Сталин. От Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма

«Отношение Сталина к Коммунистическому Интернационалу и его зарубежным функционерам всегда было циничным. Ещё в 1927 году на заседании Политбюро он сказал:

— Кто такие эти люди Коминтерна? Это — нахлебники, живущие за наш счёт. И через девяносто лет они не смогут сделать ни одной революции»[404].

И, ориентируясь на вкусы троцкистского издания, перебежчик точно определил центральный антисталинский риторический миф о разногласиях между коммунизмом Троцкого и «национализмом» Сталина, в котором главной задачей Сталина была названа «окончательная ликвидация революционного интернационализма, большевизма, учения и всего дела Октябрьской революции»[405].

Полемика, очевидно, шла о доступе к суверенной власти.

Противостоящие «глобалистской» перспективе троцкизма и его апологии международного разделения труда, которое теперь — при свете науки — оказывается догматическим либеральным мифом из XIX века, который противостоял мировой реальности дезинтеграции и суверенизации[406], сталинисты и после поражения троцкого не могли простить ему отрицания самостоятельной советской государственности, то есть их собственной власти.

«Товарищи, когда-то Троцкий (произносишь это имя, и нехорошее сразу настроение делается, будь он трижды проклят, чтобы его поминать на таких наших съездах!) обвинял нашу партию в „национальной ограниченности“, в измене интернационализму», — говорил верный сталинец С. М. Киров на XVII съезде ВКп (б) 31 января 1934 года[407]. Троцкий был прав — и Киров напрасно стеснялся признать реальность.

В осознании государственного смысла независимой, самодостаточной экономики и суверенной власти большевики, сколь бы они ни уходили от прямого признания, пользовались идейной поддержкой широкого спектра подсоветской интеллигенции и политически разномысленных патриотов России в эмиграции. Г. Г. Шпет (1879–1937), тогда успешный советский служащий (вице-президент Государственной академии художественных наук), определял фронт культурных работ в антитроцкистском духе: «в интересах государственности… если экономическая и политическая ситуация заставляют нас провозгласить лозунг самостоятельной промышленности, то тем самым уже она энергично толкает нас в сторону изучения, на первом плане, собственных естественных богатств, но не в меньшей мере, надо думать, и культурных»[408]. Сотрудник Политического Красного Креста Е. П. Пешковой (1922–1937), бундовец и инженер М. Л. Винавер (1880–1942) писал по этому поводу известной социалистической политической деятельнице Е. Д. Кусковой (1869–1958) в эмиграцию:

«Капитал заграничный — вещь весьма нужная, действующая как катализатор при возрождении Народного хозяйства России; но, очевидно, и без этого заграничного капитала Россия помаленьку возродится — и вопрос времени; если с капиталом ей нужно бы, скажем, 20 лет, то без капитала заграничного потребуется 40 лет; но зато она будет менее экономической колонией (а следовательно, и политической), чем при усиленном наплыве заграничного капитала»[409]. Русский религиозный философ, сотрудник Всесоюзного электротехнического института, знаковая фигура внешне лояльного подсоветского духовного диссидентства П. А. Флоренский (1882–1937) в адресованном Советской власти трактате «Предполагаемое государственное устройство в будущем» (1933), который можно трактовать как его политическое завещание для СССР, ратовал за внешнеполитически и экономически самодостаточное государство, критиковал его зависимость от экспорта и импорта, ставил в центр экономической политики природные ресурсы страны с целью «экономической изоляции от внешнего мирового рынка»[410]. Консервативная часть радикально антисоветской эмиграции, кстати, вполне адекватно осознавала главное содержание решаемой большевиками проблемы «социализма в одной стране». «Мы должны вскрыть ту роль, которую призвана играть здоровая Россия в мировом хозяйстве. Степень хозяйственной зависимости России от других держав, причины этой зависимости и возможности борьбы с нею; пути, ведущие к увеличению хозяйственного веса и влияния России в мировом масштабе; хозяйственная связь России с ближайшими политическими соседями; хозяйственные конкуренты России в мире и возможные столкновения интересов с ними…», — трезво писал об этом И. А. Ильин[411]. Это было написано незадолго до того, как по заданию германских (и затем, в частности, гитлеровских) ведомств он начал описывать реальность СССР в категориях абсолютного зла и абсолютного ему противостояния[412].

Социал-демократ, политический эмигрант из СССР, православный мыслитель, историк и критик равно имперской и советской России, делавший ставку на её демократическое антисталинское перерождение и возрождение, Г. П. Федотов (1886–1951) был одним из первых исследователей, кто уверенно поместил сталинский коммунизм в длительный исторический контекст. И на этом пути он сделал важные наблюдения, редкие для современника, погружённого в политическую борьбу, но созвучные логике государственного строительства. Г. П. Федотов писал в 1931 году, повторяя традиционные, историографически весьма давние и глубокие аналогии с Америкой / США:

«Чуткость большевиков (впрочем, связанная с их доктриной) сказалась в обострённом внимании к проблемам техники и индустрии. Разрушители русской промышленности, они мечтают продолжать дело Витте, окарикатурив его до сталинской пятилетки. (…) Разумеется, мы не помышляем о превращении русского мужика в фабричного рабочего, России в Англию. Естественные условия и богатство страны, всё наше прошлое — предопределяют аграрный тип России. Но Россия может и должна перерабатывать своё сырьё. Россия может добиться экономической независимости от Запада. Россия должна обеспечить снабжение своей армии на случай войны. По природе, по географическому размаху России, она призвана стать независимым хозяйственным миром. Экономическая автаркия, которая является вредной утопией для мелких государств, для России вполне достижима. Америка — хозяйственный организм, наиболее близкий России, несмотря на полярную разницу хозяйственной психологии»[413].

