Реквием разлучённым и павшим

Майн Рид по-советски

Ленинградский школьник Боря Орлов любил мечтать. Очевидно, Луи Буссенар, Майн Рид, Фенимор Купер, Жюль Верн, Даниель Дефо да и другие достаточно прославленные авторы были тому причиной. Мать Бори, любящая, заботливая, к тому же учительница не только по профессии, но и по призванию, поощряла увлечение книгами единственного сына.

Отличник Боря Орлов мечтал о приключениях в жарких тропиках, на необитаемых островах, о схватках с кишащими вокруг них акулами и пиратами. Ленинградский порт манил его запахами тропиков, рыбы и океанской соли…

По лагерному формуляру, Боря — шпион и контрреволюционный саботажник!

Боря больше молчит, рассказывает неохотно, видно, как борется с собой и мучается воспоминаниями, тщетно пытаясь восстановить провалы в памяти. Об этих провалах своей памяти Боря точно не знает, но видимо, догадывается и боится их повторения. Отягощенный печальным опытом своей короткой, но уже исковерканной жизни, Боря продолжает смотреть на нее еще мальчишескими глазами, в которых, когда он молчит, можно увидеть взрослую боль и недоумение: неужели это жизнь? Неужели так было и будет всегда? Как могут люди называть жизнь счастьем?

Боря недоверчив, резок, умеет по-лагерному постоять за себя, имеет неисчерпаемый запас сверхморских выражений. Он ничем не отличается от окружающего большинства озлобленных, обиженных и изувеченных. Такие же, как у всех, острые глаза, эгоизм и хваткость в вопросах животного существования. И только когда в его руках оказывается гитара или мандолина, то сквозь блатные припевки или виртуозный барабанный бой — особенно когда он поет для себя или для близких ему людей — только тогда проступает прежний Боря, худенький мальчишка-фантазер.

…К четырнадцати годам Боря просолился книжной солью дальних странствий настолько, что в ленинградском порту ему стало тесно. Он запасся провиантом за счет школьных завтраков, и к тому времени, когда припасов, по его мнению, оказалось достаточно, был готов и план. В Ленинграде мальчишек не берут на суда без подготовки даже юнгами, значит, надо попасть в лондонский порт Саутгемптон, где все капитаны бывшие юнги, и через некоторое. время вернуться к маме уже капитаном.

Караулить подходящее судно было нелегко, но литературные рецепты ухищрений будущих капитанов достаточно разнообразны, и, применив еще и смекалку, Боря оказался в трюме грузового иностранного корабля, окончательно уверовал в магические рецепты. Припасов, по его прикидкам, у него было достаточно до Саутгемптона не меньше килограмма сухарей, кусок корейки и два рубля восемнадцать копеек денег, на часть которых Боря приобрел, про запас, кусок копченой колбасы…

К утру третьего дня плавания провиант у Бори кончился, но это его не смутило, так как, пр его расчетам, на горизонте должен был появиться Саутгемптон. И верно — вскоре началась суматоха, застопорились машины. Боря высунулся на палубу, вдалеке увидел шпили незнакомых церквей — не иначе как Вестминстерское аббатство — и без особых осложнений оказался на берегу. Люди говорили на непонятном языке, и это была первая неприятность — как он мог забыть выучить хоть один язык? Он попробовал договориться жестами с каким-то пожилым моряком с иностранным крабом на фуражке, который стоял на трапе не. слишком большого судна, но моряк неожиданно дал ему монетку. Боря возмущенно отказался, а моряк позвал другого, который начал расспрашивать мальчишку на разных языках, но о чем именно, Боря так и не понял. Тогда Боря решил заговорить, и… оба моряка рассмеялись — оказалось, что тот и другой хорошо говорили по-русски. На это судно Борю не приняли, не приняли и на другие — кому нужен юнга, который и команд не поймет.

