? Тогда я тоже должен тебе сказать спасибо! Вообще, трудно нам, Юрий, но нам нельзя поддаваться. Как ты думаешь?

Поседевший, осунувшийся, плохо выбритый, в стандартном лагерном одеянии, но еще сохранивший склонность к полноте, Вано выглядел уставшим от борьбы с жизнью, с самим собой, с наступающей старостью.

— Я тоже много думал и считаю, что поддаваться нельзя, хотя это очень трудно сейчас, когда не знаешь, кто волк, кто собака, кто человек, — сказал Алтайский.

— Все правильно! Ты думаешь, кавказский собака нет? Тоже есть. Я думаю, главный собака — Берия, а Джугашвили ему верит… Ему все равно — кавказец или русский, хороший или плохой человек. Только я не знаю, какой дурак придумал, чтобы все работали, как ишаки? Кому не интересно: есть у человека голова или только руки и ноги? Зачем хороший коммерсант, профессор, доктор работают, как ишак?

— Я тоже не знаю, Вано. Но, по-моему, это придумал не дурак, а очень умный человек, только большая сволочь. Доктору или коммерсанту нужно платить столько, сколько они стоят, а ишаку — вот мне, тебе — платить не надо, можно даже сена не давать, кормить соломой. И еще, Вано, коммерсант и доктор думать умеют, а ишак нет. А самое обидное, Вано, вот что: быть людьми от рождения, вырасти, чему-то научиться для того, чтобы стать ишаком у плохого хозяина, который и кормить-то тебя, ишака, будет соломой и не досыта, чтобы ты скорей подох, не стал потенциальным противником рабства, без которого, как видно, не построить человеколюбивое общество в мировом масштабе…

Вано задумался:

— Почему голова сейчас дешевле соломы, которой нас кормят, — не могу понять! Наверное, потому, что плохих людей, корыстных людей стало больше, чем хороших, потому что жизнь собачья, кости друг у друга отнимаем, понимаешь — кости, не мясо… Говорят, евреи плохие, цыгане плохие — ничего подобного! Бог дал всем нациям одинаково плохих и хороших людей. Сейчас жизнь в России плохая, а я не хочу, чтобы мой сын, твой сын, сын Амвросия Захтрегера стали плохими людьми, а они станут плохими, если такая жизнь пойдет дальше. Жить надо не ради светлого будущего, надо сейчас жить светло, жить нормально. Не будут наши дети братьями, если сейчас мы воруем друг у друга, нищий у нищего…

Вано помолчал секунду, другую, потом продолжил мысль:

— Мы с тобой социализм не знали, наши земляки, те что сейчас в лагере, тоже не знали. А скажи, почему все они работают честно, добросовестно, умирают от работы? А здешние, советские, нам говорят: от работы кони дохнут. Уже нет добросовестности! Люди не хотят работать, потому что привыкли получать одну солому и не верят, что за хорошую работу им дадут больше. Мы этого не понимаем… Видишь, психология у советских людей другая. Мы получали за работу, что она стоит, они получают, что дадут. Есть люди на воле, я беру у них товар для ларька, некоторые получают триста рублей в месяц, а кило хлеба стоит тридцать рублей. Как можно так жить и как можно работать хорошо? Все вокруг у главного грабителя — государства. Когда будет лучше, никто не знает, а теперь уже никто и не верит, что когда-нибудь может быть лучше. Ой, плохо нам…

— Вано, милый мой, все равно нам нужно жить по человеческим законам, жить с чистой совестью.

— Вот это правильно. Мы так и будет жить, пока живем, только нас не понимают…

— Черт с ним, Вано! — в сердцах сказал Алтайский. — Нас все равно не переделаешь — у каждого свой царь в башке, мы не Валеевы…

— Ты знаешь, Валеева? — спросил Вано и, не дожидаясь ответа, сказал: — Он здесь бригадиром. Жестокий человек, бригада его боится, не уважает…

Оба замолчали, вспомнив Валеева, Алтайский — по недоброй памяти Тигеню, Вано — по Тавде.

— Еще могу тебе сказать, — прервал молчание Вано, — еврея Амвросия Захтрегера знаешь? Сидит со сроком двадцать лет, а бесконвойный. Думаешь, почему? Даже начальство понимает, что он не убежит, он честный, хороший и умный… Его взяли в Польше, потому что по глупости заговорил с советскими офицерами на чистом русском языке. Сейчас Захтрегер ходит в управление, помогает там разным работникам, которые, наверное, мало грамоту знают. Амвросий видел тебя вместе с бандитами, только головой качал и никак не соглашался, что ты тоже бандит. Так вот, он ходил к начальнику управления и про тебя все рассказал. Неделю назад Захтрегер сказал мне, что скоро ты обратно приедешь. И вот ты здесь… Понимаешь, настоящий советский человек не пойдет к начальству, его жизнь заставила быть эгоистом, его не интересует чужой человек, справедливо или несправедливо тот наказан, ему все равно…

Последние фразы заставили Алтайского по-собачьи навострить уши. Вано нисколько не удивился, когда Юрий обнял его вместо Захтрегера — и в лагере, когда Юрий обнял его вместо Захтрегера — и в лагере, оказывается, есть бескорыстная человеческая солидарности!