Критически настроенный Э. Ф. Голлербах (1895–1942) записал в 1939 году, комментируя мысль Ленина об интернациональном соединении пролетарских частей национальных культур в противовес культурно-национальным автономиям: «Изолированность — типичное свойство всех великих отошедших культур. Ещё в большей мере это грех маленьких культур, изолированных по национальному признаку»[414]. А уже с высоты опыта Второй мировой войны русский эмигрант, социалист и выдающийся французский социолог Г. Д. Гурвич (1894–1965) неожиданно встал на защиту СССР от подготавливаемой «холодной войны» и констатировал его здоровые государственные интересы, реализуемые как раз со времени выбора между Троцким и Сталиным: «Приход Сталина к власти ознаменовался возобладанием национальных задач над международными. Провозглашается строительство социализма в одной стране, и страна постепенно переходит к усиленному строительству и индустриализации…»[415].

Последовательно антикоммунистически настроенный русский эмигрант-экономист с полной уверенностью отстаивал самодостаточность народного хозяйства России. А. Д. Билимович (1876–1963) писал:

«народное хозяйство России ясно выступает как некое органическое единство, как живой хозяйственный организм, как органически цельная хозяйственная сторона того органического же культурного, хозяйственного и геополитического единства, которое представляет собою путём долгого исторического процесса образовавшееся Российское государство. Единства, которое органически росло, пока не достигло своих естественных пределов, так же, как органически росли США, пока из прибрежной полосы на Атлантическом океане не достигли размеров целого континента. А потому это хозяйственное единство не может быть рассечено на части без гибельных последствий для всех его частей, в том числе и в первую голову тех частей, которые были бы отсечены от целого и легко стали бы простой игрушкой в руках врагов цельной России. Надо, однако, сказать, что в это органическое единство входят не все области, составлявшие в своё время территорию России. Так, например, в него не входила Финляндия или национально-польская часть Польши»[416].

Догматическим инструментарием проекта «социализма в одной стране» стала проблематика источников «первоначального накопления» капитала для финансирования индустриализации страны, протекционизма в её внешнеэкономических отношениях с заведомо более сильными зарубежными странами, факторах и целях изолированного существования России в контексте политики великих держав Запада, объективно превращающей страну в объект колониальной эксплуатации. Марксист, бывший высокопоставленный советский экономический чиновник, эмигрант Н. В. Валентинов (1879–1964) вспоминал, упрощённо (и необоснованно) возлагая всю интеллектуальную инициативу в этом историческом споре и выборе на троцкистов:

«Отрицая возможность без мировой революции построения социализма в одной стране, троцкисты (Пятаков, Преображенский) уже в 1925 г. начали изменять свою концепцию исключительно важным дополнением: если допустить, говорили они, что возможно построение социализма в одной стране, то для этого нужны не черепашьи шаги, нужно идти с максимальной быстротой, форсируя темпы строительства, напрягая все силы страны (…) Е. Преображенский в статье, появившейся в 1923 г.[417] в восьмой книге „Вестника коммунистической академии“ стал доказывать, будто накопление, необходимое для строительства хозяйственной базы социализма в СССР, может и должно быть создано лишь методом первоначального капиталистического накопления. (…) род накопления, который он называет „первоначальным социалистическим накоплением“, черпает свои средства „вне комплекса государственного хозяйства“, выгребая их разными способами из деревни. Теория Преображенского[418], немедленно подхваченная Пятаковым и некоторыми другими троцкистами, вне этого небольшого круга ни в 1923, ни в 1924 г. внимания к себе не привлекала. Но когда в 1925 г. в связи с построением социализма в одной стране был поставлен вопрос о необходимости для этого накопления — теория Преображенского, с циничной ясностью указывающая, как и откуда оно может быть получено, не могла не стать предметом обсуждения (…) Через четыре года теория Преображенского была полностью и в ещё более чудовищном виде усвоена Сталиным и сделана основным законом генеральной линии партии. Накопление капитала, строительство социализма в одной стране с помощью пятилетних планов Сталин базировал на „дани“ (это его слова), взимаемой жесточайшими мерами с крестьянства»[419].

В этой мемуарной схеме Валентинова ответственность за приложение к социалистическому строительству социоцидной практики марксового «первоначального капиталистического накопления», таким образом, возлагается на Сталина. Однако, полемизируя против теории «социалистического первоначального накопления», тогдашний сталинец Бухарин не видел, что в ней Е. А. Преображенский (1886–1937) прямо и сознательно намерен революционно снижать массовый спрос и даже потребление ради резкого накопления-экспроприации. Бухарин предполагал, что Преображенский намерен развивать спрос ради эволюционного накопления централизованного капитала, но оспаривал реалистичность таких намерений, апеллируя к старой марксистской мудрости о самодостаточности внутреннего рынка: «ёмкость внутреннего рынка, определяющая спрос, есть один из важнейших факторов, непосредственно определяющих размеры легкой индустрии, и отчасти металлической и проч. промышленности… Никакого плана индустрии, взятой „в себе“, построить поэтому нельзя… Попробуйте теперь сочинить „план“ помимо учета „емкости крестьянского рынка“, отвлекаясь от этого вопроса! Разве это не абсурд?»[420].