Наступил вечер. Очень хотелось есть, и Боря пожалел, что не взял монетку от доброго моряка — какой вкусный пирожок с мясом он мог бы купить! Бегающая огнями реклама, ярко освещенные кафе и рестораны с сердитыми швейцарами — все это было чуждым и недосягаемым, как и сотни маленьких ларечков с мороженым, пирожными, пирожками, где советские деньги не брали.

По кое-где сохранившимся затертым табличкам с русскими буквами, по названию реки — не Темза, а Даугава — и, наконец: по вывеске на железнодорожном вокзале, Боря понял, что это не Саутгемптон, а Рига…

А деться было некуда — в парке, на берегах не то речки, не то рва, хотя и стояло много скамеек, но было страшновато — очень темно, сыро и холодно. Проплутав до глубокой ночи, он наконец догадался пойти по течению реки и подошел к портовым причалам. Парохода со знакомыми моряками не было — он ушел вместе с Бориной надежной достать монету.

Выручила Борю гора тюков с чем-то мягким, закрытая большим грязным брезентом. Сонный сторож не заметил юркнувшего под брезент худенького мальчишку, хотя его белая рубашка была хорошо видна в темноте ночи. Голодный желудок поворчал немного. Запах грязного и пыльного брезента был не очень приятен, но переживания и разочарования дня да и страшная усталость оказались сильнее, и Боря заснул крепким сном, подложив под голову согнутую руку с пустым провиантским мешочком.

Утром Боря еще бы поспал — в его убежище оказалось тепло и уютно, — но кто-то начал стаскивать с него брезент, послышались голоса, фырчание автомобиля, гудок пароходной сирены. Когда брезент был стянут, Боря вспомнил, где он и что с ним.

Его ослепило теплое яркое солнце, он увидел гору белых тюков, заполнивших причал, двух рабочих и сторожа, устроившегося в стороне на отдельном тюке. Рабочие не обратили внимания на Борю, как и он на них — его глаза не отрывались от булки с мясом, которую сторож с аппетитом запивал молоком из баклажки. Пожилой сторож перестал есть, встретившись с Бориными глазами.

— У меня продукты кончились. Нет их, — сказал Боря, вывернув пустой мешочек, из которого упали несколько крошек.

— О! Продуктай… нет? — это все, что понял Боря из сердитой тирады залопотавшего сторожа.

— Взял я из дома, из Ленинграда, мало продуктов, не хватило, но я, честное слов, вам отдам, когда заработаю..»

— Ле-нин-град! Мало продуктай, я, я, — согласно закивал сторож, недоверчиво поглядывая на Борю…

Боря облегченно вздохнул, когда в не очень выразительных глазах сторожа, окруженных морщинами, прочитал понимание, и чуть не подпрыгнул, когда услышал чуть дребезжащий голос:

— Я ве-рию, ты не раз-бой-ник!

— Конечно, я путешественник. Я много читал, я знаю, что устроюсь юнгой и сразу с вами рассчитаюсь…

— Ты голедний, ты глюпый, — сказал сторож, прикусывая остатки булки с мясом и свободными руками развязывая узелок, который Боря только что заметил.

— Вы правы, — сказал Боря, следя за движением старика, — но я не глупый, я просто не рассчитвал, что путешественникам, кроме завтрака, нужен еще обед и ужин. И у меня просто не хватило…

— Опиять глюпый… — сказал старик, доставая из развернутого узелка оставшуюся половину булки с мясом и еще один чистый стаканчик. — Не ты не хватил… совиет Руссия не хватил… — добавил старик, подавая булку и наливая молоко в стаканчик из баклажки.

— Спасибо, я обязательно с вами рассчитаюсь… — учтиво, но скороговоркой сказал Боря, торопясь усмирить буркотню в желудке и дикое желание заглотить предложенное угощение разом.

— Ой, какая вкусная булка, и мясо — просто замечательное, — стараясь не торопиться и соблюдать учтивость, к которой чувствительны старики, бормотал Боря. — И знаете, в Ленинграде тоже есть очень хорошие булки. И мясо тоже есть, но вкус другой…

— На… — протянул старик стаканчик с молоком, — го-во-рит нада все правда…

— Да, спасибо, я стараюсь. У меня мама учительница…

Через минуту Боря доел вкусную булку, запил молоком из стаканчика, который старик долил еще, опустошив баклажку.

— Спасибо вам большое! — сказал Боря старику. — Я буду стараться тоже угостить вас, но если по правде, я не знаю, когда смогу это сделать. Как устроюсь юнгой, возьму аванс и сразу к вам…

Старик, может быть, не все понял, но услышав слово «аванс», рассмеялся:

— Ты мальчик неплехий, ты глюпый… юнга… аванс… — покачал он головой.

И хотя Боря не очень понял, что смешного было в словах «юнга», «аванс», но беседа продолжалась. Старика, хотя стариком он был пожалуй, лишь в Борином понимании, звали Иоганн. Он был австрийцем, недолго преобывшем в русском плену, когда еще Бори на свете не было… Русский язык успел почти совсем забыть. Женился Иоганн на латышке, и остался в стране жены. В Австрию возвращаться было не к кому…

Боре Иоганн посоветовал вернуться домой, а когда его смена кончилась, он познакомил мальчика с таким же, как он сам, немолодым русским грузчиком…

Когда капитан советского судна, отчалившего в Ленинград принял Борю на борт, у Бори не было никаких иных дум, кроме мысли о маме, мягкой постели и борще со сметаной. На судне его желание исполнилось, только он не увидел мамы. Зато постель в матросском кубрике была тоже мягкой, а такого вкусного борща и каши он ни раньше, ни позже никогда больше не попробовал.

И, вот, знакомый Кронштадт, Лениградский порт. Борю пустили даже на мостик, постоять рядом с капитаном, и пока судно причаливало, Боря мысленно уже входил в свою квартиру, а для мамы были готовы и слезы радости, и горькое расскаяние.

Боря заторопился и был первым у спущенного трапа, но какие-то дяди велели вернуться и предъявить документы. Напрасно он говорил этим дядям, которые поднялись по трапу вслед за ним, где он учится и где работает мама, — его погрузили в серую темную машину с решетчатым окном сзади. Окно закрыл собой солдат в голубой фуражке с красным околышем — такие Боря видел с мамой в театре на царских жандармах, только те с саблями, а этот с винтовкой. Знакомых улиц Боря так и не увидел и маму тоже…

Борю посадили в страшную тюрьму, в одиночку. По ночам вызывали, показывали карточки, называли фамилии, требовали признаться, по чьему заданию, что и кому Боря передал за границей. Боря объяснял, просил позвать маму, которая знает, как много он читал книжек, но Борю не понимали. Потом его начали пугать расстрелом, давать подзатыльники, пока Боря наконец не понял, что от него хотят подписки под какими-то бумагами. Он с радостью согласился и подписал, что был агентом остатков групп какого-то Савинкова. С застывшим в глазах ужасом Боря только поддакивал и подписывал исписанные листы, когда большие, взрослые дяди прочитывали их ему. и называли его пособником десятков шпионов с незнакомыми фамилиями…

Через месяц вновь испеченный шпион-малолетка, осужденный «особым совещанием» по статье 58, пункт 6, часть первая — шпион в мирное время — поехал в «воронке» последний раз по ночным улицам Ленинграда и на дальних путях был поднят в еще холодный, решетчатый вагон-зак. Звона буферов, перестука колес, толчков и ругани Боря не слышал и не чувствовал — ко всему он был безучастен. Ему было безразлично, зачем и куда его везут, нужно или нет и вообще зачем жить без мамы?

Через неделю Боря был на центральном пересыльном пункте Востокураллага, в городе Верхняя Тавда Свердловской области…